Проза

                                                  РАБ – молод.

 

 

 

 

Затемненная сцена. Откуда-то сверху скатывается человек с криками и стонами. Это кади АХМЕТ. Второй, это ДЖЕЛЛАДИН, заглядывает в отверстие, через которое вкатился кади Ахмет.  

 

 

ДЖЕЛЛАДИН. Эй, Ахмет! Ну, что там?

АХМЕТ(кряхтит, поднимается). Что там… Темно, как в ночь после полнолуния. Давай, спускайся, пока Буиды не пощекотали твой зад.

Джелладин осторожно спускается, но оступившись, падает и скатывается так же, как до него скатился его напарник, с грохотом, стонами и криками. Сбивает с ног кади Ахмета.

АХМЕТ. Осторожнее, Аллах тебя забери!

ДЖЕЛЛАДИН(встает, кряхтя, отряхивается). Не богохульствуй. Если бы Аллах забрал меня, это был бы наилучший исход наших приключений.

АХМЕТ. Не очень-то ты ему нужен нынче. Не смотря на все твое беспримерное знание Корана.

ДЖЕЛЛАДИН(кричит). Прекрати! Или Аллах покарает тебя!

АХМЕТ. Он уже покарал меня. Куда уж больше. Свечи не забыл?

ДЖЕЛЛАДИН(достает свечи). Ты всегда был сквернословом, чревоугодником, сластолюбцем. Я пытался предостеречь тебя, но уши твои были закрыты для умных советов.

АХМЕТ(высекает огонь). А ты всегда чтил Коран и жил, повинуясь Закону. Уши твои были закрыты для здравых рассуждений. И вот мы вместе в этой преисподней. Не думаю, что кривой нож Буидов вспорол бы мою глотку и затупился о твою, клокочущую мудрыми сурами из Корана.

Зажигает свечу. Освещается подвал, похожий на пещеру. Размеры его не осознать, так как стен не видно, они во мраке.

ДЖЕЛЛАДИН. Все, что случилось, случилось из-за вас, неокрепших в вере. Болтающих языком, как кобыла хвостом. (Осматривается.) Здесь никого нет?

АХМЕТ. Кто здесь может быть?.. Моя шея только сейчас стала чувствовать ворот моего халата. А если моя шея вышла из оцепенения и перестала предвкушать встречу с холодным металлом змеевидного клинка, значит опасность на некоторое время миновала. (Крутит шеей и достает из-за пояса тыквенную бутылку.) Успел восполнить мою верную подружку. (Делает несколько глотков.) На, глотни, законовед. Попробуй хоть перед смертью божественный напиток из настоя мускатного ореха, полыни и хмеля…

ДЖЕЛЛАДИН. Вход!

АХМЕТ. Что?

ДЖЕЛЛАДИН. Ты не завалил вход!

АХМЕТ. Какой вход? Что ты орешь? (Затыкает бутылку, прячет.)

ДЖЕЛЛАДИН(трясет его). Вход! Ты не завалил вход! Буиды найдут нас и взрежут, как жертвенный скот! Вход! Завали вход!

АХМЕТ. Ну ладно, ладно. Не кричи, словно неверный перед казнью. (Кряхтя, поднимается к выходу.) А почему, собственно говоря, я обязан заваливать вход? Ты входил последним, законовед Джелладин. А что в таких случаях говорит Закон? А? Ты входил последним, ты и должен закупорить это отверстие, эту дырку во Вселенную, оборвать эту последнюю связь cвеликим Багдадом, который в настоящее время предается огню и грабежу осатанелыми и пьяными от крови, от гневных мусульманских женщин варварами. Ну, Джелладин, поклонник устоев? Что говорит по этому поводу Закон?

ДЖЕЛЛАДИН. Закрывай вход, я умоляю тебя. Я слышу топот копыт. Ахмет!

Слышится топот копыт, который медленно, но приближается.

ДЖЕЛЛАДИН(кричит). Ахмет! Ты слышишь?

Кади Ахмет проворно закупоривает отверстие. Но, спускаясь, опять оступается и катится с грохотом вниз. Сбивает с ног Джелладина, они вместе падают на свечу. Свеча гаснет. Напарники лежат тихо и не шевелятся. Топот приближается, слышны вопли женщин, лязг металла, гиканье всадников. Все это проносится мимо.

ДЖЕЛЛАДИН (приподнимается, ищет свечу, высекает огонь). Проклятый насмешник, неугомонный словоблуд. Если ты устал от земного пути, незачем было прятаться здесь вместе со мной. Чем трепать языком, высмеивая Закон и Пророка, поработал бы лучше мечом, если ты еще способен поднять его и держать клинком вверх. (Зажигает свечу.) Я всю жизнь изучал Коран и чтил Пророка не для того, чтобы испустить дух в этом подземелье вместе с тобой. Будь моя воля, я никогда бы не позволил тебе заниматься юридическими делами великого Багдада. Впрочем, разрешать базарные распри не столь уж важное дело. В этом ты преуспел, видимо… Ахмет? Эй, базарный кади! Вставай, чего ты разлегся? Свеча давно зажжена, займемся молитвой. Может быть, вымолим себе прощение и спасение от проклятых Буидов. Ахмет! Что с тобой?!

АХМЕТ (приподнимает лицо, оно мокрое от слез). Зачем мне прощение и жизнь? Когда я вошел в свою спальню сегодня утром, моя старуха лежала смирно на ложе и не двигалась. Я прикрикнул на нее. Где это видано, чтобы она разлеживалась, когда ее муж еще не проглотил утренний кусок лепешки и не запил его чаем? Но она молчала. Я подошел к ней, чтобы напомнить о себе и увидел кривой нож Буидов. Он торчал меж ее тощих грудей, которые я так любил когда-то брать в ладони. Они были, как воробышки. Тепло и нежно трепыхаясь между пальцами, они поднимали во мне жаркую волну, которая разбивалась о мое сердце жгучими радостными брызгами… Зачем мне прощение, Джелладин?

ДЖЕЛЛАДИН. Прощение никогда не помешает. А в нашем положении оно тем более не будет лишним.

АХМЕТ. В ее застывших глазах, по которым уже ползали мухи, в ее мертвых зрачках плескался живой вопрос: за что? Ахмет, где ты? Мой муж, почему ты не спас меня?

ДЖЕЛЛАДИН. Думаю, ты бы мало чем помог, даже если бы был рядом. Мы с тобой слишком тщедушны для ратных дел.

АХМЕТ. Я сбежал, как поганый шакал. Я побежал к тебе, чтобы скрыться в этой вонючей дыре вместе с тобой.

ДЖЕЛЛАДИН. Это не вонючая дыра, Ахмет. Это подвал под маленькой мечетью. В мечети я часто молился.

АХМЕТ. И я даже успел наполнить свою тыквенную бутылку любимым настоем.

ДЖЕЛЛАДИН. Это говорит о твоем трезвом разуме.

АХМЕТ. Горе мне!

ДЖЕЛЛАДИН. Ну ладно, хватит причитать. Теперь самое время подумать о нашей судьбе и предать ее в руки Аллаху. Вспомни, мы не случайно находимся именно в этом подвале. Аллах поможет нам!

