Проза

 

 

 

В боксе инфекционной больницы мариновали долго – брали кровь, меряли температуру, ждал врача – и бронзовые завитки осенних листьев за окнами не развлекали поэта, ибо медленно плавился в незримой печке жара, и только что вскрыли абсцесс.

Под пятьдесят.

В больнице первый раз.

-Пойдёмте, - слышит.

Идёт. Садится, ведомый тёткой, в машину, потом лифт, долгий подъём.

В палате – двое обедают: парнишка и кавказец.

Здоровается, не зная, принято ли представляться.

-Занимайте любую постель! – возглашает санитарка, и он начинает возиться, шурша грубым одеялом, пробуя на вес каменную подушку.

Переодевшись, ложится, и тоска наваливается, давит – надолго ли?

Медленно вызревают сумерки, плавным кораблём из них выплывает  вечер…

Появляется четвёртый человек – высокий, круглолицый, улыбчивый…

Нет, думает поэт, и рифмы вяло шевелятся в мозгу: неживые, тусклые, - представляться, наверно, не принято…

Комковатый ужин из вязкой еды, все садятся за стол, быстро шебуршат ложками.

К вечеру доставили ещё одного – полусонного, тоже с высоким градусом жара.

Да, ещё – мусульманин – Хасан, оказалось – совершал намаз: , расстилал коврик, становился у стены, закрывал глаза, опускался на колени…

 

   Лор-кабинет находился в слепой кишке, в отростке помещенья, и был мал, тесен, узок.

Зато сам врач – могутен, колоритен: с таким бы посидеть за бутылкой.

-Сейчас раскроем края раны, выпустим гной! – сообщил весело. – Будет бо-бо. Ну-ка.

И пшикнул в рот анестезию.

И сидел поэт – с открытым ртом, беспомощный, испытывая омерзение к себе, к ситуации.

Заглянула заведующая отделением.

-Михал Ваныч, бабушке бы у меня повязку сменить, на какой там день?

-Я подъеду, - обернулся к ней лор. – Вы же рядом тут?

-Ага. Очень обяжете. Бабушке 85.

-Напомните, голубушка только. – И, обращаясь к поэту: Готовы к бо-бо? Ну, поехали…

Отполаскивал горло фурацилином; раковина заплёвана, вся в мерзких сгустках…

 

-У меня в прошлом году машину вскрыли, - говорил, оторвавшись от планшета Роман. – Занятно – вскрыли, ничего не взяли.

-А было что брать? – поинтересовался Хасан.

-Да было всякое в бардачке.

-Ясно, шпана хулиганит. – Этого зовут Евгений. Крепкий, хозяйственный, матерщинник. – А во – анекдот, - восклицает.

Поэт ложится на свою кровать. Подушка очень неудобная, и хочется домой.

-Уйду в пятницу, - говорит Роман. – Ну его, тоска здесь лежать…

Под капельницей – 15-летний мальчишка. Температура не спадает пятый день. Кашляет, хрипит.

-Тоже сдёрну в пятницу. – Ляпает Женя. – Температуру сбили и ладно…

 

Коридор, серый линолеум в нашлёпках, решётка перед дверью.

Взад-вперёд.

Коридор. Несколько окон.

Во всех – бронза спокойной осени, лёгкая синь небес.

Смеркается, и город оживает, наливается огнями, безвестный мост вспыхивает нежно-красным цветом, точно повисая в воздухе…

Стой, смотри.

-Мальчики, на уколы.

Гуськом тянутся в процедурный кабинет.

Самые популярные шутки – Ж..а же не железная! Не искали приключений на свою задницу – а вот получи…

Ужин также скучен, как  обед и завтрак.

И завтра будет тоже.

Повторяемость скуки убивает мелодию жизни.

 

Тётка-уборщица балагурит:

 – Внучка совсем от рук отбилась, шалава. А где я ей денег возьму, а? На панель что ль мне? Да старовата!

-Избаловались мужики? – хохочет Женя…

Тётка матерится в ответ, смеётся.

От половой тряпки глянцево блестят разводы на линолеуме пола.

 Трое сбежали в пятницу, как и обещали.

Суетились, буквально лучась счастьем, балагурили, бросали уходя: счастливо, мужики, поправляйтесь.

Каменная тоска давит поэта  – тоже хотел, да не решился, и вот…

Лежит, рифмует, температуры нет, ощущения странные, голова пухнет прозрачным звоном…

В понедельник, бормочет под нос, в понедельник.

Час идёт, как три.

Чернота медленно разливается за окнами.

Нечто томительно гнилостное тянется из души, которой нет никакого дела до приключившейся ангины…