Проза

Магомед

В юности Магомед очень любил кино. Его герои казались куда более убедительными, чем живые люди. Но Магомед возмужал. И понял, что герои кино искусственные и только поэтому так хороши. Как пища с искусственными добавками…

   Магомед занимался бизнесом. Одного его друга кинул партнёр. Без особой выгоды. Скорей из любви к искусству. Потом кидалу взорвали. Ошмётки выглядели неприятно. Но было ясно, что больше они никогда не солгут.

   Магомед стал поругивать кино и редко его смотреть. Но оно «нашло» его в жизни. В ней игры было гораздо больше. Играли в отцов и детей, жен и любовниц. На глазах Магомеда трое играли в имамов. А один – даже в буддистского монаха…

    А бизнесмены, махачкалинские, и московские, были актёрами широкого профиля. И могли играть кого угодно. Конечно, пока были живы… Но в случае, если заигрывались, становились простыми и честными. На собственных похоронах.

  Магомед не хотел быть умнее, чем надо. Но как раз было надо. Бизнес есть бизнес. Приходилось «углубляться».

    В том числе и в то, что полицейские и прокуроры не всегда даже затрудняются изображать защиту закона. Политики – управление государством. Да что там политики и полиция! Врачи или электрики слишком часто лишь играли во врачей и электриков. Так же, как мужчины играли в мужчин. А женщины – в женщин.

    А вот с джамаатскими было не всё так просто. Поэтому Магомед сначала давал деньги а потом начал организовывать разные нужные перевозки.

    Не то чтоб джаммаатские были честны и не играли. Чего-чего, а игры хватало. Даже вот ролики постоянно снимали и в сеть выкладывали. И вообще показухи было не меряно. Но было и другое. Шахиды. Они могли заставить прекратить врать и играть. Себя и ещё несколько человек. Потому, что они и эти люди умирали…

   Магомеда не слишком интересовал чистый ислам. Как разговоры о длине рукавов рубашек или бороды. Его интересовали шахиды, могущие прекратить клоунаду жизни. Поэтому Магомед не общался с легальными и полулегальными салафитами, завсегдатаями джихадистских форумов и исламскими журналистами. Он работал с теми, кто направлял шахидов. И сами становились ими.

   Оторванные взрывом пальцы больше не могли набирать на клавиатуре какую-нибудь ложь. Оскаленный рот мертвеца честно молчал. Ещё можно было ехать в машине с автоматом. И стрелять в тех, кто бездарно играет в полицейских. Или в учёных умников. Которые притворяются, что знают хоть что-то. И можно было самому получить пулю. Это была не игра. Это была жизнь и свобода.

   Ещё Магомед искренне боялся, что люди в один прекрасный миг вообще перестанут делать что-то всерьёз. «А тогда самолёты попадают и машины ездить не будут. И детей рожать перестанут. И с голода поумирают» - с беспокойством думал Магомед.

   Он считал, что шахиды, по крайней мере, настоящие. И других шевелиться заставляют. Тех, например, кто ищет и убивает шахидов. И нередко сам ловит пулю или нарывается на подрыв.

    «Если наши к власти придут, то тоже заврутся. Но хоть ясно, что делать – их самих взрывать» - подумывал также Магомед.

   И он не был неверующим. Он чувствовал, что Аллах смотрит на него и подталкивает. Легко, играючи и небрежно. Но непреодолимо сильно. Куда и зачем – знал только сам Бог. Магомед мог, например, прихлёбывать кофе и, вдруг, почувствовать, что следующий глоток сделает, если только будет Его воля.

    Поэтому Магомед не переживал от того, что может неправильно поступить. Волю Аллаха никто не может нарушить или отменить. Попытки поступать правильно или неправильно – лишь попытки человека играть в глупую игру с самим собой.

    Магомед ни с кем не разговаривал на эти темы. Потому, что отец приучил его говорить только о том, что можно делать. А что делают с отвлечёнными мыслями? С ними можно только играть в дурацкие игры.

   Поэтому Магомед говорил о бизнесе, родных и здоровье. О том, пришёл ли товар. Стиральным порошком или шоколадом он называл совсем другие вещи.