АХМЕТ. Пусти меня! Я выползу на улицы Багдада и, если хватит сил, вцеплюсь хоть одному проклятому иранцу в глотку.

ДЖЕЛЛАДИН. До глотки ты не дотянешься. Если только откусишь палец на ноге.

АХМЕТ. Значит, откушу палец! Вцеплюсь в пятку мертвой хваткой.

ДЖЕЛЛАДИН. Чем ты вцепишься, Ахмет? У тебя еще остались зубы? Вспомни, когда мы с тобой перестали грызть бараньи хрящики?

Пауза.

АХМЕТ. Ты прав, Джелладин. Ты, как всегда, прав. У меня нет зубов, нет сил в немощных членах. Пусти меня, я никуда не пойду. Действительно, какой из меня воин? А теперь у меня нет и чести.

ДЖЕЛЛАДИН. Есть честь и есть ты. Есть Закон и есть я. Так что не будем говорить о чести. В нашем положении подобный разговор не сулит облегчения. Лучше займемся молитвой, мой друг. Где тут Восток, как ты думаешь?

АХМЕТ. Восток остался там, наверху. Здесь будет только Закат.

ДЖЕЛЛАДИН. Что ты имеешь в виду?

АХМЕТ. Налог, который должны выплачивать мусульмане. Или ты этого не знаешь, знаток Корана?

ДЖЕЛЛАДИН. Причем здесь налог?

АХМЕТ. Притом, что мы спустились сюда и спрятались, как крысы, чтобы выплатить налоги со всех наших грехов.

ДЖЕЛЛАДИН. Плати ты! Мне не с чего платить налоги. Я всю жизнь чтил Коран и власть халифа.

АХМЕТ. Это и есть твой самый большой грех.

ДЖЕЛЛАДИН. Если это грех, то платить с него должен халиф.

АХМЕТ. И Аллах…

ДЖЕЛЛАДИН. И Аллах… Что? Что ты сказал?!

АХМЕТ. Это не я сказал. Это ты сказал.

ДЖЕЛЛАДИН. Проклятый словоблуд! Где тут Восток? Где?!

АХМЕТ. Ищи. Осмотри стены. Возможно те стены это гостеприимной ямы, которые обращены к Востоку, суше остальных. Хотя не уверен, что эта особенность запечатлена здесь так же, как наверху, на стенах зданий.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты смеешься надо мной?

АХМЕТ. Или выберись наверх. Буиды покажут, где Восток, когда будут вспарывать тебе глотку. Они ведь тоже чтут Коран.

ДЖЕЛЛАДИН. Прекрати! Это беззаконно! Это подло! Это недостойно мусульманина. (Отходит в сторону, падает на колени, начинает горячо молиться.)

АХМЕТ (достает бутылку, отпивает). Вот видишь, тебе уже все равно, в какую сторону молиться.

Джелладин продолжает молиться. Ахмет достает узелок, развязывает концы платка. Достает сыр, сухие фрукты.

АХМЕТ. Однако, не мешало бы подкрепиться. Хотя в этом не больше смысла, чем во всем остальном. Но доставляет некоторое удовольствие.(Косится на Джелладина.)  Чего не скажешь о другом.

Джелладин молится, Ахмет жует, запивает из бутылки.

АХМЕТ. Интересно, долго мы тут высидим, а? Джелладин? Найдут нас проклятые иранцы или нет?

Джелладин молится, Ахмет жует.

АХМЕТ. Шииты, карматы, мутазилиты… Джелладин, вы все молитесь одному богу. Скажи мне, ради Аллаха, почему вы никак не можете поделить этот сборник похождений пророка, дошедший до нас через третьи руки?

ДЖЕЛЛАДИН. Прекрати жевать! И молись! Над нами мечеть, ты забыл? Мы под защитой Аллаха, а ты совсем теряешь разум, идя на привязи у своего беспечного языка!

Джелладин упорно молится. Ахмет жует.

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, над нами мечеть, в стене которой священный «черный камень». Этот камень я…

АХМЕТ. Камень. Пророк Мухаммед запретил поклоняться идолам и всяческим изображениям, и мы молимся камню. А эллины делали из камня богов и у них были великие художники. Камень…

Ахмет жует. Джелладин молится.

АХМЕТ. Старуху жаль, добрая она была спутница. (Жует.) Особую благосклонность она испытывала ко мне в полнолуние. Эх и уставал я после этих ночей. Надо думать родительница зачала ее при полной луне. И жена моя, наверно, добивалась от меня продолжения нашего рода…

ДЖЕЛЛАДИН. Аллах наказывает тебя за беззакония, не давая продолжить род.

АХМЕТ. Скорее всего, Аллах заботился о моем спокойствии. По слабости характера я отдал бы сына на воспитании тебе, Джелладин. А ты в преподавании слишком любишь ускоренные переходы, подобные военным.

Джелладин молится.

АХМЕТ. Джелладин, ты ведь не был женат?

ДЖЕЛЛАДИН. Истинный воин Закона должен относиться к женщине, как садовник к ивовой корзинке для упаковки фруктов. Не все ли равно, старая корзинка или новая? Лишь бы не была дырявой.

АХМЕТ. Ты никогда не любил.

ДЖЕЛЛАДИН. Махмуд любил. И что из этого вышло?

АХМЕТ. Не трогай Махмуда, Джелладин. Не оскверняй память о нем своими сухими каменистыми фразами. Махмуд был поэт, и он действительно любил славянку Даждью. И погиб он, как поэт, от ножа властителя.

ДЖЕЛЛАДИН. Вот я и говорю: Махмуд любил.

Джелладин заканчивает молиться. Встает, подходит к Ахмету. Берет с платка фрукты и хлеб.

АХМЕТ. Ладно. Не будем ссориться. Неизвестно, сколько нам придется терпеть друг друга в этом убежище. А Махмуд хоть и был поэт, но ты крепко вбил в него запреты пророка. И когда мы по дороге в Константинополь нашли в разрушенном греческом городе статую божка, он разбил ее вдребезги. А маленький бог был прекрасен.

ДЖЕЛЛАДИН (жует). Он поступил правильно.

АХМЕТ. Славный ты старик, Джелладин. Но нерастворимый и упрямый, как осел.

Джелладин поперхнулся. Кашляет. Ахмет хлопает его по спине.

АХМЕТ. Оба мы с тобой старые. А жить все равно хочется. Потому и побежали сюда. Хочется жить, Джелладин?

Джелладин жует, кивает.

АХМЕТ. А кому мы, собственно, нужны? Два старых замшелых камня?

ДЖЕЛЛАДИН. Кому была нужна твоя жена?

АХМЕТ. Значит, будем сидеть?

Джелладин кивает, жует.

АХМЕТ. Ты считаешь, что там все еще образуется?

ДЖЕЛЛАДИН. Обязательно. Поставят нового халифа, прекратятся беспорядки, восторжествует Закон. Должен же быть какой-то Закон?! Всегда все беспорядки и войны прекращаются восстановлением Закона. Тогда мы и вылезем.

