Проза

2005 год. Филфак

«Женщина — всегда права!» — повторяла про себя Вера, в который раз удивляясь, насколько сильным и в тоже время слабым бывает женский организм, такой отличный от любого мужского и насколько иррациональна жизнь, несмотря на постоянные разговоры о здравом смысле. Она корила себя за мягкотелый романтизм, в который раз пытаясь объяснить себе, почему, будучи достаточно уверенным в себе человеком, порой здравым и уже давно ироничным, ее чувства к Сереже вызывали такой странный, неконтролируемый взрыв эмоций и такую ненавистную ей же самой тоску и неуверенность. Киностудия была как будто из другого мира, такого непредсказуемого и отличного от спокойствия университетских будней и в чем-то так на них похожего своей сопричастностью другим мирам, зеркально похожим репродукциям без оригинала, нечетким слепкам изображения. Воронка страстей, которая закручивала творческих личностей, имела свои последствия. Полностью отдавшись «другим силам», Вера вверила себя в руки другого человека не думая, как загнала в рамки своего же текста персонажей, отдавшись моменту до конца и сохранив содержимое на жестком диске, выбрав опцию «без исправлений». Теперь она получила, наконец, результат, который как справедливый «приговор» медленно выполз из принтера, который стал неожиданно сам печатать: «Человек — не Бог, а искусство — игра, не понимать это может только сумасшедший». Отвратительная серьезность, с которой эти мысли-слова приходили в голову были еще менее успокоительными, потому как проблема ухода с любимой работы или фантомная боль по полу-детской влюбленности, конечно, не могли сравниться с ужасами человеческого горя, которые встречаются на жизненном пути, но сознание упорно делало их таковыми. Злость на собственную зависимость от Сережи была тем бесспорным фактом, который и подсказывал Вере единственное разумное решение: «Уходить!»  «Только я всегда выигрывала!» — снова било кровью в мозгу contra mundum, на что получало, заслуженное: «Что, правда, то, правда! Во всех ситуациях тебя, как бы это сказать… — чудом выбрасывало на берег!»

В воздухе повисла напряженная пауза и впервые за долгое время общения Вера почувствовала, что Селина права. Через неделю поисков по Facebookу и короткой телеграфным стилем переписки (Алик жил все также в Австрии и, по собственным словам, «сильно изменился»), Вера уже ехала в Москву, чтобы сесть на самолет.

2005 год. На Вену

Разложив свои вещи в купе «Стрелы», Вера долго не спала. Вышла на несколько минут, чтобы купить чай в особых подстаканниках, как бывало раньше, в детстве, только сахар проводница дала не кубиками, а в пакетах, участливо заметив «другого не бывает». Свет погасили, и Вера долго лежала в темноте, пытаясь избавиться от мыслей, которые мозг навязчиво доносил ей под стук колес. Зачем она едет в Австрию именно сейчас? Мысли о Сереже не оставляли, мешали. Алик, оттиском оставшийся в памяти как «удивительный человек из прошлого», мог, возможно, каким-то чудным образом что-то разрешить, расставить потерянные акценты. Подругам Вера объяснила, что хочет, наконец, осознать свои ошибки, а себе… что в какой-то момент хочется вернуть то безмятежное время хоть на мгновение. И еще ей хотелось вновь почувствовать свои силы, обрести уверенность. Станции мелькали за окном тусклыми огоньками, и Вера пыталась воссоздать далекие за туманным облаком годы, когда она впервые познакомилась с Аликом. Странная трепетная надежда теперь тревожила, как будто осенний воздух вливал в легкие кислород. Так, чудом сохранившиеся еще со школы ярко оранжевая фотография, на которой было видно, как она, полулежа, пила чай из термоса (и которая была спрятана «в стол», как бракованная, «не та подсветка!»), вдруг вывалилась из ящика так некстати, живо демонстрируя забытое «ах, какая же все-таки была веселая-то!»

