Проза

После станицы

Мария Павловна шла по обочине. Мимо проносились машины, какие-то незнакомые. Не «Москвичи», не «Нивы», не «Жигули». Какие-то иномарки, может, «Калины» и «Приоры», не отличимые от иномарок. В них ехали какие-то незнакомые люди неизвестно куда. Может, отдохнуть на гору Собер в выходной, может – в особняки, скрывающиеся в лесу. Одни машины смотрелись ну очень богато, другие по - проще. Одни неслись бешено, буквально сдувая Марию Павловну с обочины, другие ехали не спеша. Но дорога была уже иным миром. Как разбухшая зимняя река с большими и малыми льдинами…

   В котором странно смотрелся Михалыч со своим трактором, уже пожилым, доставшимся ему при развале колхоза. Тарахтение трактора разительно отличалось от самолётного гула машин. Помахали друг другу и дальше.

   Старого мира не было со времён распада колхоза. Тогда же  уехали сыновья. Тогда же по станице ходили казаки, похожие на плохих киноактёров из местных. Мария Павловна всегда считала, что в кино должны сниматься спецы, вот как Караченцев. А если уж казачество – то Кубанский казачий хор. Тоже хлопцы хоть куда, и петь могут. Не Мишка же Шаповал, что в форме с крестом ходил. Крест за пьянство, видать.

   Потому казаки походили туда-сюда, с флагом и без. А потом рассосались как-то. Кто совсем спился, кто делом занялся. Михалыч вот какой-никакой, а фермер. Серёжка Слепой – охранник, то в Краснодаре, то в Тимошовке, на заводах. В прошлом году с Серёжкой говорила. Рассказал, что заводы не те, что раньше. Больше охрана да бухгалтера. Работяг как-то мало. Работать не хотят и не могут, но всего бояться. Но хоть казакам есть где устроиться, на охрану. Хоть такое занятие…

   Вот как всё позакончилось это казачье хождение, станицы особо и не стало. Работяги и выучившиеся уехали. Старики и спившиеся поумирали потихоньку. Остались дома с их наследниками. Иногда хорошие, кирпичные, или с турлука завалюшки. Стали продавать, дачникам вроде как. Дома им были не нужны. Покупали участки под застройку. Владельцы вот этих машин, самых дорогих. Покупали сразу по нескольку участков, сносили всё. И строили заборы, угрюмые и тяжелые, из кирпича. За ними и домов не видать, только гаражи. Дома в глубине, дальше к лесу. Были видны лишь фронтоны и черепичные крыши под цвет заборов.

   Приезжавшие владельцы сразу ныряли за заборы. Часто не выходили из машин. Но знали, что люди разные. Чиновники, бизнесмены, менты, фээсбэшники. Русские и нерусские. Местные для них были как вороны или еноты. Еноты, конечно, поинтересней…

   Но самые богатые дома были не на улицах, а на лесистых холмах. Их вообще было не видно, только асфальтированные подъезды, заканчивающиеся воротами. В которые иногда ныряли огромные блестящие машины, негромко гудящие или гремящие музыкой.

   С людьми не общались. Правда, когда Мария Павловна ещё держала корову, приходила Надя молоко покупать. То ли служанка, то ли рабыня – приживалка в одном из домов по проще. О своей жизни говорила только старой, советской. Когда у себя жила и работала. А о хозяевах помалкивала, мало ли почему. Потом корову держать сил не стало и Надя как-то пропала….

   Бегали только брошенные собаки, что по улицам, то по лесу. Собаки фильдеперсовые, породистые. Всякие сторожевые и бойцовые, непонятно что ждать от них. Иногда рычали лаяли на прохожих. Но часто скулили и просили есть. Голодные, после Проводов бродили по кладбищу, лакомились приношениями.

   Туда же потихоньку переселялась Мария Павловна. Большинство подруг и родни уже были там. И муж и сын Дима, Он любил читать и говорить о справедливости. Потому и спился от безделья. А муж  много работал. И тоже выпивал. Сейчас они были рядом. Сын Саня считал что он самый лучший. И потому быстро попал в тюрьму. И после второй отсидки просто не вернулся домой. Кто знает, как за него молиться…

   Сын Женя был поумнее, женился и завёл двух мальчиков. Потом жена бросила его и детей забрала. Живёт в Краснодаре уже с другой женщиной, вроде получше. Растит её дочку. Её Мария Павловна иногда видела по праздником. А не своих внуков…

  Был пустой дом с телевизором, который периодически ломался. И кладбище. Где можно было покопаться на могилках, почистить от травы. На огород сил уже не хватало. А на могилках Бог сил давал. Пока полола, можно было и поговорить: с мужем, с сыном, с подругами. Вспомнить вот с Раечкой, как когда-то вместе пололи, в колхозе. Как табак низали…

   Мария Павловна оставляла на кладбище хлебушек. Так ещё тётка-покойница делала. И птички, польют, и собачки брошенные, и своим уважение…

Казак

Туман цеплялся за ветки облетевших вишен и абрикосов. Оседал на них вялыми серо-прозрачными каплями, которые медленно падали на влажную землю.

