Проза

 

Эту ШМЖ Николай Николаич сам на свою голову организовал. Школу молодого журналиста. Придёт молодежь и будет веселей. Что за молодёжка, когда в редакции всем под полтинник!

И молодёжь пришла. Четыре замечательнейших обормота – головастые, интересные ребята! Все перешли в выпускной класс. Плюс Галя – в девятый. И ещё пришла Мариша. Урод…

Николай Николаич тут же подружился с обормотами – раскованные, живые, напористые! Тут же влюбился в Галю (какие же они теперь ранние!). И тут же понял, что с Маришей будут проблемы. Много проблем. Нехороших, ненормальных, некрасивых проблем – это он тоже сразу, тут же, почувствовал. Её надо было сразу послать. Да-да, в том самом смысле, куда подальше. И это должен был сделать он – как главный, как организатор, как редактор, – но как раз этого он и не умел. Никогда не умел. Слабость это, или воспитанность, или… В общем, не умел и не стал. За что, собственно, и поплатился. За слабость всегда приходится платить. Да и за воспитанность – тоже. За всё приходится платить. Таково сэляви, как шутили у него на курсе. Сто (вернее, двадцать пять, но это и есть – сто!) лет назад…

– Тут надо понять: кроме заданий, есть вы сами. Ваш взгляд. Ваша… душа. Не ходовое слово, и тем не менее! – так говорили когда-то Николаю Николаичу, а теперь говорил он сам. Да так оно, собственно, и было…

– А какое будет пехвое задание?

И все обернулись. А Галя подкатила глаза к потолку – мол, ну и голосок. Галя вообще непрерывно корчила рожицы – мартышка мартышкой! – и непрерывно была хорошенькой. Бывают же такие девчонки!..

Про «пехвое задание» спросила Мариша. Она сидела в углу, за всеми. Лицо плоское, сплошь конопатое. Волосы пожухлые, неухоженные. Но главное – глаза. Косоглазие. Причём, какое-то нестабильное, дрожащее – разбегающиеся зрачки ещё и подрагивали, плавали. И от этого она казалась… не вполне нормальной. Что-то в этом было… слабоумное.

Зачем она сюда пришла? Николай Николаич растерялся, когда впервые её увидел – а пришла она ещё в субботу, сразу, как дали объявление, хотя – чёрным по белому, среда-пятница…

– Девушка, понимаете… Вас как зовут?

– Махиша. Ма-х-ххиша. Я кахтавлю.

– Мариша… – сообразил Николай Никалаич. Марина? Мария? И ничего себе «картавлю»! Да она… хрипела! А кто, интересно, её Маришей называл? Мамочка? – Вам сколько, простите, лет?

– Двадцать восемь.

– Понимаете… Эта школа… так называемая школа, – клуб, кружок, объединение, как хотите, – это для будущих журналистов. Для тех, кто будет поступать. На журфак. Способные пишущие ребята…

– Я пишу.

– Но вы, вероятно, для себя пишете, а это…

– Нет, – Мариша смотрела в непонятную сторону, и Николаю Николаичу показалось, что её зрачки заплавали как-то быстрее… Заплачет? Ну, только не это!

– Нет, ну я не говорю, что вам нельзя приходить и… учиться. Приходите. Если у вас есть время и желание…

– Вхемя есть.

Да и желание было налицо! В конце концов, не виновата же она, что на такое лицо…

 

Первое задание было идиотским – а какими ещё бывают задания? Нужно было взять интервью у выдающегося человека. Не у Ди Каприо, конечно, – а по силам, по географии, так сказать. Что-то выдающееся в черте города.

– Встречаемся послезавтра. Пятница, четыре тридцать. Жду пять… жду шесть материалов. Дерзайте!

Выходили из редакции уже в дождь. И следующие два дня он лил стеной. Вообще не переставая. И прекратился как раз около четырёх! «Интересно, заявятся ли мои гаврики?» –  прикидывал Николай Николаич…

Ему особенно Женя Дыкин понравился. Ну, после Гали, разумеется, но Галя, сами понимаете, другое! В Дыкине какая-то сила была. Может, наглость. Но видно было, что он знает, чего хочет. И подойдёт, и возьмёт. Сергей – тот попроще. И в то же время как-то… неопределённей. За компанию пришёл? Да мало ли… Стас – весельчак. Денис – капризуля… Да все интересные, все! Ну, не все, но… В целом Николай Николаич был доволен. Он был «идеалистом и оптимистом», как он сам говорил. Разумным, пожившим идеалистом и оптимистом. И ему вдруг захотелось ещё немножечко чушь прекрасную понести. А кому? Кому нести-то? Не алкоголику же Ваську. Корчит из себя профи, вот и терпишь этого фотодегенерата. По привычке. Или – Ирка Шульга. Журналистка она неплохая, работает качественно, но, как говорят, – без огонька. А хотелось чего-то яркого. Хотелось как-то подновить свой идеализм, становящийся уже… унылым? Пожалуй, что и так. Хотелось свежести, лёгкости. Молодости и красоты. В широком смысле. Да и в узком – тоже. Какая Галя всё-таки умница! Ну, в смысле… Что она такая красавица!

