Проза

Сидя на протертом старом диване в зале, я внимательно слушала рассказ об итальянском мальчике, которого жестоко избивали, лишали еды и часто запирали в чулане, только лишь для того, чтобы заставить играть на скрипке. Образ одинокого и страдающего мальчика, жившего давно да еще в чужой и далекой стране, поразил меня. Уж я-то хорошо знала,  каково это, когда ругают и наказывают. Но больше всего меня удивило другое: вместо того, чтобы возненавидеть музыку, упрямый мальчишка влюбился в скрипку. Хотелось спросить у отца, как такое возможно, но не осмелилась – еще не понятно, чего можно ожидать за не к месту заданный вопрос. Тяжело вздохнув, решила сама разобраться в непростой истории: как можно полюбить то, что причиняет страдания?

- Его звали Никколо Паганини, - громко и торжественно закончил отец свой рассказ.

- Па-га-ни-ни? - удивленно протянула я, совсем не ожидая услышать столь нелепую и смешную фамилию. Не удержавшись, я заулыбалась и весело крикнула: - Паганини – паганка…

- Не смей так говорить! – раздраженно закричал отец. Он почему–то решил, что я смеюсь не над фамилией, а над его неумением рассказывать истории. Рассказчиком он был никудышным, хотя много читал и в молодости мечтал поступить в университет. – Паганини был великим скрипачом!

Я умолкла. Вот так всегда. Любой разговор с отцом заканчивался криком. Когда взрослые орут, да еще нависают над головой, крайне неприятно, но когда это происходит каждый день, то вполне привыкаешь и даже не обращаешь внимания.

Я пожала плечами, почесала затылок и невозмутимо спросила:

- А почему его считали великим? Потому что он был высоким?

Именно так в свои шесть лет я поняла слово «великий».

И впрямь, почему мальчишка, над которым издевался отец, вдруг стал великим? С чего бы это? Вот мне тоже не сладко живется, но быстрее от этого я не расту!

Отец замолчал на мгновение, а потом ответил так, что сразу стало понятно насколько я беспросветно глупа и никогда!.. никогда-никогда мне не быть чуточку умнее.

- Ты что – тупая? При чем здесь рост? Он был великим, потому что мог играть даже на одной струне! Понятно?

- Да, - буркнула я. На самом деле я вообще не знала, сколько у скрипки струн. Потому что саму скрипку я видела только по телевизору. И в чем была сложность игры на одной струне, мне было не известно. А потому слово «великий» так осталось для меня тайной.

 

В итальянском мальчишке я почуяла родное. Не столько из жалости к нему, сколько из-за того, что сама любила музыку. Когда именно я это поняла, - а еще то, что с музыкой легче живется, - не помню. Но знала точно: если на сердце становилось тоскливо и одиноко, достаточно включить музыку и плохое растворялось в звуках.

Больше всего мне нравилось, как звучали скрипка и фортепиано. Столь длинное, сложное и красивое название – фортепиано – я долго и старательно заучивала. Шутка ли! Ф-о-р-т-е-п-и-а-н-о… Хорошо, что много было музыкальных передач. А телевизор очень просто включался.

Итальянский скрипач был первым музыкантом, о судьбе которого мне поведали взрослые. Вторым стал Моцарт.

- Он в пять лет сочинял музыку, играл на фортепиано, давал концерты! – рассказывал как-то вечером отец, когда не было футбола. Он любил говорить назидательно, особенно если это касалось знаменитых людей. И постоянно меня с ними сравнивал. Для чего он это делал, я не понимала, но чувствовала, что он получает от этого удовольствие – сравнение всегда было не в мою пользу. Я жалела, что папа читал так много книг.

- А вот что ты умеешь? – язвительно спросил отец и в упор на меня посмотрел.

