Проза

                                                       Москва 2004- 2011 год.

 

 

 

 

 

     Звезды. Большие и яркие, от края до края. Вот одна вспыхнула и упала, за ней вторая, третья - горизонт осветила. Нет, не звездочка – слаба она для такого света, это фары вдалеке зажглись. Все ближе, все светлее, слепят уже. Ветром обдало, встречный грузовик промчался. Визг тормозов, машину развернуло, вторая в кювет съехала, ящики на обочину высыпало. Но, обошлось, без аварии.

    - Куда несет, не видишь? Еле успел свернуть! - послышалось вдалеке.

    - Прости, братка, - закемарил...

    - Прости... Бог простит.

    - Со всеми бывает, вторую тысячу мотаю без сна.

    -  Давай, помоги лучше ящики закинуть, вылетели за борт.

    - Давай.

 Водители хлопнули дверьми, пропали в темноте.

    - Один, второй, третий... вроде все.

    - Не разбили ничего?

    - Да нечего бить.

    - Ну хорошо!

    - Будь аккуратней дальше!

    - Буду. Счастливо, братка!

Хлопнули двери. Машины разъехались в разные стороны. В кювете темнел еще один ящик – не увидели за холмом. Крышка валялась в стороне. В ящике лежала красиво одетая кукла и смотрела фарфоровыми глазами на звезды.

  

                                                  

   

 

        История первая

 

 

 

              

       - Зёма, водичкой угостишь?

         -  Свою иметь надо!

         -  Я уж сутки на колесах...

         -  Да на, держи... впервые тут, птенчик?

Вода была горячей, воздух был горячий, но небо было по-прежнему синим, и это подсказывало, что мы на планете Земля, и сдохнуть просто так повода нет. Сделав несколько глотков, я вернул фляжку сержанту.

         - Да, занесло перед дембелем.

Сержант усмехнулся, забрал фляжку. Где то вдалеке раздался крик "По машинам!" Покачиваясь, перед дверью, я нашел в себе силы забраться в кабину. Все было липким, пыльным и горячим. Сутки без сна делали окружающий мир чужеродным. Хотелось спрятаться в себя, сжаться до крошки, до атома, провалиться внутрь, чтоб не видеть, не чувствовать, забыться. Рядом взревел дизель, обдав копотью и вернув в реальность.

        Танк, два бронетранспортера и пять машин с продовольствием и боеприпасами,  составили мне компанию до завтрашнего утра. Только сейчас мне пришла мысль по поводу собственного груза. Что же я везу такого секретного, если на границе меня даже не проверили? Опыт просмотра американского кинематографа, смешанный с чтением советского детектива, вычислял самые сверхъестественные комбинации и придавал бодрости тугим от бессонницы мыслям. Современного оружия в нашей части не было. В боксах ржавели старые тягачи, а парк был заставлен пушками образца пятьдесят третьего года. Часть жила перманентной стройкой, караулами и судами чести над прапорщиками, пойманными на воровстве. Кроме стратегической тушенки, стройматериалов, воровать было нечего, да и вряд ли командир кадрированной дивизии, расположенной в средней части России, мог послать в боевую воздушно-десантную часть в Афганистан, например, две бочки водоэмульсионной краски.  Я огляделся по сторонам. Сомнения не было, красить здесь точно было нечего. Вокруг песок, вдалеке горы, впереди металлическое чудовище на колесах – то ближе, то дальше. Остановиться б, поспать хоть часик. Закроешь окна – жара дикая, невозможно в кабине находиться, а с открытыми – пыль песчаная слепит, в нос, в уши, во рту хрустит – не отплюешься. Как здесь наши ребята существуют? Эти то, аборигены, с рождения привыкли в песках тасоваться… с верблюдами… блин, не уснуть бы. Глаза забивал песок, приходилось ногтями его выковыривать, гимнастерка и штаны были мокрыми от пота. Постоянные остановки. От границы то всего километров двадцать отъехали. Снова стоп. Мимо пробежал лейтенант, маша руками - «Двадцать минут стоим, ждем вторую колонну». Двадцать минут! Я уткнулся бровями в руль. Двадцать минут счастья!

       Я провалился в бездну. Подо мной проплывали странной формы материки. Один был в виде креста, внутри него зияла черная пустота. Он горел медленным огнем

 и тот огонь был вечен. Я пролетел сквозь, в его недра. Темноты там не было, наоборот меня пронизывал серебристый свет необыкновенной яркости. Я стоял в сказочном саду на серебристо-зеленой траве в потоке лучей. Вокруг, на лошадях, гарцевали женщины в белых одеждах. Все удивленно смотрели на меня.

      -   Боже, как они красивы! На земле таких не встретить…

Одна из них улыбнулась и протянула мне руку. От ее руки исходил пьянящий аромат, прикосновения кружили голову, горячие цветные волны катились по телу снизу вверх. Через плечо у нее была перекинута брезентовая сумочка с крестом.

     - Ты медсестра, - спросил я, и голос мой звучал эхом, - ты пришла меня спасти?