АХМЕТ. Закон! Я всю жизнь занимался тем, что искал в Законе лазейки, позволяющие мне наказать действительно виновных.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты сам определял виновных?

АХМЕТ. Конечно! Я сразу видел, кто есть кто. Слава Аллаху, насмотрелся на всяких.

ДЖЕЛЛАДИН. Это и есть беззаконие.

АХМЕТ. Закон делают властители, а властители тоже люди. Одним словом, Закон делают люди, а если эти люди похожи на тебя…

ДЖЕЛЛАДИН. Или на тебя…

АХМЕТ. Или на меня (хохочет). Да, старая лиса, тебя не проведешь.

Собирает еду в платок, связывает концы.

АХМЕТ. Этот платок я привез старухе из Константинополя. Она была рада.

ДЖЕЛЛАДИН. Помнится мне, ты там посещал заведения, где продаются не только платки, но и вино, и бессовестные женщины. Развращенная роскошь Византии тебе пришлась по вкусу.

АХМЕТ. Жизнь – грохочущий поток с гор и не стоит пытаться плыть против его течения. Если сам не умеешь создавать потоки. А женщины Византии действительно имеют все нужные лакомые кусочки. И недорого обходятся.

ДЖЕЛЛАДИН. И при этом ты думал о своей старухе и купил ей в подарок платок?

АХМЕТ. А как же? Я любил свою старуху. Я же тебе говорил, что в ночь полнолуния…

ДЖЕЛЛАДИН. Тьфу!.. И после этого ты говоришь о любви.

АХМЕТ. Ты что, Джелладин? Тебе скоро будет семьдесят лет! А ты рассуждаешь, как юный Махмуд, не познавший любовных утех.

ДЖЕЛЛАДИН. Если уж говорить о любви… Любовь – это не ласки блудниц. Это… Это…

АХМЕТ. Что, Джелладин?! Что такое любовь? Ну-ка изреки, законовед, еще одну сухую мудрость.

ДЖЕЛЛАДИН. Это… Это…

АХМЕТ. Что?! Разве женщина не корзинка для фруктов?

ДЖЕЛЛАДИН (вопит). Да! Именно! Корзинка, в которую фрукты складывает любой, их имеющий!

АХМЕТ. Ну наконец-то. Разродился.

ДЖЕЛЛАДИН. Я любил! Да, я любил! Не так, как вы!

АХМЕТ. Ты любил!? Джелладин, это правда?

ДЖЕЛЛАДИН. Да, я… Она… Я был молод… Для меня… существовала она и Коран… И больше ничего… А она… Она…

Джелладина одолевают горловые спазмы.

АХМЕТ. Успокойся, Джелладин. В нашем возрасте нельзя волноваться. Ты потом расскажешь мне эту историю, полную, как я понимаю, забавных глупостей. На, глотни.

Почти насильно вливает в рот Джелладину из своей бутылки, обнимая его крепко за плечи.

 

ДЖЕЛЛАДИН. Ох! (Глотает.) Шайтан!

АХМЕТ. Ну как? Я ведь тебе говорил, что этот чудесный напиток продлевает жизнь и веселит сердце. Думаешь, почему у меня меньше морщин, чем у тебя? И женщины, еще случается, бросают на меня благосклонные взоры. И старуха моя в ночь полнолуния…

ДЖЕЛЛАДИН. Прекрати!

АХМЕТ. Еще?

ДЖЕЛЛАДИН. Давай. (Делает глоток.) Ах, Алла!

АХМЕТ. Я радуюсь появлению в твоей твердой башке зачатков здравого смысла. А что касается любви, то в ней лучше всех разбираются поэты. Помнишь песни Махмуда? Их поет весь Багдад!

ДЖЕЛЛАДИН. Багдад теперь не поет, а стонет.

АХМЕТ. Нет, ты помнишь? Помнишь?

Они сидят, обнявшись. Появляется мелодия, скорее всего это скрипка или флейта. Но лучше всего, если «это» будет извлечено из глиняного духового инструмента. Эта мелодия будет повторяться в те мгновения, когда звучат песни Махмуда, поэта Багдада. Одна и та же мелодия будет звучать то страстно, то торжественно, то нежно, то весело, то грустно. Будет звучать так, как должны звучать стихи поэта в данную минуту. Теперь она звучит страстно и нежно. Это про любовь.

ДЖЕЛЛАДИН. Она стала третьей или четвертой женой мерзкого торговца невольницами. Он был очень смазлив и богат.

Звучит мелодия.

ДЖЕЛЛАДИН. С тех пор я один. И я чту Закон, Коран и власть халифа. Ибо это единственное, что может сохранить хотя бы подобие порядка в нашем развратном мире.

АХМЕТ. Молчи, молчи.

Звучит мелодия.

ДЖЕЛЛАДИН. В молодости мои радости заключались в том, чтобы хорошо вызубрить уроки и лучше всех сдать экзамены. И больше всего я радовался тогда, когда вместо тонкой книги мне выдавали толстую, а после толстой – огромную. В шестнадцать лет я обнаружил ошибку в толковании шестой суры Корана ученейшим мужем Зади-аль-Азари, составителем сорока учебников.

АХМЕТ. Любая казуистика, даже казуистика любви, печальна и скучна. Но все ж… (Музыка затихает.) Пусть твои науки сомнительны, ценность твоих занятий невелика, но ты пытался мыслить, а это очень хорошо. Печальнее, если грядущие поколения будут думать, что мы только резали друг друга, рыча от наслаждения и злобы, подобно диким зверям. Мы все же думали! Мы тоже думали, что мир можно устроить лучше. Разумеется, мир еще темен для нас и светильник наш еле теплится. Но тем не менее и мы думали о благе потомков. И когда, быть может, через тысячу лет до наших потомков дойдут стихи Махмуда…

ДЖЕЛЛАДИН. Ты думаешь, они дойдут?

АХМЕТ. Обязательно! Вот ты укоряешь меня в том, что я вспоминаю женщин Византии. Но я видел не только женщин, хотя многообразию цветов их лиц и тел можно только изумляться. Я видел много зла, но я редко говорю о нем, так как верю, что зло испаряется от правды, как вода от огня.

ДЖЕЛЛАДИН. Византия оставила во мне тягостное впечатление. Там все вокруг, как и вообще у нечестивых, похоже одно на другое. Мне казалось, я топчусь на одном месте, между тем мы двигались вслед Эдесской святыне. Я износил тогда подметки, а в Константинополе скверные кожевники, и подметки стоят у них очень дорого.

АХМЕТ. Мы – арабы, Джелладин. Я благодарен судьбе и отчасти халифу, что нам было поручено сопровождать Эдесскую икону в Константинополь. Я имел возможность сравнить. Византийцы называют себя наследниками древних эллинов, но кто сохранил Платона и Аристотеля? Мы. Кто сохранил эллинскую простоту жизни, наивность, прямодушие? Мы, арабы.

ДЖЕЛЛАДИН. Аллах видит правоверных и помогает. Мы свершим великое.

