Школьные хореи. Часть 15
Владимир Мялин (03/04/2024)
Крылатые кони
Кони с крыльями, хореи…
Поднимаюсь я всё выше;
Тяжело дышать уж стало,
И, как Фаэтон, поводья
Из последних сил держу я
В кровь истёртыми руками.
Ближе, ближе Солнца жаркий
Шар-подсолнух смертоносный.
Для того ли я родился,
Жил: учился, куролесил,
Полнил пьяные стаканы?
Для того ли я женился,
Первый раз – и чуть не умер?
И женился во второй я:
Многочисленные внуки
Старость тешат для того ли?
Нет, снижайтесь потихоньку,
Кони с крыльями орлана,
Приземлитесь, колесницу
Опустите на рессоры.
Седовласому сподручней
По земле ходить родимой,
Мимо юности тревожной,
Мимо детства озорного.
Дурнушка
Эта девочка-дурнушка
Стала вдруг мне дорога –
Как у носика веснушка,
Будто родинка за ушком
Словно локон у виска.
Нрав живой и взгляд весёлый…
Ах, на склоне лет и дней
Опускает очи долу
И Венера перед ней.
Напутствие
Что бы ни было, мой лирик,
Не бросай на полку лиру;
Эпик – грузную кифару,
Зачехлив, не ставь в прихожей.
Не на то мы получили
Дар от Бога всемогущий,
Чтобы в страхе жить липучем,
Как мушиная липучка.
Не на то – чтоб перед хворью
Отступать, и мысль и звуки
Променять на бред унынья.
Лиры юные настройте!
Пусть безудержные звуки
Сладко льются во Вселенной,
Пусть созвездия мерцают
В зимнем небе неохватном.
Ну а я свои хореи
Потихонечку направлю,
Словно греки колесницы,
В солнцем залитые дали.
Белый танец
Ломота пройдёт в затылке;
Выпью водки, как бывало
В фильме Мельников-учитель –
Исторической, на клюкве,
Зимним вечером морозным,
Всё на той же старой кухне,
Где глотал салат я зимний,
Колбасы сырокопчёной
Клал на хлеб кружки поспешно,
Пряные – назад полвека.
Новогодней вечеринки
Стол ломился, но не ел я:
Тушевался – и стеснялся
Вилкой тыкать в золотые
Шпрот бока; жевать стеснялся.
Только тонкие бокалы
Чёрным вермутом полынным
Не стеснялся я наполнить…
И ловя твоё дыханье,
Я ничуть не тушевался:
Близко, близко… Повернула
Ты лицо ко мне так близко,
Что не мог я видеть. Веки
Ты прикрыла отрешённо,
Утомясь, для поцелуя.
В мире животных
Ты тогда ещё не знала,
В лёгком облаке витая,
Ира-девочка: на свете
Люди – мир животный, звери.
Есть коварные питоны,
Подползающие тихо
И ломающие кости.
И ленивые кроваво
Львы с косматой жёсткой гривой.
Есть проворные тушканы,
Средь степи встающий суслик.
Передразнивать горазды,
Строить рожи – обезьяны.
Падаль ждущие гиены,
Долго – с плоскими зубами.
Есть пластающие тело,
Гребненосные вараны,
Выпускающие «жало»,
Пожиратели ленивцев.
Есть ленивые приматы,
Обтекающие ветви,
Застывающие в позах
Импозантно и картинно.
Много разного народу
В диком царствии зверином.
(Долго Шнейдеров с экрана
Говорил об этом. Тщетно!)
Это царство разношёрстно...
Нет тебя там, оленёнок,
С беззащитными глазами.
Полон яблок райский садик
Полон яблок райский садик
У Хапиловки-реки:
Вспоминаю скуки ради
И таинственной тоски.
Ради яблока литого:
Сердцевины, черенка,
И на солнце – золотого,
Мимолётного зрачка.
Долго яблоки стучали,
Оземь падая с ветвей…
Не избыть моей печали,
Не забыть любви твоей.
Рыжая
Для учительницы – дети
Все, кого она учила,
Кого учит, кого будет
Вызывать к доске волшебной:
Вот исчерчена прямыми
Вечность чёрная вселенной;
В осторожную окружность
Вписан робко треугольник:
Ах, манжетка кружевная! –
Бело-матовая ручка
Мелом выпачкана важно;
Туго волосы рудые
Лентой схвачены шелковой.
Для учительницы строгой
Дети все её – кто весел,
Кто печален, кто застенчив,
Кто грубит и хулиганит.
У учительницы строгой
Дома что-то пустовато.
Нет коляски, школьной формы
На весёлой спинке стула.
Не глядит перед уходом
Дочка в зеркало подолгу.
Молодой рукой прилежно
Жар волос не поправляет.
Почему не мог я раньше
Почему не мог я раньше
Оседлать конька крылата,
Полететь к далёким звёздам
И планетам населённым?
Почему глядел я в трубку
На небесные светила –
На создания фантазий
Неумелого поэта?
А теперь уж слишком поздно.