Она держала меня за руки и улыбалась. Глаза её лучились светом.

 

                                              

      И были тогда  июнь, и было жарко. Голову пьянил запах росы, а перед глазами стрекотали, прыгали, ползали всякие букашки. Ритм индийских барабанов добавлял импрессионизма в божественное предназначение этого чистого мира, время отставало ни то на секунду, ни то на две. Вопреки моему телу, отчаянно рухнувшему в зеленую бездну травы, каждая козявка  точно знала, что ей делать, куда лететь, и это восхищало. Бабочка-крапивница села рядом на высокую травинку познакомиться. Травинка прогнулась, бабочка взмахнула крыльями, но не улетела. В ее маленьких глазках горел огонек жизни, она шевелила усиками, с интересом рассматривая меня. Я предложил бабочке пересесть, на сорванный цветок ромашки. Мое желание ускорить отношения, оказалось как всегда преждевременным. Она отказывала мне, перелетая с одной травинки на другую, делая вид, что мою ромашку не замечает. Барабаны усиливали наше взаимное влечение. Как это знакомо! Теперь надо показать, что мне она не интересна, и она сама… бабочка резко впорхнула вверх, передо мной выросла чья-то тень.

- Даа иии…

 Далекое эхо заставило содрогнуться, ощутить душевную боль. Сорвав наушники, я выскочил из иллюзий, как рыба из воды. Новый мир ударил в лицо сапогом жесткого реализма. Напротив стоял злой майор. По плацу строем маршировали новобранцы.

           -  Дарин, тебя комдив ищет, придурок.

Надо было принять роль придурка. Я лениво застегнулся и выключил плеер.

           -  Че, домой штоль?

 Майору было скучно на меня смотреть, такое он видел каждый день из года в год. Ему было жарко, он морщился, хотел домой к жене и мечтал о пенсии в сорок пять.

           -  Давай бегом, дембель, а то последним уедешь.

Слова майора сквозили неуверенным уничижением. Комплекс маленького Наполеона в армии поощряем, и называется командой. Я трусцой побежал к штабу, все-таки КОМДИВ зовет. На плацу затянули песню про две весны. Звучала она не оптимистично.

 

 

           Быть водителем комдива в армии почетно. Это как член семьи: отвозишь его детей куда надо, жену на рынок. Только я знаю, где искать его по тревоге, когда дома все считают, что он на службе, только я в курсе, на чью дачу он посылает третью роту строить парник, и только я имею ключи от его кабинета в штабе, и могу бесплатно звонить в Питер своим подружкам через коммутатор ГЕНШТАБА.

 

         -  Давай, Серег, быстрей.

 Комдив что-то писал, даже на меня не взглянув.

         -  Дело такое, буду краток. Берёшь в парке новую Шесть-Шесть, она уже загружена, получаешь у дежурного «зеленый коридор», знаешь, с ним ни кто тебя не остановит, ни военные, ни ГАИ. Через двадцать четыре часа ты должен быть в Кушке, знаешь, это база отправки в Афганистан. Оттуда, с нашим караваном отправишься в Кандагар. Через сорок шесть часов ты будешь там. В Кандагаре расположен десантный полк под командованием подполковника Маркелова. Лично ему передашь груз и конверт. Возвращаешься, я подписываю дембель и летишь домой. Вопросы есть?

           Комдив запечатал конверт, передал мне.

           Такого поворота событий я не ожидал.  По молодости и по дурости я просился в Афган, но уже месяц я ощущал себя дома, и за неделю до этого попасть на войну? Комдив видел мой потухший взгляд, пауза выдавала обиду. Я будто рассматривал конверт, он как бы отдал приказ.

           -  Да, спасибо за молодого водилу, кажется, нормальный парень. А тебя – тебя я посылаю, потому что это во многом личная просьба.

           Во мне стала появляться жизнь. Он не был злым по отношению ко мне. Можно было отправить любого бойца из водительской роты, но если он  захотел, чтоб это был я, значит, так было нужно. На прощание я ему улыбнулся.

 

         Я понимал, что спать не придётся. Отмахать на шестьдесят шестом почти три тысячи километров – не шутка. В наушниках играл грязный блюз. Небо было бездонно синим, по стеклам, широко форматным кадром, скользило русское раздолье. Думать не хотелось, хотелось только смотреть по сторонам.

         Движение по трассе на военной машине в одиночку усиливает чувство собственной значимости и свободы, но если его не культивировать, то дорога и дорога. Давишь вперёд, иногда останавливаешься свериться с картой. Мысли сверлят голову, потом совесть за свое берется. Эта так не отпустит, не… как начнет возить мордой по грязным тропинкам прожитых дней, зацепиться крюками, якорь воткнёт поглубже, аж дрожь берет.  А плюнешь ей в пазуху,  взбудораженный совестью, ум уже с фанатизмом  рисует фантастическое будущее, да только верить ему нельзя - где фантазия побывала, реальности не место и о чем мечтал, то не сбудется, или сбудется как-то по-другому. Получается, бессмысленны эти дорожные переживания. Надел крылья, полетал, посмотрел, отвернулся и забыл.