Ахмед

Ахмед занимался боксом и качался. Учился владеть ножом. И делал то, что делают крутые парни на улице. Ну, всё то, что делают все. В смысле, все люди. А не какая-нибудь русня. Которая, как известно, состоит из слабых и тупых овец. За которых никто не вступится и которые никому не нужны. И набегающих из Москвы злых и подлых псов. Которые Аллаха не чтут и вообще наших убивают. Которых наши убивают всё равно. И в Москве – тоже.

     Ахмед ходил в мечеть. И он не хотел умирать. Но знал, что в некоторых случаях умирать приходится. Умирали разные люди. И самые сильные и крутые – тоже. Это было тяжело и страшно (Ахмеда один раз чуть не забили насмерть в драке). Но ничего такого в этом не было… Такого, что позорно, и чего с людьми не бывает.

     Ахмед не хотел работать где попало, а хотел работать там, где работают настоящие мужчины. В банду автоугонщиков взяли более близкого родича смотрящего, а не Ахмеда. Ахмед подумывал ехать в Нижневартовск. На нефтепромыслы, а может, в какую «тему покруче».

    Но некоторые крутые знакомые и родичи Ахмеда оказались «джамаатскими». Это была работа. Для мужчины, крутая и уважаемая. Надо было воевать с руснячими псами. И за это брать бабки с коммерсов. И кончать тех, кто продался русне и не платит. Уважаемые и крутые люди говорили, что скоро будет их власть. А тех, кто погибнет раньше – ждёт рай и много обалденных гурий. Это говорили крутые люди. Некоторые из них специально учились правильному исламу. И Ахмед, понятное, дело им верил. И иметь власть, и попасть в рай было бы круто. Потому что девок Ахмед любил.

     Ахмед стрелял из ТТ во владельца продуктового магазина. Который не платил и торговал водкой. Владелец магазина умер в больнице. Ахмеду заплатили. Он был рад и деньгам и тому, что хорошо сделал работу, показал себя уважаемым людям. Потом Ахмед стрелял по полицейским из засады. Полицейские стреляли в него. Ахмеду удалось уйти. И опять ему заплатили.

    Но скоро продажные псы взбеленились в своей злобе. И Ахмеду пришлось скрываться. В одном доме в чужом селе. Этот дом заблокировали менты с БТРами. Ахмед стрелял в них из автомата из окна. Он думал, что скоро будет с гуриями. И прикидывал, как с ними получше. Это отвлекало Ахмеда от грустных мыслей.

    Пока пуля из КПВТ не разнесла ему голову.

Гурии

Жену Ахмеду присоветовали родственники. Да, симпатичная была. Родственники были богатые, уважаемые. Много было серьёзных людей. У одного был ресторан в Ростове. Ещё у двух – торговля всяким запрещённым.

 А Патимат была странная. Мужу не перечила. Родила двоих дочерей. А сыновей не было. Была надежда, что ещё будут. Потом. А жена радовалась, когда не случалось ничего хорошего. А когда было вроде всё отлично, сдержанно улыбалась. Как будто подавала милостыню. Ахмед её ругал и стыдил. Хотя особо не расходился. Решил стать не беднее родственников Патимат. После ухищрений и через посредства дяди Ибрагима вписался в торговлю алкоголем. Хоть нормальным, хоть контрофактным. Построил новый дом.

    А Патимат родила третью дочь. И Ахмед понял, что сама она никогда не пошла бы за него. Если б крутой дядя Ибрагим не набивал себе цену. И вечно не мутил что-то с её родными. Не нужен он был ей в триста лет. Даже разбогатевший. Она тихо переселилась в какой-то свой мир. Где были их дочери. Ахмеда в нём просто не было.

    Ахмеду было горько, что сына до сих пор нет. И что зря связался с харамом. Ахмед был верующим.

    Кое-кто из родичей его хорошо понял. Ахмед бросил перепродавать алкоголь и стал на путь джихада. У него теперь была новая молодая жена. Доставшаяся ему от одного уважаемого шахида. Она уважала его куда больше, чем Патимат.

   А ещё Ахмеду очень хотелось к гуриям. Хотя он никому об этом не говорил. Таким замечательным и страстным. Очень простым и благодарным. Ради которых праведник уже всё сделал в земной жизни. Им уже ничего не надо было доказывать. Которым было ничего не надо, кроме самого праведника. У которых не было родственников и хворей. И с которыми была одна весёлая ночь. Которая никогда не закончится…