Проза

Рассвело.

Маша — курносая кругленькая девочка лет двенадцати — надела любимое простенькое платьице, повязала косынку, взяла корзинку и отправилась в лес за черникой. Пошла она по дорожкам, по тропкам, глядь — все кустики пустые. Видно кто-то уже с комбайном спозаранку прошелся.

— Ну как же так? — расстроилась Маша, но упрямо пошла вперед. Так забрела она в глушь какую-то незнакомую, совершенно незаметно для себя. А тут — ба! — вокруг полные кустики ягодок черники: крупных, спелых, ароматных! Нашла! Наконец-то!

Вот только все ягодки формы непривычной — кубиками... Удивилась Маша, но не испугалась толком, ничего не заподозрила. Подумала:

«Ну, пусть квадратные, зато вон какие крупные!», — и стала собирать.

Собирала — собирала, от кустика к кустику знай перебегала, дальше и дальше забредала, головы толком не поднимая. Вот ведерко наполнила, так что через край ягодки посыпались, тогда потянулась, выпрямляясь, да плюхнулась прямо на землю. Устала, уморилась Маша!

Откинулась она на ствол ближайшего дерева, горсточку ягодок в рот бросила и стала оглядываться, да так и застыла, как стрелой пораженная. Смотрит, а вокруг все угловатое, что ножом посеченное, будто на парте гранями нацарапанное! Деревья, прямые, как спицы, подпирают однородное плоское небо, царапают его ломанными черточками веток, в вышине объемные прямоугольники птичек машут треугольными крылами, а внизу кочки-трапеции прямой, что зубчики расчески, травой поросли, да окрасили зеленым плоскую черную землю, повсюду мелкие ветки штрихами валяются под ровными кубиками знакомых черных ягод.

И как она раньше того не заметила? Как не увидела ромбики листьев, потерявших естественную округлость, безликие линии иголок, расчертивших землю? Взглянула девочка на свои руки и вовсе ослабела: трубки-пальцы, на грубых квадратных ладонях и все тело угловатое, остренькое — страсть!

— Мама! — ахнула девочка и ринулась домой.

«Что же это за колдовство такое, что за напасть?».

Ветки хлестали ее по лицу, цепляли за рукава, а она неслась вперед, страшась остановиться.

Прибежала в деревню и ахнула — квадраты домов. Словно не настоящий поселок, а схематичный его набросок: безликий, скучный, примитивный, такой уродливо геометрический, тошнотворно ровный. Где же ее мир? Ее милая родная деревенька?

Маша вихрем влетела в дом и глупо уставилась перед собой. И здесь такой же изуродованный неуместными линиями вид! Она молитвенно и в то же время сердито взглянула на мать — внешне всё ещё прежнюю — и с надеждой протянула:

— Ма-туш-ка? — и развела исцарапанными руками, не зная, что и сказать, что даже спрашивать. А потом скривилась и вымолвила, переполненная ужасом и отвращением:

— Почему здесь всё... такое?

Лицо матушкино вытянулось, в прямоугольник, глаза расширились в ровные круги, словно циркулем выцарапанные на лице. Она страшно покраснела и закричала:

— Это что такое?! Я тебя не знаю-распознаю! Ты почему?!. Вон из моего дома!!! Воооон!

И схватилась за рисованные, не весть как в дом попавшие, вилы.

Испугалась Маша еще пуще и пустилась назад в лес, уворачиваясь от высыпавших на дорогу деревенских фигур. Добежала до чащи злокозненной, спряталась в зарослях от погони, да и заплакала горько, отчаянно, совершенно ничего не понимая.

И вот сидит девочка на пеньке-кубике, да рыдает о судьбе своей, о долюшке невезучей, треугольнички слезинок квадратиком платка смахивает. Что и делать-то?!

Тут ползет жучок какой-то: такой малюсенький, что и формы-цвета толком не разобрать.

— Чего пригорюнилась? - говорит.

— Так... чудовище я теперь! Как же не плакать? А может ты, говорящая диковинка, мне подскажешь, как снова девочкой стать? Круглой со всех сторон?

— Пфф, обычное дело! — говорит букашка незнакомая. — Все там бывали! Ну, давай, что ль помогу, раз больше некому. Придется тебе топать в самую середку леса, отсюда еще часа три поди на восток, там у ручья коряжина есть странная, не здешняя. В этой коряжине спрятано лекарство твое.

— В коряжине? Точно?

— Да то не важно где! Важно, чтоб дорога понятная была.

— А что за лекарство такое?

— Ну, тут у каждого свое. Универсального нет. Вот и узнаешь, какое твое. Хочешь, меня прихвати, помогу в дороге, чем смогу.

Пожала Маша плечами, подхватила жучка, на плечо усадила, да и пошла, куда указано. А он все, знай, оттуда наговаривает, рассказывает, советы дает, не замолкает.

Долго ли коротко ли, а дошла она с горем пополам до ручья, отыскала нужную корягу. То было не сложно. Настоящая, природная, как раньше, такая уютная нелинейно бугристая, разноцветная — сложная и вместе с тем простая и естественная, эта коряжина резко отличалась от всего вокруг.