1997 год, Вена

Тогда, в 1997-м году, Вена для русского глаза мало отличалась от сегодняшней столицы. По центру в красных ливреях разъезжали крытые кареты с туристами, на площади стояли кресла, почтенная публика слушала классический концерт, изредка покидая свои места, чтобы чинно проследовать в уютные кафе и выпить вина с разноцветными пирожными.

Общежитие для участников конференции по химии, куда она попала, было тоже расположено в самом центре Вены, но внутри совершенно не отличалась от самого захудалой российской трущобы. Маленькая комнатка, железная кровать, стол, стул, лампочка. Но зато у Веры в арсенале был трамвайный билет в любую точку столицы и обширная культурная программа впереди.

К русским интерес проявился уже на первой дискотеке, где Веру сразу пригласил танцевать розовощекий англичанин: «Все ли русские девушки такие красивые?» — спросил он, и пошел за следующей порцией пива.

— Не все! — гордо ответила Вера, в полном восторге от растущей внутри еще незнакомой женственности, в меньшем восторге оттого, что англичанин неожиданно заговорил с другой девушкой у стойки. 

Семинары были интересными. Химия не могла затмить ни одну науку и разговоров о жизни, но разноцветные растворы на больших экранах приятно поблескивали, и Вере в какой-то момент стало совершенно все равно, о чем участники конференции так страстно спорили. Даже когда долго говорили о том, что в современном обществе у супругов наблюдается тенденция не садиться за один стол, проводить отпуск отдельно друг от друга и жить в разных домах. «Да?» — Вера задумчиво поднимала брови.

В буфете, закончив жевать сосиску, к Вере подошел высокий австриец, и благодушно улыбаясь, пригласил съездить вместе загород. Вере он сразу не понравился, но был высок, что, конечно же, заслуживало уважения («Селина бы одобрила сразу!», ведь она была маленького роста и мужчины ниже ста восьмидесяти сантиметров для нее просто не существовали). Вера пыталась найти в толпе симпатичные лица, а австриец бойко шутил, неожиданно вырастая, как боцман из мультфильма «Капитан Врунгель», то слева от Веры, то справа, с восторгом расспрашивая про Россию и придумывая новые комплименты. («Я слышал, как ты играла на пианино «These were the days, my friend», это моя любимая песня»). Перед отъездом, уже засыпая, Вера услышала, как кто-то сунул ей под дверь небольшую записочку. Это было пылкое признание, от чего приятно свело скулы.

По приезде домой жизнь вошла в привычное русло. Каждый день, или через день от Алика приходили письма: аккуратные конверты, подписанные четким почерком.

На письма Вера отвечала. Спасибо. Приятно. Каждое ее слово Алик интерпретировал по-своему, и уже в следующем послании разворачивал подробный план их совместной жизни. Неожиданной угрозой стало сообщение о его приезде.

Алик явился ранним летним утром. Дату приезда Вера чуть не пропустила, но Селина, конечно, напомнила, ненавязчиво сообщив подруге: «Он уже два часа как в Петербурге, надо срочно ехать на вокзал».

Выпрыгнув из поезда, высокий, небритый, несколько раздавшийся за время их разлуки молодой человек в нелепой футболке бросился на Веру сзади, поднял на руки и закружил. Он вспотел и теперь неистово чмокал ее, как оголтелый, но трогательный ребенок. Селина была рада приезду Алекса несказанно («так влюблен, только, вот, голова похожа на птичку!»)  Первопричина пунктика Селины в отношении формы мужского черепа оставалась загадкой до сегодняшнего момента.

Алик был прижимист. Настолько, что в подарок из Австрии он привез три банана и два маленьких кактуса, над которыми сам почему-то разрыдался: «Я такой сентиментальный».

Верины дни потекли по новому сценарию. По утрам Алик провожал ее, широким жестом брал такси (этому удалось научить не сразу, а спустя некоторое время), а потом ходил по городу в ожидании Веры и писал письма, которые и вручал ей при встрече вечером. Сначала это казалось Вере забавным. Потом — невыносимым. Избавиться так просто от нового кавалера она не могла, выносить его присутствие сутками было непросто.