 

Но в четыре тридцать пришла не Галя. Пришла Мариша. И больше никого.

– Что же это они… – расстраивался Николай Николаич. – Дождя испугались? Так он кончился уже… Ну вот и как на них надеяться? – Он, собственно, с собой разговаривал, на Маришу не смотрел…

– Интехвью, – сказала Мариша и протянула ему тетрадку.

– Что? – Открыл тетрадку и обомлел: написано было по-английски. Посчитал страницы – восемь. Мелким почерком. Пересчитал…

– Мариша… Вам лучше было как-то… на флэшку. Почерк у вас… К тому же – почему по-английски-то? Вы что, с англичанином говорили?

– Нет. С генехалом. Я пехе… пе-ххе-вела.

– Зачем? Вы… переводчик?

– Нет. Мне нхавится.

– Хм! А французский вам – не нравится? – пошутил Николай Николаич.

– Нхавится. Но я его хуже знаю. Было бы с ошибками.

– А это, значит, без ошибок? Кто-нибудь проверял?

– Без ошибок. Я.

М-да. Странный ход. Языков Николай Николаич не знал. Когда-то не вдолбили, а потом обходился. А тут… Английский, французский… Но с другой стороны! С другой стороны – а что ей ещё-то делать длинными тоскливыми вечерами? С такой-то рожей? Как ни языки учить?!

Нет, он так не подумал. Не так. Не с «рожей». Ну, почти так… Уф. Неудобно! Так нельзя. Она не виновата, не виновата, не виновата. Она даже наоборот – старалась!

– С генералом… А почему не с творческим кем-нибудь? У нас два юбиляра, между прочим. Вы следите за городскими новостями? Маслакову 60, Федотову 55… Ну и что, что мы молодёжка? Выдающимися люди – со временем становятся. Почему не…

– Гхафоманы, навехно, потому что.

– Нет, ну…

Николай Николаич рассмеялся. Он и сам их не любил, маслаковых этих и федотовых!

– Знаете что, Мариша? Вот напрасно не пришли наши юные фрэнды! У нас задание интересное – социальщики попросили на телефоне доверия подежурить. Такой материальчик можно… Эх! Два человека нужно. Вы как? Завтра подъезжайте к Центру соцзащиты, часикам так к десяти… Суббота. Не работаете, ничего?

 

Татьяна Казакова. Зонтик.

 

Наутро опять лило как из ведра. Но Николай Николаич как-то не сомневался, что Мариша будет. И она была. Бродила около Центра, ещё издалека он заметил её дико-жёлтый зонт. Где она только его взяла? Зонт ей не шёл. Где она вообще брала эти вещи?  Николай Николаич жизнь прожил и не знал, что зонтик может не идти… Ну, ладно, зонтик зонтиком, в Центре ждал сюрпризик похуже. Психолог (Яшка Фоминых, – они уже пересекались пару раз, тоже по «соцпроектам») просто не пустил её на телефон! Отозвал Николаича в сторонку и отчитал:

– Ты кого привёл, Николаич? Ты вообще – соображаешь, нет? Она же… сама с проблемами.

– А кто без проблем-то?

– Не нравится мне это! А дикция? Как она, вообще, говорить будет?

– Я думал, на этом телефоне слушать надо…

В итоге Яшка что-то ей там наплёл, отвёл сначала старушке документы оформлять, а когда старушка ушла, придумал другое занятие – снабдил кучей тестов, пояснив что их надо опробовать. С этими тестами она весь день и просидела. В соседней комнате. А Николаич – с телефоном. В этой. Хорошо, что в разных, – звонили, как назло, сплошные «уродины», а объяснять при Марише, что счастье – не в красоте, было бы просто… кощунством… У него уже уши гудели и язык занемел, когда – «Ну, Николаич! Ну, знаешь!.. Бывают проблемы – и ПРОБЛЕМЫ! Это же психопатологическое развитие личности – как минимум. Как минимум! Склонность к агрессии, антисоциальному поведению, эмоциональная холодность… Ты вообще… сложи два и два! Агрессию и эту самую холодность. Она же тебе башку размозжит – и смотреть будет. Спокойно так, без эмоций! Вы вообще… как возвращаетесь? Не вместе? По безлюдным переулкам не идёте, не?»

