Проза

СЮР

Жильные стволы гробов.Чтобы текла монета, они требуют наполнения.День что ли не задался?
Утром был куплен простейший, и даже выбор венков ограничился красно-зелёным примитивом.
Новый клиент был молод и вихраст, и сотрудница, умело играя лицом, изобразила скорбь.
-Меня интересуют костюмы, - сказал парень спокойно, как будто речь шла о грибах.
-Какой размер? - поинтересовалась сотрудница.
-На меня, - невозмутимо ответствовал пришедший.
Некоторое удивление она попыталась скрыть: Не расслышала?
-Ну да, на меня.
-Но...знаете...
-А что вас удивляет?
-Обычно...
-Ах да, - ответил он твёрдо, - просто я умею управлять собственной смертью.
Гробы улыбнулись в ответ.
Вам доводилось иметь дело с людьми, делающими подобные заявления?
Обычный, серый, текущий дождиком день.

МИССИЯ НЕВЫПОЛНИМА

АНГЕЛ-СОБЛАЗНИТЕЛЬ

-Ровно виси.
-Слышь, мужик, дай мне спуститься.
-Ровно виси, говорю. Ишь паучок. Видишь, что у меня тут?
И поиграл арбалетом.
Отдыхал на лоджии, удобно расположившись на старом, продавленном диване, и вдруг – верёвка сверху и по ней деловито ползёт мужик. Быстро выхватил арбалет, и, направив на мужика, рёк:
-Висеть!
Охнул и повис.
-Поговорим? – спросил, поигрывая устройством.
-Слышь, мужик, отпусти. Рухну.
-Не рухнешь, милок. Отвечай – кто таков?
-Ох, и надоел ты мне! – ответил мужик, и крылья, шурша, расправил – большие, кожистые.
-Э-э-э, постой…
-Кто-кто. Ангел-соблазнитель я. Кошмар твоего соседа. Видишь – вынужден человеком прикидываться.
Голова его кожисто замерцала, черты сгладились, потемнели… отпустив верёвку, он полетел, полетел…
-Ща я тебя уважу, - крикнул отдыхавший на лоджии, прицеливаясь.
Но тот, улетевший, таял в воздухе.
Бывает.

К. и А.

Ксаверий и Антон. Старший и младший. Схожести – ноль. Старший высок, костист, злоязычен, младший – добродушен, чуть полноват, всегда ровное тёплое настроение.
Кто знает, что порождает ярость? как прорастают зёрна её – кто знает?
-Почему у тебя всё выходит, а?
Антон пожимает плечами и глядит добродушно.
-Улыбаюсь, должно быть, жизни.
Да, с улыбкой, легко, не напрягаясь, получает желаемое.
Старшему нужна щель – чтобы втиснуться в неё, чтобы пролезть к цели… Цель иллюзорна – не достигает её никогда. Он не может смотреть на брата, не может терпеть его добродушие, угодное…
-Выпьем, а?
-Давай, - пожимает плечами младший.
Старший – много пьющий последнее время – быстро наливается свинцовой, затапливающий…
-Почему, а?
-Что почему?
-Почему у тебя всё всегда получается?
-Не знаю…
-Потому, что ты гад! Да – гад!
Кинутая бутылка совершенно случайно попадает младшему в висок.
Два брата.
К. и А.

ЗУБНАЯ СЛАВА

Утро майское, нежное, полное золотым теплом уютного солнца.
Поставил чайник, мурлыкал нечто, умываясь, когда вспомнил про зуб, про завтрашний визит к стоматологу…
Поскучнел, а язык скользнул в зазубристое ущелье, однако, вместо оного, мягко и толсто, скользнул по округлому, крепкому зубу. Что за чепуха? – подумалось. – Может ошибся? Но нет, невозможно – язык всегда знает провалы, изъяны, неточности зубного рельефа – и, да – там, где вчера зияла неприятная, напоминающая рану загогулина, ныне был зуб.
Позвонил стоматологу – после завтрака, конечно, который поглощал, жмурясь от удовольствия – отменил визит.
На вопрос о причинах, ответил – Не поверишь.
-И всё же? – настаивал стоматолог (приятель по совместительству).
Он сказал.
-Не может быть, – выдохнула трубка.
-Говорил же не поверишь!
Долго уговаривал заглянуть всё же, и вот сидит в кресле, с раззявленным ртом, не ожидая чего-то плохого или страшного. Водоворот света плещет в глаза.
Недоумённое мычанье приятеля, праздно-ненужные зонды…
-Н-да…не видано…
Шёл по улице, напевая.
Вечером неожиданный телефонный звонок вырвал из домашнего – вкусного, как варенье – одиночества: одной весьма известной – не то, что совсем уж жёлтой, но желтоватой – газете захотелось взять у него интервью.
Согласился.
Говорил с корреспондентом два часа, дал фотографии.
И – закружило.
С телевиденья приезжали, с радио; интервью, суета – радостная, в блёстках – и деньги потекли, посочились, и неудачливость забыта…
Вот господа из влиятельной партии – три седоватых, властных политических игрока, улыбки которых столь же профессиональны, сколь пусты – принимают его в пышном офисе. Дубовые панели покрыты приятной резьбой, а кожа кресел прохладна и красива.
-Вы нам нужны. – Первый.
-Необходимы. – Второй.
-Вы феномен. – Третий.
-Вы станете лицом партии. – Первый.
-Наши идеи… они, озвученные вами, будут иметь грандиозный успех. И потом… – вульгарный перебор пальцами разве что не сопровождался шуршанием купюр.
И вот он выступает с трибуны. Говорит горячо, закручивая виртуозные словесные обороты, жестикулирует уместно, исподволь любуясь собой.
Слушают.
Тычут пальцами – Гля, гля, это тот, у которого зуб сам вырос. Надо ж! А чё? Верно, правильная партия, если он с ними…
В пентхаусе жить уютно.
Пусть август грустью веет, пусть ничего толком ты не сделал в жизни, а уютно, хорошо, и вот только язык… неужели? Не может быть! – резко падает в чёрный провал, где так мило, твёрдо появился вырвавший его из безвестности зуб.
И что – опять звонить стоматологу-приятелю?