Вера снова видела перед собой обиженное лицо и надутые губы, отскакивала назад на случай внезапной атаки, а потом вновь нащупывала его потную руку.

Когда столь томное времяпрепровождение Вере, наконец, надоело, она, немного поразмыслив, отдала Алика в надежные руки подруги. Теперь он часами выполнял хозяйственные работы по дому, чинил замки, ремонтировал окна.

Дом Веры был всегда открыт для гостей. В первый приезд Алика в Россию в Вериной квартире одновременно обитало немало иноземного народа. Французская парочка двадцатилетних влюбленных, красотка-англичанка, полненькая молчаливая японка. Французы закрывались в своей комнате на ночь, и выходили «в люди» только к двум часа дня, бледные и утомленные. «Мы пьем много воды» — говорила Аньес в изнеможении, налегая на колбасу. Ален Делон молчал, боязливо осматривая огромный волдырь на губе, который, в конце концов, прямо на Вериных глазах превратился в фурункул, так что всей доблестной командой пришлось вызывать скорую помощь. Любовная парочка была настоящим примером для Алика. От негодования на чужую ‘dolce vitа’ он становился еще более обидчивым.  Дома австрийца недолюбливали. Причина его вечно страдальческой мины была понятна всем, а Верино хладнокровие только вдохновляло на все более изощренные насмешки.

Для менее близкого, но более мудрого круга Вериных друзей Алик, напротив, казался воплощением благородства и импозантности. Веру не мог оставить равнодушным тот факт, что за пределами ее дома Алекса обожали практически все. «Человек-вселенная!» — говорили Верины однокурсники. Студентки протягивали ему свои номера телефонов прямо в коридоре университета, великовозрастные дивы на Невском проспекте останавливались как вкопанные и нарочито небрежно начинали расспрашивать, как проехать к Исаакиевскому собору. Подобное отношение к иностранцам было очевидно и естественно в то время, и, хотя Веру раздражало подобострастие русских девушек к иноземным гостям, в глубине души она понимала, что всенародное признание придает ее нелепому ухажеру романтический ореол.

— Вот он вырастет, выучиться, и приедет к тебе женатый в длинном кашемировом пальто, пожалеешь тогда, — в какой-то момент сдала позиции Селина.

В то время на экраны вышел фильм «Красотка» с Джулией Робертс, поэтому в губы, по правилам романов, можно было целовать только любимых. Получив, однажды, простуду после очередной поездки на дачу, и возлегая с температурой на диване, Вера все-таки вынуждена была дать страждущему поблажку, после чего атаки ревности и обиды увеличились втрое.

— Мне нравится, как ты со мной … обращаешься, — говорил Алик. Он и, правда, порой напрашивался на то, что называется «кнутом и пряником», и однажды ночью, порядком устав от бесконечных писем и выяснений, Вера даже облила его холодной водой из ковшика. Алик «ни на шутку» обиделся и ушел в ночь, проведя ее, как потом оказалось, в кресле Невского Паласа. На этот раз Селина отнеслась к происходящему менее хладнокровно, и устроила Вере скандал, пригрозив, что подруга все-таки останется старой девой на всю жизнь, а строительство дачи так и не будет закончено, если Вера не будет ее, Селину, слушаться. Вера впитывала правила поведения, с треском проваливая попытки применить их на практике.

Постепенно, не сразу, Вера начала привыкать к Алику. Однажды утром, наблюдая, как он заваривает кофе и бодро разговаривает с Селиной, она вдруг заметила, что он в чем-то самобытен, даже остроумен, и благородно, совсем по-мужски, уже даже не слышит, не замечает Селинину словесную атаку. Когда он уехал, Вере стало неожиданно грустно. Уже на вокзале она без колебаний обещала приехать в Австрию через полгода.