Но Николай Николаич как-то… не испугался. Может, потому что в психологию не верил. А может, потому что был на голову выше Мариши. И в два раза шире. Ручки у неё были то-оненькие – птичьи какие-то. Ножки, наверно, такие же – тут надо было догадываться, она носила длинные-предлинные юбки. Да не юбки даже – а юбку. В одной и той же была. Из толстой чёрной ткани… И когда они вышли под дождь (а он усилился), эта толстая чёрная ткань моментально впитала в себя тонну воды.

– Открывайте зонтик! Где ваш зонт? Открывайте! – возмущался Николай Николаич. Мариша ничего не открывала. – Да вы что? Где зонт? Был же!

– Нету. Отдала. У неё стахый сильно. С дыхкой.

– Кому? Бабульке?

Николай Николаич поймал машину.

В машине… Нет, дураком он не был. Кем-кем, а дураком – нет. И он понял и взял эту птичью лапку – примиряя себя с тем, что через полчаса будет их, эти лапки, целовать. Такая у него была привычка. Он был галантным. Вот именно – галантным. И холостым. Старым галантным холостяком. И ехали они, конечно, к нему.

Чай Мариша не пила, кофе Мариша не пила, есть Мариша не хотела… Феноменально!

– Давайте-ка, Мариша, на «ты»! Попробуем. Проверка, так сказать: Мариша, ты мне нравишься…

Да-а… Давно он так не врал. Глядя прямо в глаза. Ну, не то чтобы глядя, а – глянув. И глаза эти, честно говоря, его напугали. Они как-то… сильнее дрожали. И в то же время – показалось ему? нет? – появилось в них что-то жёсткое. Что-то даже… металлическое.

Дождь продолжался. Из-за туч небо было совсем тёмное. Казалось, что уже совсем поздно, чуть ли не ночь, хотя ещё и восьми не было… Или просто настроение такое, ночное?.. Впервые Николая Николаича это не радовало. Кто бы мог подумать!

Юбку свою Мариша в ванной отжала. Теперь хоть не текло с этого полотнища. Хотя и сухим оно, конечно, не стало. И вот так, в сыром, она сидела теперь, поджав лапы, на кресле. А кресло, между прочим, не казённое…

– Мне нельзя, – вдруг сказала Мариша.

Нельзя? Ух ты… Так это бы ещё… хорошо было! Славно! Видит бог, он этого не хотел. Это всё его слабость, жалость – что угодно, только не хотение…

– Нельзя? Почему?

– Гипехплазия эндометхия. Кховит. Кховотечения.

– Аа…

«Аа» – это значит всё понятно! Этак не только французский выучишь, а… китайский с корейским! И так никто и даром не возьмёт, а тут ещё и – нельзя!

– И что? Это… всё время?

– Всё вхемя.

– А лечится?

Ну это-то тебе зачем надо! Эх, Николаич! Ух. Ты не дурак, ты… дурень. Ну что – лечить ты её, что ли, собрался? Нет? Так, для поддержания разговора?

– Лечится, только плохо.

Николай Николаич кивнул. Американцы говорят – сорри...

А вообще – ему как-то сразу полегчало. Вот не любил он фальшивить. Не любил и всё!

– Я понял, Мариш. Всё понял. Тебе общения не хватает. Ты одинока. Ты поэтому в редакцию пришла. И ко мне поэтому…

– Коззёл, – сказала Мариша.

Ну… вот тебе и здрасьте! Вот и пойми людей. Не ожидал! Такого Николай Николаич не ожидал. А вот психология – ожидала. Интересный факт. Да, интересный…

– Мариша… Ты, кстати, Марина или Мария? Ну, ладно. Я тебе вот что скажу. Я… человек другого поколения. И у нас так не принято было. У меня – и сейчас не принято. Ты, у меня в доме, мне – «козёл»…

– А почему вы хешили, что это я вам?

– Да потому что тут больше никого нет, – усмехнулся Николай Николаич.

– А почему вы хешили, что вы есть?

– Ну – это-то я знаю наверняка. (Нет, проблемы определённо имеются! Николай Николаич опять… заволновался!)

– Пхиятно навехно…

– Нет, я что-то не пойму… Ты о чём?

– Вы… как на колёсике. Колёсико есть, а вы?

– Всё. Ты устала – и я устал. Я такси вызываю. Я не понимаю, о чём ты…

Да ни о чём, видимо. Уехала, вся как-то передёргиваясь. Натура такая. Болезненная, больная. Да и с чего ей здоровой-то быть? Не с чего… Встала в коридоре. Стояла, стояла, стояла… Ну ничего. Нас не перестоишь. Мы тоже не пальцем деланы. А то – ишь ты, «козёл»!

– Счастливо! – доброжелательно сказал Николай Николаич.

– Вот видите – вас нет, – сказала Мариша. – Я одна.