        В темно-лиловых стеклах мелькали пирамидальные тополя.  Насколько велика Россия, настолько же стыдно перед предками, оставившими на нас эту землю. Что мы можем к этому богатству прибавить?

        Я мчался вперед, отданный собственным мыслям. Впереди кто-то стоял на дороге у машины и махал руками, желая меня остановить. Военному с карточкой зелёного коридора строго-настрого запрещается останавливаться и даже разговаривать с людьми на вынужденных остановках. Инструкции я знал, и, посигналив, постарался объехать… но… машина была санитаркой, и в кювете лежал перевернутый на крышу «жигуль», а рядом с ним колдовала женщина в белом халате. Тормознув, я дал назад. Парень в спецовке, подбежал к кабине:

       - Браток, помоги. Парню руку придавило, вытащить не можем.

Вдвоем, мы раскачали «жигуль», помогли парню выбраться. Он матюгался и не мог себе ответить на вопрос «почему именно он так попал!». Пока врачиха накладывала ему шину,  мы сели покурить.

        - Тебя как звать то?

        - Серега.

        - И меня Серега… Авданин. Далеко едешь?

        - В Афган.

        - Не бывал.

        Молча докурив одну сигарету, мы простились, как братья.

      

 

           Рев танкового двигателя вытащил меня из тела. Грязный свет фар резанул бритвой по печени. Силуэт в военной форме  что–то кричал мне сквозь шум гусениц проезжающего танка. В лицо ударил поток копоти сгоревшей соляры. Я успел открыть дверь, чтобы вытошнить. Жить не хотелось. Укусив себя за губу, я попытался обрести хоть какие то чувства. На вкус кровь оказалась соленой. На гражданке такое состояние лечится только пивом. Летеха запрыгнул на подножку шестьдесят шестого, распахнул вторую дверь и загрузил мне огромный рюкзак.

       - Солдат, возьмешь медика. Она в ту же часть едет. Там эпидемия кишечная, очень ждут лекарств.

       - Да я по инструкции не могу, спецгруз…

       - Я тебе… бля… довезешь живой и здоровой, понял?

       Я мог бы возразить лейтенанту, но когда она оказалась в кабине моей машины, время остановилось. Я смотрел на неё, она на меня. Колонна тронулась, а мы смотрели друг на друга, не отрываясь. Сзади сигналили.

          - Меня Света зовут…

          - А я – Серега…

          - Ну, поехали? – как бы вопрошающе, спросила она тихим голосом.

Придя в себя, я переключил передачу, рванул за обгоняющим меня БЭТЕРОМ. Вокруг тряслись черно-белые каменные постройки. Впереди железными гусеницами крошил камень тяжелый танк, на нем, обвешанные оружием бойцы, в выцветших гимнастерках, курили шмаль.

          Какое то время мы ехали молча. Я незаметно кидал на неё взгляды, не зная с чего начать разговор, она смотрела в окно в затягивающую мир темноту наступающей ночи.

        - Свет, а ты откуда сама?

 Она повернулась ко мне. Мне показалась, что ей тоже хотелось со мной говорить.

        - Из Москвы.

        - Даже не думал, что такие девчонки у нас в армии служат.

        - Какие такие?

        - Ну, красивые…

Она засмеялась, я почему-то тоже. Мы хихикали, поглядывая друг на друга.

        - Я неделю назад медицинский закончила, нужно было выбирать, где практику проходить. Решила, что лучше два месяца здесь, чем два года в провинциальной больнице.

        - Не страшно сюда?

        - Жизнь – она такая: сегодня ты есть, завтра тебя уже нет, - задумчиво ответила она.

        - А я должен быть домой, в Питер ехать, а меня в последнее спецзадание, отправили. Некому было доверить важный груз, - со значимостью сказал я и сам же рассмеялся над своей интонацией.

        - Секретное оружие? – поддержала она мою иронию.

        - Супер секретное!

Мы снова расхохотались. Нам было хорошо вместе. Наша колонна и мой Шесть-Шесть двигался в черную бездну, разрезая фарами волны холмов. Но в кабине у нас был другой мир. Мы рассказывали друг другу разные глупости и смеялись. Какое счастье, что мы оказались вместе, в этой военной машине, в этой ужасной азиатской стране.

       - Давай через два месяца встретимся, я за тобой в Москву приеду, - предложил я.

       - А тебя девушка не ждет дома?

       - Есть подружки сокурсницы, но ничего серьезного.

Она взяла мою руку и посмотрела на меня, как будто сквозь слезы.

       - Сережа, я знаю, ты очень хороший, и я не против… только, пожалуйста, давай выберемся от сюда живыми.

       - Ты чего, Светк, конечно выберемся!

       - Ты не знаешь, сколько ребят тут гибнет. Газеты все врут. Я видела статистику, я не могу об этом рассказывать, но я хочу, чтоб ты понимал – тут смерть, каждую минуту, каждую секунду. Еще эта инфекция!