ПРИСКОРБНОЕ ПЕНЬЕ

Переносил цветок – медленно двигался с ним по коридору родного учреждения – горшок был толст, неудобен, а крупные листья цветка касались рук, и вдруг – встал, подчиняясь неожиданному порыву, и запел – ясно, высоко, чисто. Голос его сиял, люди – знакомые, скучные люди – выглядывали из разных дверей, качали головами – Да у тебя талант! А мы и не догадывались. – Оставив свои кабинеты, сновали вокруг него, хлопали, цветок был изъят из рук.
Он сиял, как его – звучавший дивно – голос.
Дома начал петь с порога – и хлопотушка жена обмерла: Да неужели! Теперь ты станешь знаменит! С таким голосом нельзя прозябать! – она взмахивала руками и глаза её умилённо слезились. – Тебя примут на сцену в лучшие театры мира! – Он закончил одну арию и приступил ко второй – уже на кухне. – Мы увидим Париж, Нью-Йорк, Милан!
Старые фотографии – тонкая сепия, приглушённость прошлых лет – мелькали в воздухе; к ногам летели цветы, и города аплодировали ему, а эта дура, эта давно надоевшая дура всё трещала и трещала, и он схватил нож и пырнул её, будто избавляясь от прошлой жизни, схватил нож – и пырнул, и пел, пел…
В краткий промежуток, в тишину ворвалась телефонная трель, и в трубке, клокоча и напористо играя, цвёл пением голос его друга-бухгалтера, за спиной которого на старой, опостылевшей, супружеской кровати лежала такая же безнадёжно мёртвая жена…

НЕ ПРЕНЕБРЕГАЙТЕ ПОСЛАНЦАМИ СУДЬБЫ!

Капустный скрип заснеженных дорожек был приятен, приятен… Ветвились они – бело-синие, желтоватые, коричневые – созидая причудливую карту, и благодарный взор исследовал её блуждая по островкам и архипелагам.
-Это какой дом не подскажете? – раздалось за спиной.
Он обернулся.
-Шестнадцатый.
Мужик, одетый во всё чёрное и с чёрной же сумкой на колёсиках поинтересовался: А третий подъезд где?
-С другой стороны обойдите.
-Точно?
-Ну да. Я там живу. А вам к кому?
-Я в 92 квартиру.
-Я живу в 92.
-Что вы! Это ж моя квартира!
-Чепуха какая. Вы в своём уме?
Капустный скрип под ногами стал мерзким, тяжёлым, навязчивым… Белизна февральского дня меркла на глазах – подходил к чёрному незнакомцу, лицо какого казалось тяжёлым – будто сумраком пронизанным изнутри.
-Я живу в 92.
-А вот мои документы. Хотите поглядеть?
И он протянул бумаги, и я, вышедший на прогулку, обогнувший привычный парапет, полюбовавшийся кустами-ежатами брал листки – шуршащие, лёгкие, таявшие на глазах – как и незнакомец – ставший зыбким, струистым – наконец вовсе растворившийся в колком воздухе, где на миг задержалось его – хрипловатое:
-Никогда не пренебрегай посланцами судьбы.
Недоумевая, я продолжил прогулку.

ВОТ ВАМ И ДОМ

А дом интересен был, интересен. Угловой, кремового цвета, двухэтажный, казалось, почему-то — купеческий, и квартиры должно быть уютны, просторны. На первом этаже располагались почта и продуктовый магазин, а вот второй, жилой явно не давал покоя, бередил воображение. Обходил дом много раз, и всё представлялось — полы, крашенный красным, на столе гудит самовар, в горке красивый фарфор… Заметил однажды: одна из дверей без кодового замка — редкость ныне; зашёл наугад, зачем — сам не знал, не ведал… Чистая лестница, и одна из квартир открыта — своеобразное приглашение что ли? Зашёл, и как — не понял — дверь затворилась, да со хлопком, мощно. И пол был крашен красным, и самовар уютно гудел, и фарфор в горке переливался красиво. Но дверь, дверь… Открыть невозможно, да и не было двери: гладкая литая стена. Сядь, попей чайку с твёрдыми пряниками, услышь плавающий, растворённый в воздухе звук — Тебе не выбраться отсюда, грешный, нечего было мечтать войти…

Вот вам и дом.