В Австрию Вера поехала с Селиной. Алик за рулем выглядел счастливым. Настолько, что обеим девушкам было совершенно непонятно, каким образом он еще совсем недавно мог тоскливо бродить по Петербургу и постоянно что-то требовать. Он заметно повзрослел после полугода в армии, казался более твердым, решительным, целеустремленным. Его уверенность в себе была необычна и привлекательна. Он с воодушевлением возил подруг по стране и гордо рассказывал о своих последних успехах. Селина сидела на заднем сиденье и внимательно слушала, изредка комментируя его откровения по-русски. Вера находила их знакомство все более интересным, путешествие забавным, а общество из троих человек весьма гармоничным, несмотря на насмешки русских подруг и нескрываемое удивление Алика, который уже официально принял обязательное присутствие Селины, но не смирился с ним до конца.  

Семья Алика восприняла Верино присутствие спокойно, тем более, что его младшая сестра, только что распустившийся бутон шестнадцати лет, уже давно привела в свой дом ‘boy friend-a’, который проводил в ее спальне по 10 часов в сутки. Селина чувствовала себя на редкость вольготно в чужом доме и не собиралась скрывать ощущение «полного шока», ночи напролет доказывая Алику, что «через полгода парень сестру твою бросит». Мать Алика – скромный почтальон, которая два года доставляла Вере письма сына, переживала, конечно, вовсе не за свою дочь, а за сына. Мудро осознав, каким образом выйти из трудной ситуации достойным образом, она честно обихаживала Селину и днями возила ее по магазинам, в надежде, что Вера останется с Аликом наедине. Веру, впрочем, интересовали более возвышенные вещи, поэтому по магазинам она ездить и не думала, а оставалась дома, потягивая чай и задумчиво глядя в окно.

Алик любил ставить на магнитофоне записи Бетховена и показывать армейские фото. После неудачного посещения музея, к концу дня, Алик, наконец, улегся на одинокую кровать и битый час проплакал. «Некоторое недопонимание», — сказала его терпеливая мама, задумчиво замешивая тесто, чтобы доченька с кавалером и сынок с несговорчивой подругой и ее звездной alter ego вкусно поели.

Терпению Алика иногда приходил конец. Как-то застав Веру за смакованием сигареты, он убежал в зеленые бесконечные поля, которые простирались вокруг его гостеприимного дома, где и провел около трех часов, после чего победоносно явился домой с сигаретой в зубах:

Алик тщательно готовился к приезду девушек. В подвале его дома стояло три ящика с разноцветными коробочками, содержимое которых было Вере знакомо. Все это время она получила эти коробочки по почте, в них был вкусный паштет, те самые консервы, которые выдавали в австрийской армии, и которые Алик все это время каждый день откладывал для голодающей девушек из России.

В выходные дни Алик тратил баснословные, по его меркам, сбережения на то, что Вере нравилось. Обычно на рестораны, кафе, вино и кофе. По вечерам, он гордо шел вдоль полей, предлагая девушкам новые способы развлечения. Иногда он становился совсем печальным, а потом вдруг снова — неимоверно счастливым, радовался каждой шутке и дружелюбно кивал проходящим встречным. «Деревенская привычка», — бубнила Селина. В какой-то момент они поехали в Вену, где Алик спустил все оставшиеся деньги и, к удивлению всех друзей и родственников, неожиданно получил первую преподавательскую должность, будучи еще студентом второкурсником.  

«Алик…», — думала Вера, засыпая в купе «Стрелы» много лет спустя. Перед глазами снова всплывало лицо Сергея, а внутри шевелилась что-то теплое, нежное и одновременно слизкое, жалкое, как случайно нащупанная в дачном ведре полу-органическая бесформенность.  