   На пустой станичной улице резвились лишь гуси. Они носились взад – вперёд стаей с громкими криками, немного подпрыгивали. Была осень. И гуси делали вид, что подражают своим предкам, которые улетали в далёкие тёплые края.

   «И мы когда-то были гусями!» - угрюмо ухмыльнулся Василий. Мимо прокатился чёрный джип с музыкой, то ли Ашота, то ли Аслана. А Василий брёл к правлению казачьего общества. На охране он отдежурил уже вчера, бывшую жену с дочкой посетил в прошлый выходной. Пить было ещё как-то рано.

   Гуси напомнили Василию о казачьем возрождении. Когда они собирались вместе, молодые парни и седоусые деды. Собирались, готовились и ждали. Это было интересно, можно было походить в форме под флагом а потом выпить и закусить. За выпивкой поспорить, в ком больше казачьей крови и кто настоящий казак.

   Это немного напоминало пацанячьи игры под Новый год, когда радостно дурачились в предвкушении прихода Деда Мороза и подарков. Казалось, что и к казакам кто-нибудь придёт. Какой-нибудь добрый президент, царь или атаман. И даст много земли и денег, оружие, власть в станице. Ещё бы, они так красиво и интересно могли пройтись под флагом. А водки, купленной у кавказских барыг, выпили целое море.

   Но казакам особо ничего не дарили, кроме добрых слов. Которые время от времени произносили разные начальники. И выделили полразвалюшки под казачий штаб. Зато дом бывшего кулака! Казаки это знали и гордились. Хотя ветхий домик терялся на фоне кирпичных особняков армян, даргинцев и оборотистых местных…

   Ничего, казаки бодро продолжали ходить с флагом и пить. Сейчас домик подарили, там глядишь…

   Но жизнь брала своё, и надо было не праздновать, а заниматься делом. У казачьего общества была доля в «казачьем» рынке в райцентре. Атаман приватизировал её, продал курдам и куда-то уехал. Ещё двое заделались фермерами. Многие поразъехались в поисках работы. Кто-то помер от пьянки.

   И Василию как-то стало обидно, что «не дают», и он женился на Маше. Маше тоже было за что-то обидно, и она вышла замуж за Василия, родила дочку. Обиды тоже прошли, и Василий с Машей поняли, что им друг от друга ничего не нужно, и непонятно, что они делают в обществе друг друга. Тогда они развелись.

   Василий работал на охране прямо в станице, и радовался, что не надо никуда мотаться, как другим. Хоть платили немного, но и расходы были меньше. На макароны, выпивку и алименты хватало.

   Недавно уцелевшие после пьянок и отъездов казаки спохватились, что им скучно и пообщаться не с кем. Они переизбрали атамана, одного из фермеров. Ему тоже было скучно и требовался отдых от бизнеса. И фермер начал собирать казаков в правлении. Говорить «о казачьем» надоело уже несколько лет назад. Придумали играть в шахматы. Тоже какое-никакое занятие. Но, главное, после шахмат была выпивка. Фермер ставил настоящую, качественную водку. Пару раз даже виски ставил, американское!

   Однако в последнее время атман-фермер к шахматам охладел. Стал больше ездить в район, побухивал с местными ментами. Толку от этого было больше, можно было решить вопросы о расширении бизнеса и ещё о многом другом.

   Дорогую выпивку на халяву ставить перестали. А так в шахматы кто будет играть, мозги ломать?

   Но Василий всё равно брёл к правлению. Всё равно делать нечего, а то вдруг ещё придёт кто-нибудь. А вот оно и правление. Никого не было. Брать ключ в находящемся тут же станичном музее не хотелось. Тогда надо будет что-то делать там. А ничего было не нужно.

   Василий заглянул в окно и увидел паутинку со снулым паучком. В серой мгле виднелись очертания столов с шахматными фигурами. Такими же туманно – серыми и призрачными.

Любояр

Любояр заглянул в шкаф, наткнулся на рваные джинсы и камуфляжную куртку. Отодвинул их в сторону и увидел то, что искал. Деревянную фигуру с полметра в высоту. Угрюмое усатое лицо, руки с рогом вырезаны на животе.

   Рог напомнил о том, что Любояру хочется  выпить и поговорить. С городской квартиры они с Любавой (Люськой) съехали. Постоянной работы не было, а друг с другом было скучно. Было страшно, что в очередной раз выпьют и поубивают друг друга. Это было попыткой «найти себя в семье».

    А до этого были поездки к разным язычникам, раскрещивание и имянаречение. Занятно было слушать славянскую музыку, выпивать в лесу, создавать кампанию молодых тусовщиков под названием «Община Нави и Прави». Ездили в гости в Киров, где недорого купил этого идола, то ли Перуна, то ли Рода. Пьяный писатель Прозоров пытался всех учить жизни. За что его вяло послали и были этим очень горды.

