Проза

Дело было в начале 2000-ых. Я обошёл почти весь район третьего юго-востока, срывая квитки с телефонами на остановочных комплексах и столбах. Под мышкой, шелестя тонкими крыльями, ютилась самая популярная в то время газета «Всё для вас» и пакет с документами. На каждом втором клочке грязной бумаги обещали астрономические суммы: «Работа в офисе…», «Разносчик конфискованного товара», и уж совсем подозрительной мне показалась приписка к одному из них: «…руководитель – женщина». В подкаблучники я не стремился, да и аферистом быть не хотел, а уж просиживать штаны в офисе – и подавно. Но тех, кто это заботливо клеил, не волновало. Потому и негодовал, вымещая злобу на бетонном гиганте. Ко мне метнулись, теряя головные уборы, стражи порядка. Пришлось отпираться, так, мол, и так, служил в горячей точке, воевал за родину, за идею, а вернулся домой и понял – бороться нужно с предрассудками. «Почему меня не берут на работу? Если лысый, то крайний? И главное, морщат твердолобые башни, фырчат, точно кони, и мелят: «Вы нам не подходите». Колючий взгляд законников постепенно теплел, я чувствовал – они меня понимают и в глубине чёрствой души даже жалеют, но боятся в этом признаться. И лучшее, что они могут – меня отпустить. И отпустили, пожелав удачи в хождении по сорокоградусной жаре.

Асфальт, казалось, плавится под ногами. Заглушая гудки машин и ропот людей, чьи голоса сливались в шумный вихрь, громыхал размеренно трактор, разбивая дорожное полотно, с тем, чтобы узнать, где и по какой причине лопнули трубы. Бородачи в жилетках и касках, разжигая друг друга горячими, колкими словами, давали советы чумазому трактористу:

− Ты зачем так копнул? Теперь всю Николашку затопит! Иди, лучше глуши свою рухлядь и дуй к нам с молотком. Будем вколачивать чопик и, как манны небесной, ждать сварщиков. Ты в курсе, что они третий день не выходят?

− Нее…

− Не некай, а давай инструмент. Как хлещет, твою же дивизию! – рабочий, теряя каску, топтался в яме, меся грязь болотными сапогами. – Ноги уже промочил. Степаныч!

Косматый мужик осторожно подсел к озерцу.

− Ты прямо как на рыбалке. Только удочки не хватает. Дай руку! Да ёшкин-матрёшкин, зачем чумазую тянешь?!

Над острословами колыхалась туча копоти и пыли. Движимая слабым удушливым ветерком, она плыла в мою сторону. Я продолжал разбирать объявления.

Трудно сказать, какое занятие меня бы устроило. Матери главное – хоть какие-то деньги, а отец, променявший профессию художника на маляра, призывал не бояться тяжёлой работы, пробовать себя в любом деле. И не забывать, какую профессию выбрал. По образованию я связист, проходил практику в районе БСМП, и навидался тамошних персонажей.

Один был рослый, сухой, как доска, но с живыми пытливыми глазками. Всё просил налить ему красненькой – то бишь, едкой горилки на травах. На правах новичка полагалось за ней метнуться кабанчиком. Мой отказ вызывал у оглобли недоумение, но остальные, в общем-то, понимали – пить на рабочем месте воспрещалось. Как и зарабатывать на негодных обрезках кабелей – их обжигали и тайком сдавали в цветмет. «К нам пойдёшь?» − спрашивал его коллега, тучный связист, пыхтя сигаретой. Я, глядя на его грушевидную фигуру, прикидывал, каким образом он проникает в колодцы и крутит там телефонные провода, но спросить стеснялся. «Всё может быть!» − отвечал я уклончиво. Третий, чуть старше меня с оттопыренной губой пристальным взглядом щупал и взвешивал, точно отработанный материал и как будто прикидывал: «Куда можно сдать?». «Сам по жизни чем занимаешься?» − качнулся в мою сторону он. «Пока что учусь». «А закончишь…?» − не отставал от него «грушевидный». «Буду искать работу по душе». «За такую не станут нормально платить…». «Тогда начну горбатиться за идею» − шутил я, краснея. «Идейный, значит», − вздыхал великан, посылая толстяка за «красненькой». И пока его ждали, он продолжал: «Раньше брали людей согласно профессии, ныне – изворотливых, хитрых и с весомыми связями.

Что-то из этого встречалось и в бытность СССР, но значительно реже. Я смутно помню то славное время. Оттого и тянет иной раз пройти по АЗХО, где исправно трудились родители.

Тут и там остались следы от станков, кое-где даже − плакаты с воззваниями к трудовому народу. Ветер трепал их рваные, изрядно пощипанные временем края, постепенно стирая то, что ценилось превыше всего: люди, специалисты своего дела и их багаж знаний, он бережно передавался молодым и неопытным. А сейчас, если что и оставалось в наследство, так это байки о лёгкой наживе.

Больше всего их собралось, по-моему, у охраны – я заглянул в их кибитку, но там меня встретили голые стены, зашарканный стол и кровать с резиновой палкой, от безделья поросшей мхом пыли. На тумбе парил пластмассовый чайник и мерно, как маятник старинных часов, раскачивались наручники на ржавом гвозде.