       - Светк, а чего за инфекция?

       - Кишечная. Лекарств против нее нет. Вот – везу новое, не испытанное толком. Не знаю, поможет ли, и сама страшно боюсь.

Я обнял правой рукой её за шею, поглаживая нежные волосы, левой крутил баранку.

       - Сереж, можно я на рюкзачке посплю, у меня завтра самый тяжелый день в моей жизни.

          Она положила голову на рюкзак. Я нежно гладил рукой её плечи, и старался аккуратно вести машину, объезжая камушки и ямы. Мы двигались через ночь в безысходность, но мы уже были вдвоем. Почему то спать мне уже не хотелось. Я чувствовал рукой её дыхание и наслаждался этим ощущением.

 

        Путь к  Кандагару лежал через тоннель. Мы подошли к нему к рассвету. Когда-то, нашим ребятам в нем устроили западню. Погибли все. Теперь этот тоннель с обеих сторон тщательно охраняли, но сожженная, искореженная техника перед въездом в подземелье нагоняла жуть. Лучше о том, что здесь произошло, было не думать. В те времена я был еще мал, в газетах о наших потерях не писали, и лишь старшие друзья по двору, пришедшие на дембель из этих мест, под водку рассказывали, плача, о случившемся. Думаю, все в нашей колонне в эту минуту вспомнили о Боге. Светка мирно спала на рюкзаке и, наверное, видела совсем другой мир.

 

 

       Мы расстались с колонной у КПП воздушно – десантного полка N 4653. Я спрыгнул с машины, едва устояв на ногах. Мир вокруг меня плыл, твердь покачивалась. Двое суток без сна парализовали чувства и мысли. До истерики хотелось увидеть этого Маркелова, отдать ему конверт и провалиться, куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда, желательно со Светой. Светка терла глаза и улыбалась из кабины утру.

      Десантник, зевая, глянул на мои бумаги, показал жестом куда двигать. Я двинул.

 В точке назначения я оказался на час раньше. Хотелось себя хвалить. Еще два дня назад я валялся в июньской траве, читал книжки, ожидая документы на дембель. Замену себе я подготовил, и мне уже нечего было делать в армии. Я видел себя дома, меня ждала мама… Как я сюда попал, зачем Господу угодно было заслать меня в этот чужой злой край? Техника, накрытая маскировочными сетями, ящики с боеприпасами, подземные блиндажи… сверху неумолимо жгло зверское солнце. Может быть, все это было надо, чтоб встретить её?

       - Светк, тебе куда тут надо?

       - К начальству, чем старше, тем лучше.

       - Давай только не теряться, разберемся с делами и встретимся.

       - Конечно, Сережа.

Нас остановил часовой. Высунувшись из кабины, я высокомерно произнёс:

     -  К подполковнику Маркелову… посылка… лично в руки…

     - А девушка?

     - Медик, лекарства с большой земли везет.

Часовой проверил пломбы, ехидно улыбнулся.

     -  На обратном, с тебя – склянка.

Его слова я воспринял за наглость. Я дернул вперёд. За мешками с песком возникло нечто похожее на штаб: вход в подземный блиндаж,  высокий навес, толпа офицеров. Офицеры

 обступили,  сделанный на ящиках из-под снарядов, стол.

         Заглушив мотор, мы вылезли из кабины. На нас никто не обратил внимание. Я подошел к столу. Мне показалась, что все, что на нем было, это личной подарок Английской королевы воинской части N 4653. Такого обилия иностранных спиртных напитков я в жизни не видел.

     -   Товарищ младший сержант, что вы хотели?

На меня вопросительно смотрел молодой майор-десантник, слишком молодой для его звания.  Его глаза светились проницательным умом, и привычную роль придурка с ним  играть не хотелось. Я отдал честь и кратко изложил цель прибытия.

     -   Маркелова… ну мы его все ждем, у Василия Ивановича сегодня день рождения.

Последние слова его прозвучали с особой гордостью.

     -   Я так понимаю, что вы с подарками?

Я пожал плечами. Вариант с подарком мной просчитан не был.

     -     Не видел, грузили без меня…

     -     Ну, вскрывай, посмотрим....

Я направился к машине.

     -    Ура… Ура… подполковнику Маркелову – ура…

Обернувшись, я увидел идущего к столу, широкоплечего улыбающегося офицера. Все ему аплодировали, он держался достойно.

     -    С Днем… ро… жде… ни… я, - прогремели хором голоса.

     -    Здоровья и долгих лет командиру!

Как водитель Комдива, я часто посещал дни рождения высшего офицерского состава своей воинской части. На природе, в домах и ресторанах, все было одно и то же, все напивались до свинячьего состояния, рассказывали похабные анекдоты, потом лапали баб, называя это танцами, за тем кто – блевал, кто - засыпал, кого бычило подраться. В этом состоянии я их и развозил по домам, точнее, по каким-то непонятным квартирам, куда чаще всего их не пускали. Здесь, рядом с Кандагаром, все было по-другому. Глядя на этих офицеров, я не мог представить привычный сценарий. Каждый из этих людей был заряжен  необъяснимой энергией, и даже выпив все, что было на столе, вряд ли кто из них даже показал бы, что пьян.