Я летаю по Вселенной,
На коне орланокрылом,
Но нигде тебя не встречу:
Нет тебя среди созвездий,
Эвридика, Эвридика!
Даже эхо не ответит…
Даже голос канет в бездну…
Шёлк каштановой головки
Щёк моих не пощекочет…
Что в двадцатиструнной лире
Толку мне, когда во мраке
Одиноко жизнь летает?
Песочные часы
Да, годы – великое богатство.
Песок сыпется, а всё веришь: золотой.
Из дневника
Да, великое богатство –
Наши годы золотые,
Наши – платина, брильянты,
Огранённые тревогой.
Отшлифованные чудно
Непонятною тоскою.
Заигравшие чудесно
Ранним блеском обожанья.
Да, рождённый из графита,
Бриллиант Востока Око
Пылью станет перелётной.
Звёзды на небе погаснут,
Кремень-горы раздробятся
И песком зыбучим станут...
Надувая щёки детски,
Путти голенький наполнит
Колбу верхнюю до края
Маленьких часов песочных.
Струйка тонкая, а скоро
Истекает время жизни.
Из девчоночки с бантами
Станешь ты женой прекрасной
С полной грудью материнской.
Станешь женщиной; морщинка
Ляжет первая, сухая…
Подобреют очи; веки
На зрачки сердито лягут.
Станешь седенькой старухой;
В модных брюках моложавых
Скроешь высохшие ноги.
Ну а я верну, быть может,
Красоту тебе и статность:
Будешь заново рождаться
Каждый раз в хореях чудно.
Как скудны воспоминанья!
Как скудны воспоминанья!
Два-три ярких, семь бледнее,
Ну а сто совсем уж тусклых.
Но какие обретают
Звуки, смыслы и значенья
Даже эти сто поблёкших,
Стоит только струны тронуть
Целомудренной пектиды!
Будут звёздочки на небе
Слушать, в детском удивленье,
Месяц в бархате вечернем
Улыбнётся, золотистый…
Ты заслушаешься пенья
Звёзд – златых головок детских,
Между крылышек пернатых, –
Синеглазых, кулачками
Упирающихся в щёки.
Или, может быть, не смотришь
В небо ты давно ночное:
Смотришь под ноги давно ты,
Чтоб о камень не споткнуться.
А зимой, сухой, морозной,
(Нашей чудною зимою!)
Ты обходишь стороною
В снеге – чёрные каточки,
По которым ты скользила
Мимолётные полвека:
В шапке вязаной и в шубке
Жёлтенькой, под леопарда.
Кеды
Мы в футбол играли в кедах
На резиновой подошве,
А на косточке лодыжки –
Был резиновый кружочек,
Ненадёжная защита.
Мне купили полукеды
Папа с мамой, но страдал я:
Я хотел обуться в кеды
С восхитительной шнуровкой
И высокими бортами, –
Импорт дивный из Китая.
Не купили кеды сыну
Мама с папой, и в разводе
Поврозь жизнь свою прожили.
Во дворе играю в мяч я,
В полукедах низкобортных,
Шерстяной носок ворсистый, –
Удручён и опечален.
Солнце летнее садится,
Красновато-золотое…
Далеко мои партнёры
Разбрелись и разбежались:
Эти бродят по Европе,
Те – у Господа далече:
Вот – ночное небо чертят;
Шитый мяч с тугой шнуровкой,
В дивной обуви, гоняют.
Перед белым кабинетом
Как боялся кровь из пальца
Я сдавать: как гильотинка
Бедный палец безымянный
Остро ранила иглою.
Отменили гильотинку,
Опасаясь зараженья:
Снова перьями стальными
Палец ранили медсёстры.
Бедный палец безымянный!
Сколько колотых ранений
Перенёс ты в тихой битве
С детским ужасом и страхом!
Но однажды, но однажды,
Полноту мою приметив,
Мне назначили на сахар
Кровь сдавать из пяти пальцев!
Перед белым кабинетом,
Белой выкрашенный краской,
Стол стоял, где пеленала
Мать Рахиль своих младенцев…
Детские весы стояли
На столе для пеленанья –
С вогнутым охранно ложем,
Чтобы взвешивать удобно,
В чепчиках – молочных крошек.
..............................
…Нашатырь ударил в ноздри –
Отрезвляющие иглы.
И на этом прекратилась
Пытка бедного подростка.
Снова мог он вечерами
Из окна смотреть на звёзды
И сквозь линзы раздвижные
Маленькой подзорной трубки
Видеть таинство ночное
Голубых глубин Вселенной:
Дальний свет улыбки тёплой,
Слышать - близкое дыханье...
Двойняшки
Только в память постучится –
В дверь мою – воспоминанье,
Как кладу его я сразу
На вощёную дощечку.
Буквы врезываю остро
Медным стилосом. И редко
Флакка слушаю советы:
Мысль летучую не правлю,
Свежих строф не затираю.
Жили-были, жили-были
Близнецы на белом свете,
То ли в Аттике прибрежной,
Полной солнца, то ли в Риме,
То ли в пасмурной России,
Забывающей о солнце.