— Ну, полезай внутрь! — сказал жучок с надеждой и сполз на землю.

А Маша стоит, не решается.

— Маленькая я еще! Страшно мне! — отвечает.

— Если маленькая, то чего такая квадратная? — спрашивает жучок. — Нет, Машенька, не маленькая ты уже. И знаешь, что это значит? Теперь жизнь в твоих руках — придется лезть!

Поникла Маша, но решилась. Засунула руки во влажную от воды, выдолбленную изнутри корягу и вытащила оттуда сумочку маленькую, да книгу цветную: «Сто простых танцевальных движений». Прищурилась недоверчиво и фыркнула:

— Какое же это лекарство?

И букашка снизу пищит угрюмо:

— Мда-а-а. Не лучший выбор!

Покачали оба головами, каждый на свой лад. Потом жук глянул на Машу строго и кивнул только. 

Ничего не поделаешь. Вот такое у нее лекарство!

Маша открыла сумочку, достала кисточки разные, краски, спонжики всякие, карандашики и еще черта в ступе, да удивилась: как только и поместилось-то все?

— Помочь? — спрашивает жучок печально.

— Нет, — еще печальнее вздыхает Маша. — Сама знаю, что тут к чему.

Взяла она кисточки и принялась дорисовывать себе окружности. Тут оттенит, там сгладит, вот вроде уже и нормальная. Но только...

— Разве я похожа на себя? Не я ведь!.. — девочка придирчиво и безрадостно оглядела работу, рассмотрела себя в ручье.

Жучок прищурился, обполз ее со всех сторон, так и сяк посмотрел и говорит ласково:

— Не знаю, какая ты была, но на какую-то девочку ты определенно похожа.

Оба помолчали.

— Ты не переживай! — понурилась букашка. — Это не навсегда. Только на первое время, да. Тебе, конечно, сейчас еще в новой форме неуютно, это понятно, но потом ты привыкнешь, перестанешь замечать, что квадратная, да нарисованная. А как привыкнешь, стирай краску по чуть-чуть. И заметишь — новая форма, она же практичнее предыдущей, да и вообще... Она потом обтупится, поистрется в углах-то! Станешь, как все...

Маша хмыкнула. Подумала горько, что так хоть мама назад примет, и по щеке поползла предательская треугольная слезинка.

— Сама еще обрадуешься, — спохватилась букашка. — Вон книгу еще почитай, кстати. Она тоже лекарство! Пару приемов освой. Ты быстро подружишься с таким телом, честно!

Маша вытерла щеку и уставилась на кремовый развод на руке, горько и с сожалением.

— Почему я не могу стать совсем, как прежде? — спросила шепотом.

— Необратимо, — ответила букашка. — Но ты сейчас ничуть не хуже, чем была, знаешь? Просто другая. А то, что в краске, так ты подумай — это быстрое решение, прямо сейчас замаскироваться, чтобы домой поскорее вернуться. Ты же хочешь к родным? Ну же, веселее!

Вздохнула Маша, всхлипнула разок и встала:

— Мама заметит и снова прогонит меня, — утвердила.

— Да нет. Поймет она всё, - буркнул жук, косясь на краску, - сама тоже через то проходила...

— Нет. Не думаю.

— Не спорь. Все люди через это проходят!

— А я говорю — нет!

Внутри бурлило негодование, такое непривычно-сильное, обжигающее, не позволяющее согласиться:

— Ты всё врешь! — закричала Маша. — Подлый врун!

Она топнула ногой, но никто не отозвался. Огляделась девочка, а жучка уже и нет нигде. Позвала его — не откликнулся.

— Ну и ладно! — бросила она в отместку и побрела печальная домой.

Пришла Маша-не Маша в свой двор, постояла у двери, боясь заходить, а потом всё же вошла. За столом сидела мама, снова такая же, как прежде, только лицо слегка осунулось, заострилось, а под глазами залегли тени, стирая румянец щек. И девочка вдруг заметила, какая угловатая мама у нее, как проступают под неудачным светом потертые углы и грани или просто захотела, чтобы было так. Просто чтобы не быть одной. И даже мысль мелькнула: «Может правду жучок сказал?»

Но тут матушка подняла впавшие, блестящие остро глаза и, увидев дочь, вскочила из-за стола, такая как была и совсем не такая как Маша.

— Доченька! — улыбнулась она радостно и удовлетворенно. — Маленькая моя! Тебя так долго не было, а я волновалась!

Потом остановилась и нахмуренно-озабоченно оглядела дочь:

— Маша, — сказала встревоженно, словно догадываясь о чем-то, — А где же ягоды?!

Девочка посмотрела на свои руки и подумала, что ягоды-то она собирала в прошлой жизни, а теперь-то с квадратными пальцами уже и не получится, и ответила резко:

— Собрали все. Хочешь, проверь!

Потом забралась в свой закуток, отшвырнула любимую куклу и снова тихо, но уже без таких заметных и предательски треугольных слез, заплакала.

Стемнело. На землю опустился, размывая линии, туман.