        Я содрал пломбы, откинул тент. В кузове лежала одна большая коробка.

      -    Ну что, я прав? - оценивая коробку, рядом стоял майор, - давай помогу...

Мы вытащили коробку на свет божий. Она была легкой, как из ваты. Офицеры обступили нас с майором.

      -    Ну, Василий Иванович, вам вскрывать.

Высказанная кем-то мысль вызвала оживление. Подполковник достал штык – нож, разрезал веревки. Освобожденная крышка откинулась, раздался легкий свист. Из коробки появилась рука, за тем голова с открытым ртом. Грянул смех, доходящий у некоторых до истерики. Смеялись все, смеялась Светка и глядя на неё улыбнулся и я.

      -    Товарищ подполковник, к вам… с родины… надувная женщина… с РОДИНЫ!!!

 … Маркелов, улыбнувшись, покачал головой.

          Мой Комдив был шутник. Меня всегда веселил его тонкий юмор, но сейчас стало грустно. Чувство собственной значимости пропало в момент. Две с лишнем тысячи километров, чтоб повеселить офицеров? Двое суток без сна… зачем, о Господи? Я ненавидел всю армию, мне хотелось спать, мне хотелось домой, мне хотелось подальше отсюда. Я  отгородился стеклянной стеной от общего веселья, я хотел исчезнуть… Маркелов подошел ко мне.

     -    Кирилову привет, через два месяца буду в ваших краях, обязательно заеду… обязательно.

Пожав мою руку, посмотрел в глаза. Он видел меня насквозь и от его взгляда, закололо в животе. Конечно, он меня понял.

     -   На войне без юмора нельзя, сынок.

Мне почему-то стало стыдно. Маркелов распорядился, чтоб меня накормили и дали немного отдохнуть. Свету тут же забрал какой то нервный офицер. На прощание, мы поцеловали друг друга взглядами. Я сел на шестьдесят шестую и покатил в расположение части. Дорогу мне показывал молодой лейтенант. Он чего-то рассказывал, но я его не слышал. Мне не хотелось расставаться со Светкой, я не мог о ней не думать. Еще, мне понравился этот подполковник Маркелов. Таких людей я не встречал. С ним я бы пошел  в разведку, и куда угодно.

 

 

     Мы остановились у больших палаток, обставленных мешками с песком. На мешках курили десантники и внимательно меня разглядывали. Лейтенант пошел договариваться  меня накормить, я спрыгнул с машины проверить колеса.

     -    Дарин… Серега!

Я обернулся. Ко мне шел мой друг по университету Витька Гущин. Я удивился, как его изменила форма. В Универе он ходил обросший, не бритый, всегда с модной книжкой в руке, да еще в меру пьян. Его сопровождала неизменная свита из двух-трёх девчонок, преданно глядящих ему в рот. Витька, сколько я его помню, был неформалом, пацифистом, меломаном… и тут вдруг десантник, в голубом берете, с открытой доброй улыбкой… Мы по дружески обнялись.

     -    Да я только приехал, полчаса как…

     -    Так ты на Родине служишь, что ль? Березки и все такое? Ну, клево, пойдем к нашим.

     -    А летеха?

     -    Найдет, я ребятам скажу.

Мы пробирались куда-то между ящиков и мешков. Витька был рад меня видеть.

     -    А мне еще полгода. Мать переживает, но я привык к Афгану. Тут главное вместе держаться, не высовываться. Но если честно, при первой возможности свинчу отсюда, не задумаюсь. Я уже год здесь и повоевал и поучаствовал, и друзей в гробу на Родину отправил, не одного, блин. С меня хватит на всю жизнь… молодых только подучить надо, а то пропадут без опыта, пацаны. Я ж тоже таким был после учебки, в первом бою чуть не пришибли.

     -    Витьк, ты же против оружия был, против войны, я же помню.

     -    Война – это либо ты, либо тебя. У меня как на глазах моего призыва парня в упор расстреляли, во мне все перевернулось. Как я увидел, блин, из человека куски вместе с пулями вылетают, все… я стал другой. Эта тварь и меня бы изрешетила, если б не Саня, сержант. Он уже на дембель улетел, спасибо ему. Вернусь, ящик водки ему проставлю, со всеми девушками познакомлю.

      Мы подошли к танку, вкопанному по башню в песок. Рядом на ящиках сидели ребята в тельниках, ели дыни. 

     -    Здорово, бойцы!

     -    Хай… садись. Дыню будешь?

     -    Это мой зёма, с большой земли, сегодня в обратку.

 Я со всеми поздоровался, на меня особого внимания никто не обратил.

     -    Кто за дынями то через мины ползал?

     -    Молодой, цинично ответил один из парней, забивая папиросу не то ганджем, не то еще какой-то дурью.

     -    Что, все-таки зачморили, гады?