Я опешила. И почему-то стало стыдно. Ведь мне уже шесть лет и никаких концертов я до сих пор не давала! Безусловно, я умела другое: далеко убегать от дома и находить дорогу обратно, качаться на качелях так, что дух захватывало, играть с друзьями в прятки, больничку и даже школу. Уж в этом я любому Паганини и Моцарту могла дать фору! Но вот на фортепиано играть не умела…

- В-о-о-т! – протянул отец, довольный тем, что я подавленно молчала. – А он умел! Вот хотел Моцарт стать великим музыкантом и стал! А ты кем хочешь быть? – слегка презрительно спросил он меня.

Было ясно, что мое признание – стать клоуном – будет немедленно осмеяно. Лично я ничего дурного в этом не видела, клоуны представлялись мне милыми и веселыми людьми. Не совсем добрый мир они превращали в открытый и желанный. Замечательная профессия! Но под насмешливым взглядом отца моя затея с клоуном была обречена на провал. И потом мне очень хотелось сказать, что он сам так никем и не стал - поняла это очень рано.

Нахмурив лоб, я какое-то время молчала, а затем встала и пошла в ванную. Вслед тут же понеслись отцовские визгливые крики:

- Тебе кто разрешал вставать с дивана, когда я еще не закончил разговор! А ну вернись, дрянь.

Запершись в ванной, я включила воду, чтобы не слышать дурных криков отца про то, что я распоясалась, что по мне давно не хаживал ремень, и что этот пробел в воспитании будет восполнен, как только я выйду из ванной.

 - Ты слышишь! Сейчас ремня получишь! Только выйди!

Обидно было до слез. По словам отца, моя жизнь получалась совсем неправильной. И это было очень и очень плохо. А чтобы она стала правильной, надо научиться играть на скрипке и фортепиано.

И стать великим музыкантом.

Шутка ли… Эх, еще бы знать, что такое «великий»… и как это…

Из музыкальных передач я знала, что музыке учат в музыкальных школах, а затем в какой-то там конверсатории или как-то по-другому, вот забыла… Как же непросто запоминать сложные названия! Вобщем, не важно. Сначала – в музыкальную школу! А может лучше сразу в конверсаторию? Надо с мамой поговорить. Все-таки хорошо, что я не призналась про клоуна – засмеял бы. Тихо всхлипывая, я смотрела, как по руке грустно сбегали струйки холодной воды из-под крана.

  Я так долго просидела в ванной, что отец успел забыть и про свой гнев и про ремень.

- Мама, я хочу в музыкальную школу, - решительно сказала я, когда вышла из ванной. Перестав резать капусту для борща, мама удивленно на меня посмотрела.

- Да ты же в садик ходишь через пень колоду. А это школа!

- Я буду каждый день ходить, правда! Мам, ну правда!

- Ладно, посмотрим, как в школу пойдешь, так и в музыкалку отдам.

- А когда я пойду в школу?

- Через год.

- А это долго?

- Прилично.

Я тяжело вздохнула, оказывается надо еще ждать. Отмазываться от садика удавалось не часто, тем более, что своими постоянными выдумками (то живот болит, то голова) я подавала дурной пример братьям и сестре, которые, словно маленькие и хитрые обезьянки повторяли мое поведение, вызывая у мамы недовольство. Но все же, когда получалось остаться дома, я наряжалась в мамины платья, брала в руки воображаемую скрипку или, подставив табурет к столу, начинала играть на фортепиано. Безусловно, моя игра была гениальной! Безусловно, я была ничуть не хуже каких-то там паганини и моцартов! Счастливая я вставала с табурета и кланялась аплодирующей публике сидящей на старом, протертом диване. Мне пришлось долго перенимать манеру поклонов у музыкантов с телевизора. Они кланялись медленно, с чувством собственного достоинства, с нескрываемым удовольствием и в то же время неподдельной скромностью. Вот как все это повторить? Прежде чем показаться на ясные очи публики, я долго репетировала перед зеркалом поклоны. Я быстро поняла, что музыкантов без поклонов не существует и, что как бы они не играли, им всегда будут хлопать, а они всегда будут кланяться. Вот так окончательно и бесповоротно музыка вошла в мою жизнь. Легкие, воздушные звуки, которые могли утешить и осчастливить имели надо мной невероятную власть. Вот тут-то мне и захотелось, чтобы в играх участвовал кто-то еще. От братьев толку было мало, музыкой они не интересовались, да вдобавок могли еще родителям выдать! Узнай отец, что я без спросу включаю телевизор, тут уж никакой фантазии не хватило бы, чтобы представить, что он мог сделать со мной. Его грозное оружие – солдатский ремень с желтой бляхой.