− А ну, мил человек, посторонись, а лучше выйди и, как положено, стукни по дверце. Это тебе не завод, где всё уже вынесли – там ты можешь гулять скока угодно, − отметил охранник в очках, сдвинутых на нос. Он кряжистым шагом вошёл в помещение и плюхнулся на кровать. Лицо у него было красное, потное и довольное.

− Совсем ничего не осталось? – взявшись за скобу двери с намерением выйти под палящее солнце, спросил я, забыв о причине визита.

− От вас, шалопаев, даже трубу колючей проволокой окружили, не говоря уж о пожарных лестницах. А ты, выходит, из них? – осведомился охранник, запуская пятерню под кровать.

На улице враждебно взвыл перфоратор – рабочие разбирали стены предприятия для парковочной зоны. Я отвлёкся на шум и не заметил, как охранник подкрался, держа палку на изготовке. Вряд ли он намеривался смахнуть пыль с неё путём дробной партии по моей черепушке, а вот напугать – это да. Большинство на такое способны.

− Я узнал тебя. Ты тут шляешься с прошлого года!

− Но, ведь, это не запрещено…

Тупо хлястнул удар, от неожиданности я пригнулся и вылетел из сторожки. Встретив колючий взгляд прищуренных глаз я, обрывая речь стража с тяжёлой, квадратной фигурой, запинаясь, спросил:

− Вы не знали, случаем, Шведовых?

− Художников что ли? – убирая пласты отслоившейся краски с дверного косяка, куда и пришёлся удар, уточнил подслеповатый увалень. – Я с ними рука об руку крутился, пока за пьянку не выперли. Меня дядей Ваней зовут. А ты их сынок?

Видя растерянность оппонента, я усмехнулся.

− Непутёвый, небось, говорят? – и, не давая мне вставить слово, продолжил: отправляйся на ТРЗ – там они тоже ишачили. Заодно и работу найдёшь – я узнавал – там как раз набирают.

***

Тепловозо-ремонтный завод заметно преобразился. Появились новые корпуса, территория выглядела чисто, и работяги старались напустить на себя важный вид. С неохотой отрываясь от сотовых телефонов, они с недоумением косились, когда я рисовал им реалии прошлого.

Я хорошо помнил чёрный от сажи завод. В дымном воздухе ревел заунывно гудок, созывая из серых пятиэтажных домов людей в промасленных комбинезонах. Они шли по разбитой дороге, сонно ругаясь. Навстречу им плыла возня тяжёлых машин и ворчание пара. Из цехов раздавался грохот и стон усталых машин. Отовсюду шипело, парило и завывало. Голоса рабочих тонули в гудении высоко задратых рельс, по которым, подхватив многотонные ноши, летали страшного вида краны. Крановщицам, зачастую пышным, но симпатичным особам раздражённо кричали: «Куда?! Вира давай до токарного!». А они им, высунув голову из будки: «Чем кричать на меня с голым задом, ты бы, дружок, штаны подтянул!». «А я не стесняюсь!» − летело в ответ. С соседних участков выходили нескладные тени. Они смеялись хрипло и тяжело, и хотя в их смехе чувствовалось напряжение, они были счастливы оставаться при деле. Подобные шутливые стачки помогали разрядить обстановку и сбросить балласт унылой подёнщины.

Всё это я почерпнул, будучи семилетним мальчишкой. В детстве меня бабушка часто брала с собой на завод. Она оставляла меня около инструментального цеха, где я с любопытством исследовал старый передвижной кран. Однажды мне посчастливилось найти около крана пластины, похожие на пятикопеечные монеты. Толстые, чуть красноватые медяки приходилось выкапывать палкой, а потом заботливо очищать папиной кисточкой.

За лето я натаскал домой килограммов пять этих монет. И вот однажды, когда я их бережно перебирал, меня застали родители.

– Ты вынес всё это без спроса? – спросил отец, закатывая рукава рубашки и высвобождая из брюк ремень. Я уже понял, что наказания не избежать, поэтому решил рассказать ему правду:

– Бабушка разрешила мне взять пару монеток.

– А остальные?

Я стыдливо опустил глаза.

– Ты что?.. Украл их? – продолжил отец грозным тоном.

– Взял поиграть… Ненадолго.

– Раз так, – отец нехотя опустил ремень, – завра же отнесёшь их назад.

Больше я старался не брать что-то без спроса. Для меня это стало своего рода табу. Бабушка переговорила с начальником электромашинного цеха, и меня взяли в качестве ученика – перематывать тепловозные генераторы я тогда не умел, да и само слово «генератор» ни о чём не говорило. На участке, куда меня определили, главным считался Хасан. Человек он был энергичный, с чувством юмора. Эти качества помогали ему на руководящей должности, и никто не мог сказать, что он плохо выполняет работу. Но мне он не нравился. Каждые выходные под его руководством с завода тайно выносили цветной металл. На первой же встрече меня просветили, что я вправе принимать в этом участие. После вежливого «нет» Хасан спросил меня, почему отказываюсь от лишнего приработка. Рассказывать ему давнюю историю с медными монетами мне не хотелось. Я сослался на веру – мол, верующие никогда не крадут. Для убедительности показал бригадиру серебряный крест.