АХМЕТ. Да, да. Аллах несомненно велик… Но также несомненно и то, что через тысячу лет потомок наш улыбнется, читая учение пророка, находя наивным. Однако, мне думается, что в этом наивном учении потомок найдет крупинки истины и добра, из которых, может быть, будет вылита огромная золотая чаша, полная вином творчества…

ДЖЕЛЛАДИН. Что? Потомки улыбнутся? Учению пророка? Учение пророка вечно. И лучше нам не плодить детей, чем думать, что дети детей наших будут улыбаться над тем, над чем мы плачем от восторга!

АХМЕТ. Я только хочу сказать, о, неподвижная звезда Закона, что несомненно придут другие пророки, которые еще более ясно и отчетливо укажут пути добра, истины и честности, пути освобождения людей от зла…

ДЖЕЛЛАДИН (вскакивает.) Вздор! Если не вечно учение пророка, то, значит, не вечен и Аллах? Ты это хотел сказать, кади?!

АХМЕТ. То, что я хотел сказать, я сказал. Не волнуйся и выпей глоточек.

ДЖЕЛЛАДИН. Убери свою бутылку, пьяный старик!

АХМЕТ. Мы оба с тобой одинаково стары. Не вижу в этом повода для оскорблений.

ДЖЕЛЛАДИН. Пьяный глупец!

АХМЕТ. Я хочу тебе сказать, Джелладин, что ты, как знаток Корана, должен помнить, что не все положения своих проповедей пророк придерживался в жизни. Тебе должно быть известно, что он не пренебрегал вином и, не поощряя многоженства, сам умер на руках четырнадцати жен.

ДЖЕЛЛАДИН. Несчастный!

АХМЕТ. А с самой любимой, Аишой, вступил в брачные отношения, когда ей было всего лишь десять лет. Это недостойно пророка, Джелладин. Пророк – не поэт. Он должен проповедовать своей жизнью.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты рассуждаешь, как жалкий раб, Ахмет! Ты не мусульманин.

АХМЕТ. Я – человек! Да будет благословенно имя его.

ДЖЕЛЛАДИН. Я ухожу от тебя. Лучше я погибну от руки мусульманина, чем сидеть в одном подвале с богохульником.

АХМЕТ. Иди, иди. Расскажи Буидам о пророке. Они ведь грабят Багдад и насилуют наших женщин тоже во имя веры и, несомненно, среди них тоже есть знатоки Корана. Вам будет о чем поговорить.

ДЖЕЛЛАДИН. И пойду! И пусть тебя мучает совесть, если она у тебя еще осталась.

АХМЕТ. Только не забудь за собой завалить вход. Я еще допил свою бутылку и не хочу, чтобы иранцы помешали мне.

ДЖЕЛЛАДИН. Я ухожу. Прощай! (Медленно поднимается к выходу.)

АХМЕТ.Да поможет тебе Аллах.

Снаружи раздается нарастающий топот. Топот приближается и на некоторое время зависает над самым входом. Слышны гортанные выкрики, лязг металла, храп коней. Джелладин, крадучись, спускается. Ахмет не двигается с места.

ДЖЕЛЛАДИН(шепчет). Потуши свечу!

АХМЕТ(говорит в голос). Надоело! Пускай входят. Эй, вы, неразумные собаки!

Джелладин на цыпочках подбегает к свече и, обжигаясь, гасит ее пальцами.

ДЖЕЛЛАДИН (шепчет). Помолчи, прошу тебя!

Топот, лязг металла и крики сдвинулись с места и приближаются. Кажется, что сию минуту откроется вход и ввалится свирепый воин. Но слышно, как кони берут в галоп и уносят грозный шум. Наступает тишина.

ДЖЕЛЛАДИН. Я боюсь.

АХМЕТ. Мне тоже…страшно.

Пауза.

АХМЕТ. Я зажгу свечу.

ДЖЕЛЛАДИН. Не надо! Я прошу тебя, не надо зажигать. Посидим в темноте. Так спокойнее.

АХМЕТ. Хорошо, Джелладин. Посидим так…

Молчание.

ДЖЕЛЛАДИН. Они шииты, Ахмет. Они извращают учение пророка.

АХМЕТ. Кто?

ДЖЕЛЛАДИН. Иранцы, которыми правят братья Буиды. И ты знаешь это. Зачем ты злишь меня?

АХМЕТ. Неужели то, что они шииты и толкуют Коран по-своему, а мы – правоверные мусульмане, достаточный повод для войн и насилия? И кто знает, что имел в виду Мухаммед в той или иной суре?

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, помолчи, прошу тебя.

Молчание.

АХМЕТ. Свои предания о Мухаммеде они называют хабары, мы – сунны, они чтят Али, четвертого халифа, мы – Мухаммеда, который по сути стал первым халифом. А весь текст Корана дошел до нас в толковании Османа, третьего халифа. Подумай, Джелладин, есть ли смысл в том, чтобы оспаривать то или иное положение Корана с оружием в руках? Я уверен, есть несравнимо больший смысл в том, чтобы из всех разветвлений этого огромного дерева, которое зовется Исламом, выбрать все самое разумное, здравое, нужное. Просто необходимо собрать всех вместе – шиитов, хаджитов, мутазилитов, исмаилитов…

ДЖЕЛЛАДИН. Карматов, которые разграбили Мекку несколько лет назад.

АХМЕТ. Да! И карматов.

ДЖЕЛЛАДИН. Карматы, разграбив Мекку и завалив трупами священные источники, выломали из стены мечети Кааба священный «черный камень» и увезли с собой. А ты хочешь примерить их с нами? Месть и только месть, которую приписывает Коран, священна.

АХМЕТ. Ты хочешь, чтобы и шииты сделали в Багдаде то же самое? Это принесет пользу вере?

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, прошу тебя, ради пророка, оставь меня в покое. Я хочу молиться.

АХМЕТ. Ты уже молился сегодня.

ДЖЕЛЛАДИН. Помолюсь еще раз.

Джелладин молится. Ахмет зажигает свечу. Осматривается. Явно что-то ищет.

АХМЕТ. Слава Аллаху! Я уж подумал, что мне приснилось, будто я принес сюда свою любимую игрушку.

Ставит доску для игры в ГО, рядом две чашки с камнями.

АХМЕТ. Вот мои войска и мои воины. Здесь не льется кровь, и люди не рвут друг друга в клочья из-за своей веры в чудеса. Если уж верить в чудеса, то я предпочитаю верить в чудесное превращение мира после доброго кувшина византийского вина. Вино они делают славное, можешь мне поверить, Джелладин. И потом – я предпочитаю реальные чудеса. Ведь что такое опьянение? Состояние, в котором животное становится человеком, а дурак – умным. В трезвой жизни подобное состояние случается урывками, а в пьяной – идет непрерывной полосой. Но что лучше? Ухабы или полоса гладкой дороги? Дерево, покрытое цветами, или голые сучья зимой?

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет! (Подбегает к Ахмету.) Ты знаешь, где мы находимся?

АХМЕТ. Эй, эй! Осторожно, слуга Закона! Видишь, я приготовился к битве. А находимся мы в подвале.

ДЖЕЛЛАДИН. А подвал находится под мечетью.

АХМЕТ. А маленькая мечеть находится в ремесленном районе, и ты часто ходил в нее молиться.