Оставалась только младшая сестра. Надо отдать должное, Маша быстро поняла, что к чему, и держала язык за зубами, хотя ей было всего четыре года. Она с удовольствием натягивала на себя мамины платья, по моей команде начинала танцевать под музыку, ведь мы были не где-нибудь, а на самом настоящем балу, или с восторженным лицом слушала гениальные концертные выступления старшей сестры, то есть мои.

- Ты должна кричать браво! – учила я. – А я буду кланяться.

- Блаво! Блаво! – радостно хлопала Маша.

Я с важным видом кланялась, скромно улыбалась, а потом начинала давать интервью. Долго рассказывала смотрящей на меня во все глаза сестре, как музыка прекрасна (об этом любили говорить все музыканты из телевизора) и что скоро родители отдадут меня в музыкальную школу. Свои выступления я заканчивала просто:

- Вот так я стала великим музыкантом

…Вечер не предвещал ничего плохого. Мама, забрав детскую ораву из садика и приведя домой, уехала в ателье. Я, перетащила игрушки братьев в общую спальню и уговорила их поиграть там, а чтобы они не видели, как я с сестрой одеваюсь в мамины платья и включаю телевизор, закрыла дверь, подперев ее табуреткой. Я включила магнитофон, как обычно не громко. Мы так увлеклись, что я слишком поздно увидела из окна первого этажа подъехавший к дому заводской автобус, из которого вышел отец.

- Снимай платье, быстро!

Перепуганная Маша запуталась в платье и захныкала. Я бросилась к магнитофону, выключив, накрыла его крышкой и целлофаном, а вот убрать бобины и снять с Маши платье не успела. В таком виде нас и застал отец: запертые в спальне младшие братья, плачущая Машка, запутавшаяся в мамином платье, лежащие на полу магнитофонные бобины…

Как говорится, получила по полной. Отец так страшно орал, что всех здорово напугал.

- Она всегда запирает нас в спальне, когда никого нет, - тут же, не задумываясь, выдал меня Дима.

- И не разрешает заходить в зал, - поддержал его Васька. – А сама наряжается в мамины платья.

Вот это да! Оказывается, они про все знали!

- А ты чего молчишь? – рявкнул отец на Машу.

- Это не я, а Света, она сама, - прорыдала младшая сестра.

Это был приговор. Я знала: когда бьют, жалобно просить и умолять – бесполезно. Это только распаляло отца.

- Ну, чего волком смотришь! Натворила дел – отвечай! Дима, принеси ремень!

Детвора столпилась за спиной отца, с интересом наблюдая за тем, как меня наказывают. Такое ведь не часто увидишь.

Отец приступил к воспитанию. Конечно, я не стояла, словно истукан в ожидании удара, а попыталась сбежать, но отец вцепился в мою руку и, солдатский ремень дважды прошелся по ноге. Слезы брызнули из глаз сами собой. Но я быстро их смахнула. Когда воспитание закончилось, я сняла с сестры платье, убрала бобины и надолго перестала разговаривать с отцом. Конечно, то, что я без спроса пользовалась магнитофоном и запирала братьев в комнате – плохо, но хотя бы спросил, для чего я! Но отца это мало заботило. Об этом происшествии узнала мама. И решила применить свой метод воспитания.