На что Хасан, нахмурив брови, ответил:

– Не стоит отделяться от коллектива. Ты теперь такой же, как мы – простой работяга. Мы не воруем, а всего-навсего, забираем свои премиальные, которые перестали платить. Бывает, играем в карты на деньги и пьём, но только чтобы приободриться. Ты пока новенький, многого не понимаешь. Смотри, матери не проболтайся, я знаю, она работает у тебя тут художником в соседнем корпусе. Главное – не отлынивай от работы, не спи за станком и всё будет нормально. Если что не понятно, то спрашивай. Ладно, хватит уже лясы чесать, помоги нам обработать этого «малыша» − Хасан имел в виду крохотный генератор, из которого торчали медные концы секций. – На вот зубило и молоток, срубай медь под корень, да осторожнее! А я пока подстелю целлофан.

Со временем воровство на заводе переросло в эпидемию. Некоторых рабочих задерживали на КПП и сдавали в милицию. Но, несмотря на это, бригадир не прекращал меня убеждать в том, что он, как и другие, забирает своё. «Ты просто обязан присоединиться к нам. Участились проверки, а ты пока только “зритель”. Пора выбрать, на чьей ты стороне.

И я выбрал. После колкого замечания девушки.

Мы с ней как-то гуляли по торговому центру, и она жаловалась на мои вечно грязные шершавые руки. Я оправдывался, дескать, не хватает терпенья отмыть, а если и отмываю, глаже они не становятся. В дверях парфюмерного отдела стоял рослый парень в белой рубашке. Вокруг него порхали миловидные девушки-продавцы. Из отдела шёл приятный цветочный аромат. Моя девушка, мечтательно глядя на этого парня, приостановилась и, жадно глотая воздух, заметила:

− Вот где тебе нужно работать. На заводе платят побольше, но юноша – чистенький и опрятный, да и руки, − она сделала на этом слове акцент и сверкнула глазами, − у него без следов мазута. Сходи, узнай, может, ему нужны сменщики? А то я не выдержу и брошу тебя!

И ведь бросила, пока я сдавал экзамены и проходил медкомиссию. Нетерпеливая была дама, своенравная, но зато очень красивая – прохожие шеи сворачивали.

− С красавицами всегда так, − успокаивала мама, останавливаясь глазами на моём гладковыбритом лице – она привыкла к бороде и усам, и даже, наверное, к запаху пота и тому, что с завода я приходил не всегда чистым и трезвым. А теперь я стоял перед зеркалом и красовался в белой рубашке, а она сокрушалась, − И дня без ругачки не проходило! Я рада, что ты с ней расстался. На заводе окреп и возмужал, если б не пьянки и воровство… Умаялась я писать тех, кто проштрафился. Всё ждала, принесут списки, а тама – сынок мой. А как уставал ты…?

Обняв плечи матери, я уверял:

− Теперь буду приходить домой вовремя. От меня будет пахнуть духами, а не заводским спиртом, маслом и бог знает чем.

− Так-то оно так. Но стоять придётся часами! Да и тревожно, боязно – крутить руки ворюгам и сдавать в милицию. А потом, если их сразу выпустят, как им будешь смотреть в глаза?

Она как в воду глядела. На второй день дежурства в парфюмерный отдел заявился Хасан, волосатый, угрюмый, с маленькими хитрыми глазами, они смотрели из-под густых бровей с осуждением. Он взял с одной из полок женский парфюм и, спрятав под полой футболки, направился к выходу. Я как раз объяснял продавцам, что бояться Хасана не стоит:

− Он – мой знакомый. Мы вместе работали.

− А ну, пропусти, − Хасан грубо толкнул меня, и я почувствовал в нём дикую силу – она бросала мне вызов.

− Постой…

− Чего тебе? – бригадир полуобернулся, белая ткань футболки натянулась, и я увидел квадратные контуры на его животе.

− Ты, кажется… − настало время проявить себя в новом качестве – доказать, что я из тех, кто борется за правое дело, но ситуация могла пойти стремительно под откос. Руки у Хасана напряглись, спина выпрямилась. Его лицо в обрамлении чёрной бороды и волосатые жилистые руки внушали всем страх: посетителям, продавцам и даже директрисе. Уж она наведалась всякого сброду. – Ты, кажется… − повторил я и снова осёкся, встретив в его глазах праведный гнев, − не заплатил?

− Верно! − Буркнул Хасан и достал упаковку «Шанеля».

А пока он расплачивался, я смотрел за ним, стараясь понять из чего он всё-таки слеплен. В этот раз он брал уже не то, что ему причиталось по праву, − чужое. Воровство затуманило разум. Всё, что плохо лежало, стало своим, но в тот день я зорко смотрел за тем, чтобы оно размещалось как следует. За это мне дали премию, и мне не пришлось обманывать своё сердце, − я сделал свой выбор.