ДЖЕЛЛАДИН. Да! Но ты даже не догадываешься, почему я ходил в нее молиться!

АХМЕТ. Каждый молится там, где ему больше нравится. Я вот вообще довольно редко предаюсь этому занятию.

ДЖЕЛЛАДИН. В стене этой мечети «черный камень». Я привез его из Мекки.

АХМЕТ. Я надеюсь, ты его выломал не из стены мечети Кааба, а все свалили на карматов?

ДЖЕЛЛАДИН. Прекрати словоблудить, батрак языка! Вслушайся в то, что я тебе говорю. Что если «черный камень», мой священный камень, выломают иранцы и увезут?!

АХМЕТ. Это ты сейчас придумал?

ДЖЕЛЛАДИН. Мой камень?!

Пауза.

АХМЕТ. Полагаю, он им не понадобится.

ДЖЕЛЛАДИН. Нет. Я пойду и сам его выломаю. И принесу сюда. Моя молитва станет более действенной, а шииты не смогут осквернить священное место (поднимается к выходу).

АХМЕТ. Джелладин, ты в своем уме? Допустим, они его выломают. Сходишь в Мекку и возьмешь новый.

ДЖЕЛЛАДИН. Несчастный кади! Берегись! Твой язык напоминает мне жало змеи. Или я назову тебя отступником!

Бросается к выходу. Ахмет успевает схватить его за полу халата. Стаскивает вниз. Старики, тяжело дыша, возятся.

АХМЕТ. Проклятый фанатик! До чего надоел ты мне! Пойми, не стоит вся мечеть твоей одной, никому не нужной жизни! И у меня хватит сил не выпустить тебя отсюда, иначе зачем я всю жизнь таскал с собой мою тыквенную бутылку!

Ахмет одолевает. Старики сидят, часто дышат.

ДЖЕЛЛАДИН (плачет). Пусти меня! У меня никого нет. Жизнь моя – обугленная выжженная пустыня. Вера – это все, что у меня есть. Если иранцы разрушат мечеть и заберут камень…

АХМЕТ. Не пущу! Ты человек, Джелладин, и жизнь твоя, какая бы она не была, дороже всех камней на свете. А вера в тебе, а не в камне и не в мечети. Пока жив ты, жива вера. Пойми, упрямый старик.

Джелладин медленно успокаивается.

АХМЕТ. Сделай один глоточек во славу Аллаха.

Джелладин морщится, но глоток делает.

АХМЕТ (отходит, садится перед ГО). Успокойся, а я тебе объясню правила этой пленительной игры. Мне подарил ее торговец из Китая за то, что я вынес ему оправдательный приговор. Он и ознакомил меня с правилами. Поскольку в нашем великом Багдаде никто пока еще не знает ее заманчивых тайн, мне приходится играть в нее одному. Послушай, как она называется. Первое название звучит так: Дза-Ин, что означает «Сидящий отшельник». Тебе не ласкают слух эти слова? Когда я играю в нее один и разыгрываю целые баталии, я, в самом деле, напоминаю отшельника. Моя старуха, иногда пинала меня в бок, чтобы привести в чувство. И это отшельничество мне доставляет несравненно больше удовольствия, нежели обращения к Аллаху, чем занимаешься ты несколько раз на день. По крайней мере, у меня после этого не ноют мои старые колени. Еще одно название звучит так: Хо-Эн, а означает «Квадрат и круг». То есть, квадрат доски и круг камней. Следующее название самое замечательное: Сю-Дан. Так оно звучит по-китайски, а переводится символически: «Язык жестов». Если бы ты был способен овладеть ее правилами достаточно быстро, мы с тобой могли бы разговаривать молча. Не надо было бы кричать и ругаться.

Ахмет так заразительно рассказывает, что Джелладин неуверенно приближается.

АХМЕТ. Я начинаю, Джелладин. Следи. Цель, как и в битвах, захватить как можно больше территории и пленных воинов противника, соответственно, потеряв, как можно меньше, своих. Камни ставятся в точки пересечения линий. Каждый ход – один камень. Ходят по очереди. Начинают черные. Ты понял, Джелладин? Если камни противника окружены полностью, они снимаются с доски – это твои пленники. Ходить можешь куда хочешь и как хочешь. (Выставляет камни, начинает играть. Увлекается.) Теперь главное, Джелладин. Играя, мы узнаем друг друга лучше. Если ты очень самолюбив и эгоистичен, в эту игру ты проиграешь обязательно. Сам уничтожишь себя. Если ты подозрителен и жаден, тебе предстоит очень тяжелое испытание, ибо жадность может обернуться против тебя самого. Выигрывает тот, кто стремится к гармонии позиций, кто великодушен и, не стремясь к легкой наживе, предпочитает творчество ремеслу, а любовь к процессу сражения жажде победы любыми средствами.

ДЖЕЛЛАДИН. Я понял. Я все понял. Давай сразимся, велеречивый хвастун.

АХМЕТ. Ты действительно все понял?

ДЖЕЛЛАДИН. Да, слава Аллаху, я все понял.

АХМЕТ. Ну что ж. Правила в этой игре в самом деле очень просты, но это кажущаяся простота. Впрочем, я дам тебе фору. В этой игре она носит название «коми».

ДЖЕЛЛАДИН. Мне не нужна фора.

АХМЕТ. Не думал я, что ты так легкомыслен, знаток Корана и Закона.

ДЖЕЛЛАДИН. Не будем терять время, великий воин языка.

Начинают играть.

АХМЕТ. Не торопись так, ты не в медресе. Эта игра требует осмысления, что отличает ее от преподавания положений Закона. Этот ход не сулит тебе ничего хорошего.

Играют.

АХМЕТ. Ты, как я и предполагал, подозрителен. Если не сказать больше. Теперь я знаю, кто сообщил визирю о том, что невольница Даждья, дочь Буйсвета, находится в Багдаде. Этот ход носит название «тэсуджи», Джелладин.

ДЖЕЛЛАДИН. Не надо было разрешать Махмуду выспрашивать русских купцов о родственниках Даждьи. Это было самой большой глупостью, которую вы совершили с Махмудом в Константинополе.

АХМЕТ. Это называется «лестница» (снимает несколько камней противника). А это мои пленники.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты хитер, как шакал.

АХМЕТ. Я предупреждал тебя, что жадность обернется против жадного. Ты, наверно, полагал, что халиф отблагодарит тебя?

ДЖЕЛЛАДИН. Он и в самом деле отблагодарил меня, но за сообщение об изменнике эмире Эдессы, который имел сношения с императором Византии.

АХМЕТ. Значит, голову ему отрезали тоже из-за твоего усердия?(Снимает несколько камней противника.) Твоя фигура была неживой. Ты поплатился за свою мелочность.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты мне не говорил, что фигуры бывают живые и не живые.

АХМЕТ. Я предупреждал тебя о тайнах кажущейся простоты. Мудрость проста, Джелладин. Я подозревал, что ты повинен в гибели поэта. Теперь я в этом уверен.