После первой поездки Веры в Австрию Алик снова писал ей письма. Нежные, полные любви письма об одиночестве и о себе. Когда в очередной раз он приехал в Петербург, Вера, по привычке, сначала немного расстроилась, даже разозлилась, а потом, увидев его сияющее лицо, вдруг воодушевилась. Привычные будни отступили, превратились в праздничный фейерверк, совместную идиллию из кинофильма. Шампанское на Невском проспекте, поездки на дачу, долгие ссоры и примирения, поцелуи и пощечины, чужая свадьба, на которой они танцевали до шести утра, и невеста чуть не бросила жениха, вкусные сигареты (самые дорогие, американские, купленные в «Березке»!), смерть принцессы Дианы, о которой объявили во время просмотра фильма «Английский пациент», после которого Алик сказал, что «Вера никогда на свете не будет способна на такие чувства». Вера еще не была уверена, имеет ли он в виду «английского пациента», или Диану, но четко знала, что все ее подруги и родственники давно считали Алика «Гранатовым браслетом».

Потом она снова полетела к нему в Австрию, теперь в небольшой студенческий городок, на юге страны. Он встретил ее в шесть утра, с охапкой роз, о важности которых Вера как-то рассказала ему в приступе очередной вспышке недовольства за «австрийскую меркантильность». Теперь он казался ей родным, и ей было странно представить свою жизнь без его вечного назойливого присутствия, часовых разговоров по телефону, совместных поездок в гости. По утрам они плавали в бассейне, и Вера смотрела, как он ловко выбрасывает вперед хорошо накаченные загорелые руки, а потом вновь кидается в глубину и выныривает. Намоченные ресницы сразу казались пушистыми и огромными, и ей не терпелось поскорее целовать его лучистые глаза, всем телом ощутить его сильный торс, когда он в очередной раз брал ее на руки и кружил. По вечерам они пили белое вино в красивых хрустальных бокалах в самых дорогих закоулках красивого города, а потом делали бесконечные моционы по городу, держась за руки, вновь и вновь вдыхая странный терпкий запах дрожащей отражениями реки, как будто подсвеченной изнутри. Когда шел дождь, и становилось совсем темно, они забивались в уже почти общую уютную каморку, включали небольшую лампочку на скромном полу-ломанном столике, и, лежа на разных кроватях, из-под которых торчали старая рама велосипеда, деталь разбитого во время войны двигателя самолета и полное снаряжение для поездки на лыжах в Альпах, вслушивались в тишину. Перед отъездом Алик торжественно объявил Вере, что выкинет из холодильника все продукты (того самого, студенческого, который бывает только в Австрии: каждый отсек закрывается на замочки, чтобы еду не украли соседи!): «Не смогу спокойно смотреть на то, что мы ели вместе, буду плакать»!  Почему-то больше всего теперь, спустя столько лет, Вера помнила, как перед отлетом в Петербург они всю ночь просидели в машине на переднем сидении, снова выясняя отношения, и клянясь друг другу в верности. Выжав из себя слова ответного признания, Вера тогда безумно себя ругала, как будто предала что-то внутренне важное. Но через какое-то время вдруг снова почувствовала, что долгие годы знакомства, пусть урывочного, постепенно оставляли в душе след чего-то важного, значимого, как будто Алик врастал в ее жизнь, наперекор ее собственной воли.

Это длилось три года. Покупка свадебных колец в Праге и сообщение ей об этом по телефону, новый приезд Алика в Петербург, когда Вера была в отъезде, и он целых два месяца терпеливо ждал ее приезда, помогая Селине на даче. И снова письма.

Однажды утром на кухонном столе в собственной квартире в Петербурге Вера нашла письмо. «Я долго собирался…», —  поплыло перед глазами, и в сердце первый раз за долгое время ударило чем-то стальным, твердым. Алик встречался с другой девушкой, которая его, судя по длинным описаниям, хорошо понимала. Он ее не любил, это он тоже написал весьма красноречиво. Девушка ждала ребенка. Ехать обратно к Вере Алик очень хотел, но дал себе слова даже не предпринимать попытки. «Я, может быть, никогда не скажу никому слова «люблю», но продолжаться так больше, все-таки, не может».