- Я не отдам тебя в музыкальную школу, - категорично заявила она.

- Почему? – еле слышно спросила я.

- Ты плохо себя ведешь. Злишь папу. Закрываешь в комнате братьев.

Судорога сдавила горло, и я ничего не могла сказать. Внутри все кричало: это подло, гадко, несправедливо… но вырваться наружу не могло. Лучше бы меня избили до смерти солдатским ремнем, чем вот так… Какие же взрослые злые. Я держалась изо всех сил, но все равно заплакала. Быть может, что-то дрогнуло в материнском сердце, а может быть, маме надоело меня воспитывать, и она примиряюще сказала:

- Хорошо, я подумаю насчет музыкалки, но ты должна быть послушной.

Я кивнула. А что еще оставалось? Это странное желание – стать музыкантом – было настолько сильным, что я согласилась бы на любые жертвы.

Как-то раз, зайдя с отцом в музыкальный магазин за пластинками, я восторженно замерла. Возле большого окна, в играющих солнечных лучах – стояло самое красивое в мире пианино. Настоящее! Отпустив руку отца, улыбаясь заветным мечтам, я подошла к инструменту, не веря, боясь верить! что вижу его вживую. Белоснежное пианино с красиво изогнутыми ногами, с блестящей лакированной крышкой. И так близко от меня!

- Папа, давай его купим?

- А ты будешь играть?

- Да! Да!

-Ну, вот как будешь, так и купим.

Я замолчала, не совсем понимая ответ. Точнее совсем его не понимая. Заветная и долгожданная мечта стала вдруг острой и холодной, а в груди заныло от обиды. Но сдаваться я не собиралась. Подбежав к стене, на которой висели скрипки и, от которых вкусно пахло лаком, я упрямо повторила:

- Тогда давай купим скрипку!

Ах, скрипка! Как же она была не похожа на ту, из телевизора! Оказывается, они не такие уж и большие, но какие красивые!

- Посмотрим.

- Я буду играть на ней! - в отчаянии произнесла я. – Я буду ходить в музыкальную школу!

Отец махнул рукой.

- Ты будешь в нее ходить так же, как и в садик.

Я взяла отца за руку и стала трясти ее.

– Я каждый день буду ходить! Давай купим!

Вырвав руку, отец шикнул:

- А ну веди себя прилично!

Безумно, безумно хотелось плакать. Ну почему родители не хотят понять, как я искренне хочу в музыкальную школу!? Почему никто никогда не спрашивает о моих желаниях? И тогда я приняла решение – буду бороться! Но как? Стану постоянно напоминать родителям об их обещании, упрашивать, уговаривать, убеждать. Я почему-то решила, что если добьюсь музыкальной школы, тогда и клоуном стану обязательно. То, что ни один великий музыкант никогда не был клоуном, меня не смущало.

Возвращаясь домой, я старалась запомнить дорогу в магазин. Тайком от родителей я стала туда наведываться. Так в моей жизни появились секреты, которые принадлежали только мне. И отцу с матерью доступ был запрещен. Но однажды пианино исчезло. Я не хотела верить. Я несколько раз обошла то место, где стоял инструмент. И подумала, что пианино купили какой-то девчонке и теперь та, другая, станет великим музыкантом, а не я. Сердце екнуло. Выйдя из магазина, я поплелась домой.

А на следующий день случилась неприятность. Довольно часто в садик приходили педагоги по музыке, танцам, гимнастике и из всех детей выбирали самых способных к их предмету. В мою группу почему-то явилась педагог по танцам, а в соседнюю – педагог по музыке. Настоящее недоразумение! Педагог увидела во мне какие-то там танцевальные задатки. Да как она вообще могла их увидеть? Если я несколько раз покружилась, станцевала польку и сделала мостик. Ну и выдумщица эта тетенька!