ДЖЕЛЛАДИН. Махмуду незачем было лезть во дворец на глаза халифу и сопровождать вместе с нами Эдесскую святыню в Константинополь. Он был поэт, а не воин. Вот и сидел бы в Багдаде да воспевал прелести своей невольницы славянки Даждьи. В этом твоя вина.

АХМЕТ. Моя вина в том, что я познакомил его с поэзией. Лучше бы он оставался оружейником, он делал прекрасные ножи.

ДЖЕЛЛАДИН. А благодаря кому приобрела невольницу Даждью мать Махмуда, эту главную виновницу гибели поэта?

АХМЕТ. Ты прав, Джелладин. Я не думал, что все так обернется.

ДЖЕЛЛАДИН. Молчи! Ты всегда делал то, что хотел, не думая о последствиях.

АХМЕТ. «Атари»!

ДЖЕЛЛАДИН. Что?

АХМЕТ. «Атари» означает угрозу твоим воинам (снимает камни). Даждья была не рабыней, она была женой Махмуда.

ДЖЕЛЛАДИН. Жена… Зачем же было убивать ее?

АХМЕТ. Она сама убила себя. Потому что мать Махмуда, повинуясь велению мусульманского сердца, купила ему еще двух жен. Она желала счастья сыну! А Даждья была славянкой. Разве могла она быть одной из жен, даже старшей?

ДЖЕЛЛАДИН. Вот что значит твоя любовь! И любовь твоего поэта. Ему стало мало одной жены?

АХМЕТ. Махмуд и не знал об этом. А когда узнал, было уже поздно. Даждья требовала, чтобы он заколол двух новых невольниц, но Махмуд не мог этого сделать. Ведь он учился Закону и постигал Коран с твоей помощью.

ДЖЕЛЛАДИН. Да, я пытался сделать из него верного слугу пророка.

АХМЕТ. Ты достиг своей цели. И тогда Даждья убила себя. Все. Игра окончена, Джелладин. Посчитаем очки.

Джелладин отходит с безразличным видом и садится в стороне. Ахмет считает.

АХМЕТ (обескуражено). Вах! Джелладин…

ДЖЕЛЛАДИН (жестко). Существует еще одно название этой достойной игры, Ахмет, про которое ты забыл упомянуть. Оно звучит так: Ран-Ка! А означает – «Гниение топора».

АХМЕТ. Я проиграл!

ДЖЕЛЛАДИН. Мне думается, пока ты занимался в Константинополе пьянством и развратом, топор твоего разума изрядно затупился, если не сгнил вообще.

АХМЕТ. Ты был знаком с этой игрой?

ДЖЕЛЛАДИН. В отличие от тебя, я работаю больше головой, нежели языком.

АХМЕТ (смеется). Ах ты хитрая старая лиса! Ты не зря столь усердно молился Аллаху – он несомненно помог тебе.

ДЖЕЛЛАДИН. Так кто из нас более жаден, мелочен и коварен?

АХМЕТ. Нет. Тут вмешались потусторонние силы… (Отходит в сторону, в темноту.)

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, ты куда?

АХМЕТ. Должен же я облегчить свой мочевой пузырь. Он у меня достаточно обширный, но, к сожалению, не безразмерный.

ДЖЕЛЛАДИН. Как?! Ты способен сделать это здесь? Под мечетью?!

АХМЕТ. Неужели ты думаешь, что для этого я вылезу наверх?

ДЖЕЛЛАДИН. Негодник! Мог бы и потерпеть.

АХМЕТ. Если бы знать, сколько терпеть.

Уходит в темноту. Джелладин отходит в противоположную сторону. Задумывается.

ДЖЕЛЛАДИН. Мне тоже становится невмоготу. Пророк простит меня, это ведь естественное желание… (Развязывает пояс шаровар, присаживается по малой нужде. Но вдруг резко встает.) Подожди, Джелладин. Ты не должен был выиграть. Ты ни разу не снимал камни противника. Ни одного камня. Ты не снял ни одного камня... (Торопливо завязывает пояс, руки у него начинают дрожать, узел никак не получается.) Почему? Почему у меня камней оказалось больше? Откуда?! (Бросает так и не связанные концы пояса, медленно поднимает лицо вверх.)

Появляется Ахмет легко и шумно. Чтобы не выдать своего состояния. Джелладин прячется в темноту.

АХМЕТ. Обязательно сразимся еще раз, благо времени у нас предостаточно. Джелладин, ты слышишь? Где ты? (Осматривается. Застывает, внезапно застигнутый той же мыслью, что секундой раньше его напарник.) Стоп. Но почему у него камней оказалось больше? Он не снял ни одного камня. А?..

Врывается Джелладин с громкими испуганными криками, пояс его шаровар так и не завязан.

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет! Ахмет! Тут кто-то есть! Я споткнулся о чье-то тело!

АХМЕТ. Успокойся. Тебе померещилось.

ДЖЕЛЛАДИН. Уверяю тебя. Там кто-то лежит.

АХМЕТ. Где?

ДЖЕЛЛАДИН. Там! (Показывает и хватает Ахмета за руки.) Мы пропали!

АХМЕТ. Отпусти мои руки и не вопи. И завяжи шаровары. Тебя еще не режут. Пойдем, посмотрим, кого ты там нашел.

ДЖЕЛЛАДИН. Нет, нет. Я не пойду. (Завязывает шаровары.) И ты не ходи.

АХМЕТ. Успокойся, ради Аллаха. Пусти меня, я пойду взгляну.

Идет один. Вскоре возвращается. Берет свою бутылку.

АХМЕТ. Действительно. Там кто-то лежит. По-моему он без сознания. Но дышит. Я проверил. Идем, помоги мне. (Идет в темноту.) Ну что же ты. Джелладин? Иди сюда, помоги мне!

Джелладин идет к Ахмету. Вдвоем они выволакивают неподвижное тело. Ахмет вливает в рот раненному несколько глотков из бутылки. РАБ стонет и открывает глаза. Ахмет отшатывается и роняет бутылку.

АХМЕТ. Джелладин, это он!

ДЖЕЛЛАДИН. Кто?

АХМЕТ. Раб визиря, который зарезал Махмуда.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты уверен в этом?

АХМЕТ. Еще бы. Он сопровождал меня через весь Багдад.

Раб садится и стонет.

ДЖЕЛЛАДИН. Кто ты?

Раб молчит.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты раб визиря?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Как ты попал сюда?

Раб молчит.

ДЖЕЛЛАДИН. Почему ты молчишь?

АХМЕТ. Ты узнаешь меня?

Раб кивает.

АХМЕТ. Ты сам сюда забрался?

Раб кивает.

АХМЕТ. Прятался от иранцев?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Не молчи, несчастный раб! С тобой разговаривают почтенные жители Багдада.

Раб кривит рот в усмешке и широко его открывает. Показывает пальцем себе в рот. Джелладин заглядывает и отшатывается.

ДЖЕЛЛАДИН. У него отрезан язык!

АХМЕТ. Над тобой надругались иранцы?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Почему ты прячешься? Ты же воин халифа! Почему ты не мстишь с оружием в руках?