Народились, поделились
Меж собой талантом, силой,
Жизни быстрыми годами…
Что же я?.. Куда забрёл я?..
Жили-были две двойняшки:
Вот о чём хотел сказать я.
Две двойняшки-первоклашки
В белом классе преогромном, –
По две шёлковых косички,
Обе – светлые головки.
Что за чудо эта Таня!
Что за чудо эта Оля!
Таня – куколка-красотка,
Оля – куколка-дурнушка.
Как же так случилось, Боже,
Что пришедшим друг за дружкой
В мир Твой, вымышленный мудро,
Сотворил одну красивой,
И невзрачною – другую?
Или разные двойняшки –
Отраженье нашей жизни,
Где неброское – к величью,
А красивое – к печали?
Чудо
Чудо! – в песне оживает
То, чего уж нет в помине:
Люди добрые забыли,
Звери тихие издохли.
Разве живы те дворняги,
С жёсткой шерстью, с нежным взором
Хитроватых глаз? Котята
С небольшим уже полвека
Молоко меж звёзд лакают.
Тузик бегает чернявый
Не по берегу лимана,
По Дороге Млечной Тузик,
Хвост свернувши в крендель, ходит.
На меня он лает часто,
И тогда смотрю на звёзды,
Встав с постели полудетской.
Ты не постареешь
Старость мудрая равняет
И красавиц – и дурнушек;
И пластических хирургов –
И пропойц одутловатых.
Всех сравняет угасанье:
На закате медно-алом
Лица разные похожи,
Красным пламенем объяты.
Только ты не постареешь.
Будешь ты в стихах и песнях
Перетягивать резинкой
Тёмно-русый шёлк послушный:
Хвостик каждый раз на спину,
Меж лопаток, будет падать…
Яблоко
Ну откуда вы берёте,
Хореические строки,
Столько силы, что не жалко
Вам со мною поделиться?
И откуда эта лёгкость?
Или ваши кости пусты,
Как у голубя лесного?
И откуда этот голос
Соловьиный? И откуда
Ароматы свежей розы,
Орошаемой росою?..
Нет, напыщенности этой
Не снесёте вы, хореи:
От меня вы улетите
В край, где всё предельно просто.
Там… там девушка, развившись,
Прячет яблоко игриво
За спиною – и хохочет.
Немецкая 12- миллиметровая железная дорога
Вновь железная дорога
Механически жужжит.
Паровозик, слава Богу,
Быстро рельсами бежит.
В будке стрелочник усатый,
Как бамбула или граф.
А шлагбаум полосатый –
Словно зебра и жираф…
Ну чему учили в школе!
Мы в вагончиках сидим:
Не чураясь алкоголя,
"Примой" сушеной дымим.
Едем долго-долго в детской;
Целый мир у нас в руке,
В электрической, немецкой,
Искры мечущей тоске.
Вровень с залом
Сцена актового зала,
Скольких помнишь ты артистов!
На твоих скрипучих досках
Предлагал Кончак лукаво
Князю Игорю жениться
На Кончаковне прекрасной:
Две косы, как будто змеи…
На тебе Джузеппе-Ярцев
Папе Карло нёс полено…
На тебе, сровнявшись с залом,
Сев на корточки, журчала
Виноградова Светлана,
Мир волшебный открывая
Музыкального искусства…
Вот и вспомнилась мне кстати
В январе, в двадцатых числах,
Чуть не в день её ухода:
Чудо, мистика? Не знаю.
Но бежит стихотворенье,
Словно речь её, журчанье
О неведомом доныне:
О гармонии чудесной –
Вровень с залом,
Вровень с нами.
Пушкин
Не могу закончить цикл,
Посвящённый школьным годам:
Всё мне кажется – покинет
Жизнь меня с последней строчкой.
Стал я мнителен к закату;
На лице огонь небесный –
След тревоги оставляет,
Жаром сморщивая кожу.
В сердце – зачастит, то стихнет
Ненадёжный поршень жизни.
Вот и ждут мои хореи
Резвых строчек продолженья.
Тоже, как поэт, боятся:
Всё им кажется: покинет
Их душа – с последней строчкой.
«Школа зимняя пустела…»
И пустела с нею старость,
Жизнь протяжная пустела,
С нею – дальние планеты,
С ними – время и пространство,
В Вечность брошенной, Вселенной…
Но натоплен класс до жара,
И в него приходит Пушкин:
Шубу прочь и шарф бордовый.
Как глаза его печальны!
Как всего за два столетья
Его кудри поредели!
Последние публикации:
Франческо –
(17/06/2024)
Чердачок –
(27/05/2024)
Школьные хореи. Часть 16 –
(17/04/2024)
Школьные хореи. Часть 14 –
(20/03/2024)
Русские сказки –
(22/02/2024)
Сербские песни –
(15/02/2024)
Римские стихи –
(31/01/2024)
Школьные хореи. Часть 13 –
(17/01/2024)
Два друга Джотто и Данте –
(25/12/2023)
Школьные хореи. Часть 12 –
(07/12/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