Николаич пожал плечами. Как он мог видеть, что его нет? Оригинально. Нет. Не оригинально, а просто глупо. Глупо – и всё.

 

В среду её не было. Поначалу. Были все остальные.

– Ну что ж вы… Птенцы… гнезда Петрова! Прогуливаете! Совесть – есть?

– Есть! – хором.

– Почему с собой не носите?

Смех. А шутка – старше Николаича. Но работает! Всё, казалось, крутилось и работало, когда он их видел. Чистое здоровое движение молодости! Надо бы вот только результаты ещё… Интервью-то вот – тю-тю. «Ой, да как бы мы поговорили… Кто с нами разговаривать станет, без удостоверений?» – капризничал Денис. Странно, но и Женя ничего не сделал…

– Так. Дано: первого октября – день пожилых людей. Это только кажется, что до октября ещё как до луны. Материал нужен вдумчивый, такое левой задней не пишут. Поразмышляйте. Понаблюдайте. Может быть, даже эссе какое-то… Отцы и дети! Или… Вот вчера передача интересная была – про эвтаназию. Чем не тема? Остро, конечно, – в праздник-то! Но кому ж мы нужны будем, если – тупо?

Смех! Молодцы, молодцы…

– А с интервью этими – бог с ними уже. Мариша, правда, принесла… муть какую-то…

– А ей как раз про эвтаназию надо, – покачиваясь на стуле, сказал Женя.

– Почему? – не понял Николай Николаич.

– Ей ближе. Её и саму лучше… Спи, спи, баю-бай…

Смех. Галя скосила глаза и сгорбилась: «Пхивет! Я Маххиша!» Смех, смех, смех. Открывается дверь – а там и правда… Мариша. Слышала, не слышала? Забилась в любимый угол. Сидела тихо-тихо. Ещё тише, чем раньше. Дотянулась до подоконника и что-то… царапала? Да пусть. Чем бы дитя ни тешилось…

– Да, и вот ещё, господа хорошие. Завтра пресс-конференция. Городская администрация будет. Здесь, у нас. В одиннадцать. Знаете, да? Приходите. Полезно!

 

Опять никто не пришёл! Вот поросята! Не понимают. Всему же надо учиться – как сказать, где встать!.. Никто не пришёл, кроме Мариши. Мариша – пришла! Невероятно. Жуть. Кошмар. Бред. По дождю, по буквально ураганному ветру (это не август, это армагеддон какой-то!) ей не лень было тащиться туда, куда ей – точно не надо было. Точно.

– Слушайте, Мариша, – Николай Николаич опять перешёл на «вы». – Будний день. Утро, в конце концов. Вы нигде не работаете, что ли? Вам никуда не надо? Почему вы здесь? Вас – я не звал. Конкретно вас – нет. Конкретно вас…

– А меня надо звать как-то конк… конкххетно?

– Да! Вот именно! Надо было! Точнее – не надо. Вы не будете журналистом, вы что, не понимаете?

– Николаич, там фотографа ищут! – заглянула Шульга. – Где Васёк-то? Сам ему звони, я не буду…

– Я сейчас!.. Никогда не будете журналистом. Видите, какая суета? Вы мне мешаете. Вы всем мешаете. Вам нечего здесь делать, я вам это сразу говорил. Может быть, вы переводите хорошо… Пишете там что-то… Я не знаю что – про что-нибудь сильно важное и… основополагающее. Добро и зло!

– Зло – не основа. Это пхоизводное. Оно нахастает, движется. Это… как жихная стхелка. А основа – глупость. Она всегда на месте, не пехедвигается…

– Слушайте, вы можете просто уйти? Для вас этой конференции – не будет. Это я вам обещаю. Не будет. Не будет, слышите? Понятно?

– Для меня её и так нет.

– До свидания.

– Для вас этой конфехенции тоже не будет.

– Что?..

Мариша не ответила, но слава богу (это Николай Николаич тогда подумал, что слава богу) рванулась из кабинета. Он вздохнул и стал набирать Васин номер…

А потом всё было быстро и абсурдно. Звон стекла. Всё мокнет и летает, все носятся…

– Девица твоя не только окно расхерачила. Еще сказала, что в подвале – бомба! – Волосы у Шульги, всегда такие прилизанные, торчали во все стороны…

– Какая бомба, Ира? Какой идиотизм!

– Ты это мудакам из администрации объясни!

 

Бомбы не было. Мариши не было – больше никогда. Два раза объяснялся Николай Николаич в отделе по борьбе с терроризмом. Три раза внимательно изучал исцарапанный подоконник. В четвёртый – зачем-то попытался представить, как бы нелепо она это «пхоизнесла». Но там не было «р»:

 

Нет ничего. И я одна.

И так же думают

                          все-все.

И мы плывём – не видно дна –

на КО

     ЛЕ

     СЕ…