АХМЕТ(вытаскивает из-за пояса раба нож). Вот этот нож. Джелладин. Этим ножом раб зарезал Махмуда. А нож сделал сам Махмуд по заказу визиря. Ты знаешь, проклятый раб, кого ты зарезал?

Раб пожимает плечами.

АХМЕТ. Хочешь сказать, что ты слишком много отрезал голов, состоя на службе у визиря, и тебе незачем знать, чьи они?

Раб кивает. Ахмет бросает нож рабу.

АХМЕТ. Ты убил поэта, раб! Ты убил поэта, раб, ножом, который сделал сам поэт. Но Махмуд не был бы поэтом, если бы делал только ножи, которые вспарывают глотки непокорным.

ДЖЕЛЛАДИН. Раб здесь не причем. Руку его направил Закон.

АХМЕТ. Да, ты прав, законник. Поэты всегда неугодны Закону. А Закон всегда поддерживается вот такими бессловесными тварями. Но ты сейчас поймешь, проклятый раб, о чем я пытаюсь тебе сказать. Слушай! Ты должен знать эту песню – ее поет весь Багдад. Слушай, и ты поймешь, что вся твоя жизнь не стоит волоса с головы Махмуда, которую ты отделил от тела.

Возникает мелодия. Теперь она таинственна и печальна. Раб вслушывается, и на его лице начинает блуждать улыбка. Постепенно он втягивается в пленительную гармонию и, видимо, что-то вспоминает, начиная подтягивать мычанием.

АХМЕТ. А-а! Я так и знал. Тебе знакома эта песня, ты не раз ее слышал и тайком от визиря время от времени напевал, когда тебе было грустно.

Раб радостно кивает.

АХМЕТ. Так знай, палач! Последняя голова, которую ты отрезал, была головой поэта, сочинившего эту песню. Ты слышишь меня?

Раб испуганно вскакивает, но со стоном садится опять. Затравленно озирается.

АХМЕТ. Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что жизнь твоя не имеет смысла? У тебя есть нож Махмуда. И если в тебе еще осталось человеческое достоинство, ты найдешь подобающий выход! Но перед тем, как ты его найдешь, я тебе расскажу о Махмуде-иль-Каман, поэте Багдада…

Музыка смолкает.

АХМЕТ. Ты видишь перед собой двух наставников Махмуда. Я обучил его грамоте и познакомил с поэзией. Джелладин, достойнейший мусульманин, преподал ему Закон, как необходимое приобретение народа и разъяснил суры Корана. Ты видишь перед собой двух глупцов, один из которых ходячий сборник форм и образцов, а второй – ходячий сборник сомнений в необходимости незыблемых форм и образцов.

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, зачем все это объяснять рабу?

Пауза.

АХМЕТ. Причем здесь раб, Джелладин?

Пауза.

ДЖЕЛЛАДИН. Тогда я сказу тебе следующее, а потом ты будешь заниматься самобичеванием. Ты знаешь, что песни Махмуда, вот эти песни, которые ты так любишь, раздражали халифа?

АХМЕТ. Это правда? (Рабу.) Это правда, раб? Ты должен знать. Песни Махмуда раздражали халифа?

Раб кивает.

АХМЕТ. Потому что их пел народ Багдада?

Раб кивает.

АХМЕТ. Вот она, любовь властителя! И халиф приказал наказать Махмуда?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Я тебе говорил, что поэт недостаточно любил халифа. Иначе его песни не пел бы народ.

АХМЕТ. Спокойно, верный слуга Закона, спокойно. Я кажется что-то начинаю понимать… Значит, меня вызвал визирь, уже зная все о Даждье и Махмуде. Зная все, он послал меня за Даждьей, придав убедительность своему приказу вот этим палачом. Скажи мне, раб, голову эмира Эдессы тоже отрезал ты?

Раб кивает.

АХМЕТ. И тоже этим ножом?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Эмир Эдессы был изменником!

АХМЕТ. Знаю. Тем самым, они приравняли поэта, чьи песни поет народ, к изменнику эмиру. Сначала они обласкали поэта, а потом, когда песни поэта запел рваный и голодный народ, они отрезали ему голову.

ДЖЕЛЛАДИН. Причем здесь народ, Ахмет? Не ты ли занимался этим грязным стадом, сажая и штрафуя направо и налево?

АХМЕТ. Ты ошибаешься, Джелладин. Я судил купцов и торговцев невольницами. И всегда старался оправдать покупателей.

ДЖЕЛЛАДИН. Какая разница, Ахмет? Есть только стадо, которым нужно управлять с помощью Закона и Корана. И мы должны всячески помогать мудрому халифу аль-Муттаки, да будет прославлено имя его. Ибо он занимается нелегким делом.

АХМЕТ. Да, он занимается нелегким делом. Именно поэтому ему нужны бессловесные исполнительные помощники. Вот такие! Послушай, раб! А может быть язык тебе отрезали вовсе не иранцы? Но ты боишься сказать правду, даже если бы мог ее сказать!

Раб испуганно озирается.

АХМЕТ. Я подозреваю, что язык тебе отрезали по приказанию визиря, чтобы ты навеки замолчал. Я угадал? Почему ты так испугался? А? Я прав?!

Раб кивает. После этого обмякает, словно избавился от тяжкого, неподъемного бремени.

АХМЕТ. Так я и знал. Он слишком ловко отрезал голову Махмуду, который целовал мертвые губы красавицы славянки. Он не мог остаться с языком. А иранцы тут не причем. (Рабу.)  Ты просто спрятался здесь, также как и мы. Тьфу! Мы немощные старики и в том, что мы спрятались, нет особенного стыда. Но ты! Здоровый раб, воспитанный воином, чтобы защищать халифа… Ты ранен?

Раб кивает.

ДЖЕЛЛАДИН. Это не оправдывает тебя. Ты должен был умереть у ног халифа, защищая его драгоценную жизнь.

Раб суетливо пытается что-то объяснить жестами и мимикой.

АХМЕТ. Ты что-то хочешь сказать?

Раб кивает.

АХМЕТ. Что?

Раб поднимает руки.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты хочешь молиться? Это тебе не помешает.

АХМЕТ. Скорее, он хочет сообщить нам новость о халифе. Ты хочешь сказать нам, что случилось с халифом?

Раб радостно кивает.

АХМЕТ. Ну. Что же случилось с халифом?

Раб показывает, что халифу выкололи глаза.

АХМЕТ. Халифу выкололи глаза?

ДЖЕЛЛАДИН. Ты лжешь, раб!

Раб жестами призывает Аллаха в свидетели.

АХМЕТ. Он не лжет.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты как будто рад этому, жалкий раб.

АХМЕТ. А что с визирем?

Раб показывает, что ему отрезали голову.

ДЖЕЛЛАДИН. Неверная собака! Где же в это время был ты?! Ты, который должен был…

Внезапно раб встает во весь рост и страстно, вдохновенно начинает петь песню Махмуда. Поет он так, как и должен петь человек, лишенный языка: мычанием, жутким клекотом, воем и дикими визгами. Но сквозь эти, почти нечеловеческие звуки, все же прослушивается знакомая мелодия поэта. Она набирает силу, она разливается широко и мощно.