     -     Не, честно проигрался, карта парню ну совсем не шла… но с другой стороны по справедливости, молодому надо учиться через мины ходить.

     -     Ну да.

Повисла пауза. Мне отрезали дыню, она была необыкновенно сладкой. Я представил, как кто-то ползёт за ней через минное поле. Более ценной дыни я не ел никогда. Парень в тельнике раскурил папиросу, протянул Витьку.

     -    Напаси, классная... с утра Кот у духов за две гранаты выменял.

Витёк напас, протянул мне. Я попытался отказаться, на меня посмотрели с подозрением. Конечно, я не раз пробовал эту дрянь, но с недосыпа, афганскую??? Выбора не было, я приобщился к компании почтенным затягом.  Мне тут же протянули бутылку коньяку.

        - На, глотни, за нашего батьку, у него днюха!

Я отпил, посмотрел на бутылку.

        - Французский? Откуда?

        - Ты нормально выпей, не мужик что ль? А коньяк трофейный!

В глазах стало плыть. Двое суток без сна, шмаль, коньяк... Вдруг, что то загрохотало, над головой засвистели пули. Я присел, ребята даже не отреагировали.

 

    -     Тут постоянно стреляют, привыкай, - похлопал по плечу меня Витька.

    -     Ну, че там, на земле, девчонки красивые наверно? У нас тут есть одна, в библиотеке, офигенная телка, но к ней не подъедешь, не…. К ней тут майор один клеится, но она никому, не…

     -     Да ладно, ефрейтор за ними в оптику наблюдал, все у них нормально.

     -     Свистит твой ефрейтор, на Серег, еще напаси… он и про себя рассказывал, что в физинституте с этой чемпионкой, как ее,  Горичевой тасовался. На фиг он ей нужен такой урод.

     -     Да, одно слово – ефрейтор.

     -     На, зема, коньяка еще накати!

     -     Не обманул Кот, хорошая шмаль! А ты письмо отвезешь на землю, а то здесь их  особисты проверяют, че не так написал, нафиг – в помойку.

Я попытался ответить, чей-то голос прозвучал издалека, кажется мой, подумал я, или не я, но кто-то подумал… кто-то подумал блин, ну я придурок, блин, надо ити, или идти… ити спать, Витек отведет.

     -    Ты там в любой ящик кинь, быстро дойдет, быстро дойдет, дойдет…

       Я дергал Витька за руку, он смеялся, нес какую-то чушь. Все смеялись, я смеялся. Какое смешное слово ЕФРЕЙТОР, почти как ЕНОТ, нет, ефрейтор смешнее, смешнее чего, слова СМЕШНЕЕ.  Остановиться было невозможно, мне стало страшно, что от смеха не смогу разогнуться и умру. Вокруг скалили зубы парни в тельняшках, каждый напоминал какое-то доисторическое животное. Я внимательно изучал эти лица. Круто! Какие персоналии, вот бы их сфоткать, друзьям показать. А они чего такие серьезные? Блин, какие ребята, они понимают, что я о них думаю, но я не подам вида, нее…, я для них буду думать про ЕНОТА, а для себя про себя. Нет, они все равно поймут, они все про меня поняли, но я и не скрываю, я нормальный питерский парень, блин, не москаль какой-то. Только бы Витька спать отвел, а он-то чего плачет? Это из-за меня, ему стыдно за земляка. Да он ржет… это от смеха. Ха. Ха – ха. Икс – а. Витька, блин, классный он перец… в тельнике, блин, Витька…

     -    Дарин… я тебя ищу везде.

Это был лейтенант. Он все про меня понял, сразу, надо у него попросить прощения, надо все честно рассказать, только искреннее. Но тогда попадет ребятам, что делать, что? Я сейчас что-нибудь придумаю, как стыдно…. Надо сделать лицо по серьезнее, надо собраться, одеть пилотку…

     -    Отдохнуть не получиться, у нас вертушку повредили, повезешь на землю наших ребят. Гробы загружают, сухпаек на два дня в кабине, отход колонны через десять минут. Вопросы есть?

     -    Я не спал совсем, - кажется, сказал я.

     -    Некогда спать, война. Это приказ. У тебя есть десять минут собраться, - лейтенант с усмешкой оглядел всех.

     -     А вы чего тут собрались?

     -     Мы с караула отдыхаем, не вставая, ответил кто-то.

Лейтенант ушел. Мы остались.

     -    Везет тебе, Серёг, завтра дома будешь.

     -    Вить, помоги. Я тут девушку подвозил в медчасть, не успел контактами обменяться, можешь её найти, срочно, пока не уехал, Света зовут.

     -    Влюбился, что ль?

     -    Может быть, - я скромно пожал плечами.

Ребята мне сунули конверты. Я пошел к машине, Витька – в санчасть.

 

Я ждал у машины. Колонна вот-вот должна была тронуться. "Только бы Витька успел" - думал я. "Ну если не успеет, напишу ему, номер части я знаю. Витька – друг, он поможет мне" К моему Шесть-Шесть подкатил газик. Лейтенант распорядился солдатам погрузить еще один цинк во мне в кузов. Пока грузили, ко мне подошел Витька. Смотрел он на меня как-то странно.