- Я буду ходить в музыкальную школу, – твердо заявила я ей. Про клоуна я решила промолчать.

Но тетенька оказалась настырной. Она встретилась с мамой и убедила ее, что у меня пропадает танцевальный талант. И тут уж мама размечталась так, что я вынуждена была пойти на танцы. Педагог даже договорилась с воспитателями садика, чтобы меня специально отпускали на занятия, надо было срочно развивать талант!

Я была не против танцев, но ведь танцуя, музыкантом-то не станешь!

- Мама, а когда я уже пойду в музыкальную школу? Еще долго ждать?

- Зачем? – искренне удивилась она. - Ты же ходишь на танцы! Учительница говорит у тебя получается, подрастешь, начнешь ездить на выступления. Ну а там…, - мама мечтательно улыбнулась.

- Но я хочу играть на скрипке! Мама, ты обещала!

- Света, ты полгода ходишь на занятия! И что, из-за твоих капризов все бросать?

- Ну, мама! Я буду ходить и на танцы и в музыкальную! – я не сдавалась. А еще – не хотела верить, что мама (моя!, а не чужая) способна нечестно со мной поступить.

- Не говори глупости! Тебе будет тяжело.

- Ну, мама!

- Так! – в разговор решил вмешаться отец. Подойдя ко мне, он больно схватил меня за руку и заорал. – Ты что не слышишь, что говорит мама? Будешь ходить на танцы, поняла?

Я упрямо молчала.

- Ты поняла?

Я продолжала молчать и, у меня даже получилось не заплакать. Фиг тебе!

- Совсем распоясалась, – прозвучал над моей головой спокойный голос матери.

После этого я начала прогуливать занятия и даже сумела утаить от родителей, что моя группа ездила на выступления. Это был протест. Желание досадить, сделать наперекор. Что ж, дорогие мама и папа, не хотите по-хорошему, будет вам по-плохому! Педагогу я убедительно объяснила, что, так как я из многодетной семьи и, мы плохо живем (что было полнейшей чушью), у родителей нет денег на костюм.

- А почему мама сама не пришла? – резонно спросила учительница.

- Она работает до вечера, – уверенно лгала я.

Среди взрослых я пользовалась репутацией честной и самостоятельной девочки, поэтому мои слова никто не проверял. Такая же репутация закрепилась за мной и в школе.

…Школа мне не понравилась. Скучные уроки, учителя заставляли  делать домашнее задание, а когда я не ходила на танцы, то оставалась на продленке. Правда, было и хорошее – появились новые друзья.

Иногда после продленки я дожидалась возле школы маму с сестрой и братьями, которые возвращались с садика, и тогда мы все вместе шли домой.

- Мам, а мы скажем папе? – спросила Маша.

- Ну конечно.

- А что скажете? – поинтересовалась я.

- Сегодня в садик приходила педагог из музыкальной школы и предложила Машеньке пойти учиться, – простодушно объяснила мама, не догадываясь о том, какую боль и недоумение вызывают во мне ее слова.– Дороговато конечно, но ничего, выкрутимся. Карапузы, слышите, – обратилась она к братьям, – вон у нас какие девчонки! И на танцы, и в музыкальную ходят, а вы, куда думаете ходить?

 — Мам, это я! Я должна ходить в музыкальную! — только и смогла сказать я. В то отчаянное мгновение я решила, дала себе слово – никогда, никогда-никогда! больше не попрошусь в музыкальную школу.

- Ну, сколько можно! Ты ходишь на танцы! Учительница сказала, что тебе лучше ходить на танцы! Все, разговор окончен!

Яркое солнце слепило глаза, и я щурилась, прислушиваясь к обиде и несбывшейся мечте. Почему все лучшее достается только младшим? Я старалась не смотреть на сестру, которая даже не шла, а бежала вприпрыжку, счастливо улыбаясь и думая о чём-то своём.