Проза

Тем ничем не примечательным пятничным вечером N заранее готовилась к выходу: намылась, накрасилась, надушилась, переменила с десяток нарядов и, наконец, выбрала один, которым, конечно же, осталась не до конца довольна:

– Тут бок над поясом нависает, – со злостью ухватила мясистую часть в месте, где должна быть талия, – там руки какие-то толстые. Да еще и коленки эти… совсем не модельные!

Но красное платье все же было интереснее, чем все эти «чудовищные рабочие лохмотья», что как-то своевольно заполонили ее шкаф.

N убрала выжженные последней неудачной химией локоны в высокую кичку, старательно пригладила, а затем приколола сбоку любимую блестящую заколку. Следующим пунктом подготовки стали туфли. N достала с антресоли и любовно протерла от пыли лакированные черные лодочки на высокой шпильке.

"Лодочки! – посетовала на свой большой размер, – Это ж прям лодки! Два парома!".

Потом фыркнула, как лошадка, и добавила сокрушенно:

– Лодочки!

Но, обувшись, покрутилась у зеркала и разулыбалась.

«А все-таки хорошо принарядиться!» – подумала весело, скинула туфли, набросила тонюсенькое, но сногсшибательное пальто и выпорхнула навстречу нежному февральскому снежку.

Несмотря на длинную и тяжёлую неделю, энергия в этой молодой ещё женщине бурлила, хлестала, не иссякала и гнала на поиски любви. Такой, что будто предопределена свыше, особенный шик – чтоб с первого взгляда. А в тот прекрасный вечер звезды светили где-то над снежными тучами особенно ярко, словно обещая что-то необыкновенное. Или, может, лодочки в сумке как-то особенно грели, придавая уверенности, но все вдруг совпало, и едва N ступила на порог ресторана, как увидела Его.

Прямо у стойки стоял, слегка покачиваясь на сквозняке из-за неровной опоры, величественный истукан. Одному Богу известно, как занесло его в этот замшелый район, но правда в том, что сейчас он был здесь. Впрочем, как оказалось после, в этом самом заведении он обретался за редким исключением почти постоянно, просто N не часто доводилось бывать в подобных местах, но это уже дело пятое. Истукан же сроднился и с рестораном, и со стойкой, и даже с барменом и исполнял роль неизменного атрибута заведения, предмета интерьера.

Но N, конечно, ничего этого не знала, и дух ее перехватило от нахлынувших надежд. Она замерла, заалела, затем метнулась к столику, где уже поджидали подруги, поскорее скользнула вновь в спасительные лодочки и, прихватив за локоток, на всякий случай, страшненькую Таньку, выплыла на танцпол.

Там, сперва робко, не подходя близко, она рассматривала понравившееся чудо древних каменотесов. Отмечала для себя привлекательные грубые мужественные черты, внушительный рост, какую-то даже основательность. Осмотрела, словно погладила серую поверхность монолита, шершавые щеки, большой изломанный зубилом нос и словно даже ощутила тяжесть и мощь растекающуюся по залу под звуки современной музыки. И так любопытно совпало, что в один из моментов, когда N уже не таясь пристально разглядывала идола, мраморная крошка его глаза вдруг сверкнула. Мельчайший осколок отразил свет мерцающей под потолком гирлянды, а N сразу поняла – «подмигнул!». И, словно специально, следом красный луч прожектора светомузыки окрасил в алый серые в черных точках щеки.

N распахнула глаза, словно пытаясь увидеть больше, чем возможно и вытянулась. Лакированные лодочки, будто обретшие собственную волю, поплыли к стойке.

А в голове крутилось, под ритм грохочущей мелодии: «Как он ладненько тут смотрится, как украшает своим сероватым видом помещение и как в тему отблескивает!».