   Ходили, тусовались, пили и слушали музыку, ухаживали за девками. В общем, было похоже на «Дом – 2», только более тихо и вяло. Кто-то потом даже женился, а кто-то нашел сносную работу, кому-то пришлось ухаживать за родителями. Кого-то просто все достали. Всё потихоньку рассосались, кто со скандала, а кто и молча.

   Пожив с Любавой, Любояр вернулся в райцентр к родителям. Тут его никто не называл Любояром. С неуехавшими сверстниками и стариками говорить было не о чем.

   Оставался идол и бутылка водки. Любояр завернул Перуна (или Рода) в детское одеяло и вынес в сад. Захватил бутылку и пару рюмок. Скинул подгнившие яблоки, сел, налил себе и идолу, чокнулись, выпили. Любояр закусил относительно целым яблоком, сунул в уши «бананы» и принялся слушать музыку.

    Тени веток деревьев вздрагивали и ритмично шевелились. Солнечные лучи соскальзывали на лицо идолу, и казалось, что он ухмыляется. Любояр раз за разом наливал ему и себе. Вернулась тень прежней тусовки, только маленькой и тихой.

   Ближе к вечеру над садом нависли тучи. Идол насупился и стал смотреть куда-то вдаль, казалось, с раздражением зыркая на Любояра. «Наверное, всё-таки Перун» - уныло подумал Любояр. Он не знал, наливать идолу или уже нет.

   Хлынул ливень, и Любояр поспешил домой. На полпути вспомнил об идоле, подумал, что больше понравится, дождь или водка. Подумал и забрал, снова завернув в одеяло. Унёс внутрь и поставил в шкаф, потом лёг спать.

Иваныч

Иваныч верил в то, что всё можно переиграть. Поставить во главе России нормального генерала и всё будет путём. Расстреляет он олигархов и коррупционеров, заводы и фабрики откроет. И пенсии поднимет, таким как Иваныч. Вот это – самое главное!

    И нормально будет. Как при Сталине было, когда войну выиграли. И Иваныч тогда родился. Хорошо значит было. Заводы значит строили. И в космос полетели, когда Иваныч ещё в школу ходил. И родителям квартиру свою дали, из барака они переехали. И до сих пор Иваныч в ней живёт! Сыну вот по новее отдал когда –то. Тот когда построился – сдавать жильцам начал… Думал, что и сам в очереди достоит, ан нет! Свернули всё либерасты проклятые!

   Никто почти, кроме редких ощепенцев, с Иванычем не спорил. И то, те отщепенцы больше жили в неведомом Интернете, в жизнь только редко вылазили. Все были свои, нормальные. Верили, что нынешняя власть опять к Сталину приведёт.

    Потому что все говорили и знали, что законы надо исполнять, работать надо. На заводе работать, детей учить, в институте там. В армии чтоб все служили, не отлынивали. На работе чтоб от звонка до звонка. И не болтали там, не курили. А пахали чтоб! И все на государство! В свой карман не тащили, а для народа!

   А всех этих несогласных, олигархов и других педерастов – за границу. Не любят Россию – пусть не живут. В ней или вообще надо кой кого в расход пустить.

   И всё было хорошо, отрадно было наблюдать путь власти к Сталину. Но Иваныч, как на грех, оказался недостаточно глуп. И в голове у него стало соединяться.

  То, что сам Иваныч в армии не служил, и сын его тоже. И были этим по жизни весьма довольны. Отучились спокойно, во время на работу устроились и всё такое. Спортом занимались от души, а не из под палки. На работу Иваныч постоянно опаздывал и уходил тоже раньше. И курил, и болтал, и выпивал умеренно. Так что и жену на работе нашёл, и любовницу…

   И тащил с работы Иваныч тоже. Умеренно, по чину. На «Жигули» натянул. А сын – уже от души, на собственный бизнес. Один бизнес продал, так другой купил. Он и за границу постоянно ездит, и телик новый, плоский отцу подарил. Чтоб на президента было лучше смотреть…

   И как-то Иваныч с сыном этого не стеснялись. Чего стеснятся, что не в бараке живут?!

   И как-то Иваныч понял, что все, кто говорит правильные слова, точно так же живут. Почему так же!? Ещё и по круче. И правильных слов про Сталина больше говорят, и дома у них прямо за границей! Особняки! И внизу это, среди Иваныча дружбанов, и по серёдки, и на самом верху. Любят все правильные слова пополам с бизнесом и  заграницей. И за Сталина рады, что он картинка из кино и портрет иногда. И хрен он когда встанет, слава Богу!

   И мешать Ёсиф Виссарионыч не сможет, и повспоминать о нём сладко!

   И сам Иваныч вот тоже, мешать никому не сможет. Тоже только портретец, маленький, чёрно-белый. Не сталинский, конечно. Вон он висит. Когда сын квартиру унаследует, продаст или сдаст – с собой не возьмёт. А новые жильцы сразу на мусорку…

   Как Иваныч это понял, подбухивать стал. И про Сталина кричать, какой он отличный был. И погромче кричать, чтоб только себя слышно и было…