       - Ну чего нашел Светку, - нервничал я.

Витька помолчал, потом посмотрел мне в глаза.

       - Да, Серег. Она передала тебе записку, но с одной просьбой. Обещаешь, что выполнишь?

       - Ты меня знаешь, все будет, как надо!

       - А мне обещаешь, не только ей, но и мне?

       - Хорошо!

       - Вот записка, тут адрес и все такое. А просьба такова – ты должен её прочитать, дома, как только вернешься... выполнишь?

       - Хорошо, не вопрос, - я убрал в карман конверт.

Мы обнялись с Витькой, я запрыгнул в машину, колонна тронулась.

     

        Какая красивая страна, золотой песок, высокие горы, синее небо. Вот тут здорово жить. У меня есть теперь любимая девушка, с которой я обязательно встречусь, пусть через пару месяцев, время не так важно. Я точно знаю, что её люблю. Она так красива и так нежна, а еще у неё благороднейшая профессия – лечить людей. У неё доброе сердце, голубые глаза и светлые волосы. Я приеду за ней в Москву, заберу к себе, в свою большую квартиру, и я уверен, что мама ей будет рада. Только два месяца отделяют меня от неё, только два. Это же так мало! У меня классная машина, на ней можно везде проехать, нигде не застрянешь. Можно поехать в какое-нибудь селение, покатать детей, попить молока. Как давно я не пил козьего молока, а оно вкусное, очень вкусное, жирное такое и козой пахнет. Впереди грохочет танк. Как я устал от этого грохота, хочется тишины, хочется любви, той любви, которой пронизана вселенная, которая живет в каждой травинке, в каждом камушке, каждой песчинке.  Да в прочем все едино, ведь время – лишь материя, которая исчезает, как только проявляется любовь, а исчезает время, пропадает пространство, можно оказаться сразу везде. И правда, какое пространство, если нет времени? Нет больше пути, все едино и песчинка, и цветок. Я есть там, где мое внимание, я могу быть и здесь, и там,  могу бежать, могу плыть, могу просто стоять, смотреть вверх, в небо, и все мне принадлежит, и я растворен во всем. Берите меня, наслаждайтесь моей любовью, ее на всех хватит, мне не жалко, мне приятно, и я сам хочу этого. Колонна, как паровозик, тянется от склона к склону, то исчезает, то появляется. Справа склон фиолетовый от маков. Как красиво, я никогда не видел столько маков. Стоит раскрыться миру своей лучшей стороной, как мир открывается тебе. Мир готов, всегда готов, он ждет искренности от каждого, чтоб в любое мгновение подарить себя тем, кто готов его принять. Это поле маков – подарок мне. Мне не нужно ехать за ними, мне нужно принять этот подарок. Мир открылся мне – как я могу отказаться? Я обижу любовь, я оскверню  чистоту, подаренную сегодня мне. Если я не приму подарок, кому-то другому мир не поверит из-за меня.

         Я свернул вправо. Маки улыбались мне, я улыбался им. Двигатель я выключил и просто катился медленно вниз, не нарушая тишины. Внизу остановился, вышел из машины, и упал в объятия макового поля. Маки меня любили, меня любило небо, и я отвечал взаимностью. Время исчезло, оно было слишком грубым, чтоб существовать во мне, а я слился с этим чудесным миром, и просто в него смотрел. Передо мной возвышалось пыльное колесо моей машины, на него стеблем, прилип цветок мака. Цветок был подарком, он шевелил лепестками на легком ветру, проявляя нежность ко мне, а я ему  открыто улыбался. Красивая пестрая бабочка, покружившись у колеса, села на мой цветок, мой дорогой подарок, наверное, это была его подруга, и он пригласил и ее поделиться своей красотой. Я присмотрелся внимательно и увидел совсем не бабочку... Это была маленькая прекрасная фея с пестрыми крылышками и вьющимися волосами. Она весело кокетничала, взмахивая крыльями, и прятала взгляд. Я протянул ей руку, она вспорхнула с цветка, зависла в воздухе, но все-таки села на мой указательный палец. Сзади подъехала машина, но это для меня не имело значения, я любовался прекрасной феей-бабочкой. Она – то взлетала, то снова, смеясь, садилась мне на руку. А вокруг колыхались маки, источая пронизывающую мир любовь.

       -    Чегхо везёшь?

       -    Да… гробы.

Кто-то открыл тент машины, залез в кузов, заскрежетал оцинкованным железом. Фея вспорхнула с моей руки, перелетев обратно на цветок. Она любовалась мной и уже не прятала взгляд. Рядом со мной, на корточки сел обвешанный оружием мужчина в арабском платке, но она на него совсем не смотрела, она смотрела на меня.

     -    Откхуда сам?

     -    Из Питера.

Мужчина снял с себя огромное ружье, что-то крикнул по-арабски, ему ответили так же.