Несколько часов она ходила вокруг да около, танцевала так что ноги отнимались, пусть и среди всех, но только для него. Дошла даже до того, что губы прямо у стойки красила! А потом в единственный момент, самый подходящий – решилась! Подхватила тяжеленное изваяние и унесла домой. Благо истуканчик был, как говорится, бесхозный, а баба – сильная.

Дома N любовно уложила изваяние на диван, поставила у ног подношение с пампушками и засияла так, что все бриллианты мира бы обзавидовались.

«Наконец-то, хозяин в доме!» – подумала.

И время побежало…

Убежало оно, правда, не далеко, буквально на несколько месяцев вперед. Ровно столько потребовалось, чтобы эта история необыкновенной любви приобрела другое звучание.

– Ну что ты лежишь?

Усталая N привалилась к стенке у входной двери. Руки ее вытянулись под грузом набитых продуктами пакетов. Спина ссутулилась, в глазах сияли надеждой далекие звезды, прорезая миллионы километров пустоты.

Она опустила сумки на пол у стены, чтобы раздеться и, как назло, одна негодная головка сыра тут же сбежала куда-то в угол.

– Хоть бы продукты помог разобрать! – воскликнула, увидев.

Истукан, естественно, не слышал. Он лежал на диване, глядя в бездонный черный квадрат монитора. Место под ним уже слегка умялось, словно обняв нового жителя.

N еще ниже опустила плечи, молчаливо разделась, разобрала продукты, покормила голодного кота, прибрала, приготовила, отряхнулась и торжественной поступью двинулась с тарелкой к изваянию. У дивана она остановилась, с какой-то затаенной лаской оглядела идола, затем аккуратно выставила блюдо к каменным ногам, поправила съехавший плед, выпрямилась, но вдруг, как-то совсем неожиданно – обмякла. Плюхнулась на стул и словно даже дышать перестала.

Потом проговорила горько и тихо:

– Я тебе новую футболку купила, – и глубоко вздохнула, не дождавшись, как всегда, ответа.

От этого легкого движения стул под ней покачнулся. N взглянула под ноги:

– Надо бы ножку подколотить, – сказала в никуда и ойкнула, чуть не свалившись.

А потом вдруг взвилась резко и, словно фонтанчик, зажурчала:

– Да сколько же можно! – скривилась, – Говорю-говорю, а все как об стенку горох! Что ты молчишь? Ну что ты молчишь?!

Она склонилась над изваянием и попыталась потрясти тяжелый кусок камня. Потом треснула ладошкой по лысой голове. Истукан чуть провалился в диван, утоп – будто съежился.

– Сил моих больше нет!

И в противовес словам женская силушка выбежала на щеки и потекла вниз, тонкими лучиками. Подавленная, но все еще сильная энергия её любовная, женская прыснула и полилась струями.

N завыла тоненько и взглянула в окно, потом шмыгнула носом и уставилась в серые глаза истукана.

Желто-красный закат врывался в дом, окрашивая стылость камня робким, словно стыдливым, бежево-розовым светом. N посмотрела на идола и увидела вдруг на обласканном уходящим солнцем камне и заботу, и сожаление, и даже как будто извинение в каменных глазницах.

– Ой! – воскликнула она, светлея и плача, и распласталась на чуть нагретой солнцем груди.

И так лежала пока камень вновь не остыл. А едва почувствовала холодок, встала:

– Ладно, – проговорила грустно и даже как-то пристыженно, – пойду олашек напеку. Ты же любишь олашки?

В сумерках добрела до выключателя, клацнула, а когда вспыхнула лампочка, истукан озарился сиянием: свет отразился в крошечных сколах камня.

– Любишь, конечно! – улыбнулась N грустно и вместе с тем облегченно, взглянула зачем-то на антресоли, где прятались судьбоносные лодочки, и, кивнув мыслям, ушла на кухню.

А истукан остался лежать, глядя пустым взглядом в окно, за которым стремительно темнело, и в пустых небесах загорались первые звезды.