Джелладин почти взбешен. Ахмета же захватывает мелодия. Он задумчиво и медленно поднимается к выходу. Вылезает из подвала и закрывает за собой вход.

ДЖЕЛЛАДИН (спохватывается). Ахмет! Ахмет! Вернись, что ты делаешь?! (Поворачивается к рабу.) Заткнись, подлая собака! Хватит выть! Халифу выкололи глаза, визирь обезглавлен, а ты, воин Закона, поешь песни тщеславного поэта!

Раб смолкает. Отступает под напором Джелладина.

ДЖЕЛЛАДИН. Ты, кажется, забыл, кто ты такой? Ты вообразил себя частицей того самого народа, про который трепал языком словоблуд Ахмет? Так я тебе напомню, что ты из себя представляешь. (Наступает.) Ты жалкий раб, сын раба и рабыни. Ведь ты родился в неволе? (Раб кивает.) Ты родился в рабстве. И как только начал осознавать свое существование, тебя оторвали от груди матери и продали визирю, который воспитал из тебя верную собаку. Тебя кормили объедками и жестоко били, если объедки тебе не очень нравились. Ты не знаешь, кто тебя родил и кто тебя зачал, кто твоя мать и кто твой отец. Вполне возможно, что они были такими же купленными и проданными собаками. Но и это не самое страшное. Самое чудовищное в твоем положение то, что ты не знаешь своего народа, своей страны, ты не знаешь своего языка и своего бога. Ты без корней и без принадлежности какому-либо племени человеческому. Может быть, ты славянин? Или грек? А, возможно, ты египтянин? Кто ты?! Христианин, мусульманин, язычник?! Тебя приучили к мысли, что есть единственный бог – Аллах, что пророк его Мухаммед предначертал тебе питаться отбросами и огрызками, и целовать ноги, которые тебя бьют. И резать те шеи, на которые указывает твой господин. А когда в тебе заиграла неуемная природная жажда продолжения своего безродного рабского рода, и ты пытался приглядываться и принюхиваться к какой-нибудь рабыне, которая тоже была не прочь соединиться с тобой где-нибудь хлеву, ее, конечно же, уводили из под твоего носа наложницей в гарем визиря или его родственников. А с этого стола ты не получал даже объедков! Если ты выказывал малейшее недовольство, тебя опять беспощадно били. Били тебя часто, но убить в тебе буйную мужскую мощь, выплескивающуюся в уродливые, неуправляемые, животные припадки и глубокие, как пропасть, спазмы отчаяния и тоски -  было не просто. И тогда тебя, раб, несчастное подобие человека без рода и без бога, тебя, раб…

Раб встает во весь рост и кажется, что еще секунда и он бросится на Джелладина. Но помедлив эту секунду, раб закалывает себя. Ножом Махмуда.

Открывается вход. Джелладин в испуге пригибается и проворно прячется в темноту. Тишина. Пауза. Джелладин, поскуливая от страха, на четвереньках, ползет к выходу.

ДЖЕЛЛАДИН. Я приветствую вас, доблестные воины могущественной династии Буидов! Пощадите меня! Зачем вам жизнь несчастного тщедушного старика? Мы с вами одной веры, все мусульмане – братья. Неважно, что вы шииты и толкуете Коран несколько иначе. Мы все должны собраться под огромным развесистым деревом Ислама и объединиться для священной войны против иноверцев и язычников. Я болен и стар, но я верный слуга Аллаха и пророка его Мухаммеда, и пророка вашего Али, и мученика Хусейна…

В подвал вползает избитый Ахмет.

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет, это ты?! Слава Аллаху, это ты!

Помогает Ахмету.

АХМЕТ. Иранцы вдоволь наиздевались над моей старостью. Они даже не пользовались оружием. Они лишь слегка побили меня. Лучше бы проклятые иранцы вспороли мне живот. Джелладин, дай мою бутылку. Я всегда мечтал перед смертью сделать добрый глоток вина.

ДЖЕЛЛАДИН(поднимает бутылку). Она пуста, Ахмет. Подожди, не умирай. Я сейчас. Я помогу тебе!

Выбирается из подвала.

АХМЕТ. Раб! Прости старика. Я очень любил Махмуда. (Видит раба.) Ты все-таки убил себя? Что ж. Возможно, это справедливо. Хороший нож сделал Махмуд… Жаль, не осталось вина…

Врывается Джелладин. Он что-то бережно несет в ладонях.

Я сейчас помогу тебе. Это священный камень из Мекки. Я выломал его из стены мечети. Там, наверху. Слышишь, Ахмет? Это частица священного «черного камня» из Мекки. Я сейчас буду молиться за тебя. Я вымолю тебе прощение у Аллаха. Не может быть, чтобы он отказал мне. И не помог тебе. Ты не умрешь!

Отходит в сторону и горячо молится.

АХМЕТ. Джелладин. Ты знаешь легенду о недостроенном минарете? Нет? Я расскажу тебе, слушай. Один из древних восточных правителей, подозреваю, самый тщеславный, решил построить высокий минарет. Самый высокий. Выше всех остальных минаретов. Дабы с него без помех обозревать границы своего ханства. Нашли мастера, лучшего из лучших. Мастер, не переча, взялся за дело. Но сложил гигантскую башню лишь на треть. Умер. Легенда умалчивает о причине смерти. Но я думаю, что мастера укусил скорпион. Ты знаешь, эти твари весьма завистливы. Так и стоит минарет до сего времени недостроенным, ибо никто из мастеров не решился более возводить его выше остальных минаретов. (Тихо смеется.) Но это еще не все. Говорят, что недостроенный минарет в яркий солнечный день отбрасывает странную тень. Едва стоит войти в эту тень и спрятаться от солнца, как она начинает звучать. Или петь. Как тебе больше нравится. (Смеется.) Очень я хотел добраться до этого минарета и его тени, но уж очень он далеко… (Умирает.)

ДЖЕЛЛАДИН. Что ты несешь опять, Ахмет? (Оборачивается. Вскакивает.) Ахмет! Ахмет! (Подходит к Ахмету, в изнеможении садится рядом.) Аллах, ну что же ты? Я был твоим верным слугой. Я также служил тебе, как этот раб визирю. И жизнь моя была такой же, как у этого раба, обугленной и пустынной. А ты мне не даешь даже объедков…

В открытый вход врывается песня Махмуда-аль-Каман, поэта Багдада. Она ширится и набирает силу. Джелладин, размахнувшись, далеко вглубь сцены бросает камень и ждет звука падения. Но звука нет. Пауза. Джелладин встает и переводит взгляд вниз. Видит камень у своих ног. Сгоряча хватает, вскакивает, и теперь очень широко размахнувшись, стоя, забрасывает. И снова тишина. Медленно переводит взгляд вниз. Камень у ног. Джелладин молчит. Медленно поднимает камень. Размахивается. Но не бросает. Бессильно опускает его в руке. Оборачивается.

ДЖЕЛЛАДИН. Ахмет… Я ничего не понимаю… Но я пойду… (Поднимает камень в горсти к лицу.) С ним… Туда… Они тоже мусульмане…

(Поднимается к выходу.)