Он сел рядом со мной, закурил. Я посмотрел на него. У него были большие черные глаза, и он любил этот мир так же, как и я.

     -     Я учился там, в политэгхническом технукеме.

     -     А я – в Университете, только за тройки в армию загребли.

     -     У меня дженщина там моя учхилась, Лена, знаешь ее?

     -     Да, Лену знаю.… А мою, Света зовут.

     -     Красивая?

     -     Ага. У нее волосы светлые, и голос такой тонкий и нежный.

    -     И у Лены свэтлые волосы и гхлаза халубые. Мне она сниться, а я за нее Аллаху молюсь. Вхстану ночью, помолюсь и мнэ хорошо. Я ее люблю. Не видэл дхавно, шесть лет не видел.

Мы смотрели вдаль и молчали. Фея перелетела на мое плечё и нежно тёрлась о мочку уха.

     -    У тхебя кхофе есть?

     -    Да, в кабине возьми под сиденьем.

Он встал, подошел к открытой машине, вытащил из-под сиденья банку.

     -    Будэшь? У мэня вода есть.

     -    Давай.

Мы сидели, пили из кружек холодный несладкий кофе и он был прекрасен. Вокруг цвели фиолетовые маки. Где-то шла война, а где-то дети играли в дочки-матери. Я был и здесь и там, я чувствовал этот мир изнутри, я плыл в его справедливом течении через смерть и рождение, и мне никого было не жаль. Потому, что я знал, что боль – это обратная сторона радости, и лишь точка, названная временем, вызывает столько страданий, и любое действие к разрушению – это замаскированный страх перед его великой ложью. Время – это кара людям за их ничтожество, за их нелюбовь, за отказ принять великое в угоду малому. А истина  так проста, она ломится к нам каждое мгновение, и истина есть любовь. Мой друг это знал. Он пил холодный кофе и думал о том же, может быть на другом языке, другими формами, но о том же. Это знали маки, но они не думали, они этим жили.

     -   Меня Ахмед зовут, сказал мой друг. - Воина закончиться, в гхости приезжай, мэня тут всэ знают. Встрэчу, накормлю, гхоры покажу.

     -   А я на Васильевском живу. Третья линия, дом семь, квартира 3. У меня мама хорошая, добрая, пироги гостям всегда печет. Ее все на нашей улице знают, а я – Серега Дарин.

Мы встали, обнялись.

     -    Удхачи, брат!

     -    Давай, брат, с Богом.

     Мы  разошлись по машинам. Фея порхала вокруг, я на прощанье подарил ей воздушный поцелуй. Заведя машины, мы стали подниматься в гору. Ахмед сидел в кузове старой «Тайоты», на крыше которой был закреплен крупнокалиберный пулемет. Поднявшись на гору, они свернули налево, а я направо догонять колонну. На душе было легко, даже не хотелось спать. Я забыл, что шла война, а война забыла про меня. Странно, что никто не заметил моего исчезновения.

        Не успел я отдаться прагматичным мыслям, как из ущелья вынырнули два вертолета. Они покружили надо мной, затем, сорвавшись, исчезли за моей спиной. Через минуту я услышал стрельбу и взрывы. Я остановил машину, пытаясь разглядеть, что происходит.

Из-за холма, откуда я поднялся, поднималось черное облако дыма.

 

       А через неделю я уже ехал в поезде домой. Что мне дала служба в армии? Я потратил два года, чтоб научиться быть хитрым, уметь приспособиться. Приближенный к офицерскому составу своей части, я увидел человеческие пороки во всей красе их низости, хотя в большинстве, наши офицеры были неплохие мужики, просто заняться им было нечем. Они играли свою роль, солдаты свою, все существовало в гармонии, но от этой гармонии тошнило. Я был благодарен судьбе, что хоть один день был на войне, никого не убил, и меня не убили, я чувствовал великую мудрость и любовь Бога к себе, который так изящно снял мою озлобленность за два потерянных года и показал тайну,  которую я до конца даже не понял и пойму ли?

         За окном поезда расстилались бесконечные зеленые поля. Напротив меня села пожилая пара. Бабушка долго копошилась в сумках, выкладывая на стол разные харчи, развернула жареную курочку в фольге.

     -    Сынок, покушай, издалека, чай, голодный.

Я даже не стал отказываться, настолько искренне было ее желание меня подкормить. Поблагодарив, я отломил маленький кусочек.

          Я ждал этого момента неделю, бороться с собой, чтоб выполнить просьбу своей любимой. Светино письмо я носил в кармашке под сердцем. Но теперь, теперь я почти дома, я же могу его прочитать? С трепетом, достав конверт, я бережно развернул свернутый лист:

 

     Серега, это Витька. Буду краток. Светки больше нет,

 

Меня ударило тысячами вольт в сердце и голову. Я откинулся к стенке. Пропала радость дембеля, пропало желание жить. Наверное, я так просидел с полчаса, почти без движения.

Дедушка напротив, долго смотрел на меня, потом осторожно спросил:

     -    Где служил-то, Сынок?

     -    В Афганистане.