Проза

-Своих лечим через себя, - сказала тоненькая с красным от простуды носом якобы ясновидящая в магическом салоне, и улыбнулась.

Тесный коридор, где на стенах висели пустые, не имеющие никакого излучения иконы, отливая фальшивым золотом, разветвлялся, переходя в несколько комнат, и вот в одной из них странного весьма человека принимает она.

 Чем странен?

Он зыбок, как будто, - лицо его точно задёргивается шторкой марева, расплывается, потом конденсируется опять, и ей вдруг кажется, что вместо руки у него клешня.

Она зажмуривается, и у неё начинает кружиться голова, а когда открывает глаза, видит перед собой обычного, но зло улыбающегося – ухмыляющегося, скорее человека, чей рот больше напоминает хирургический надрез.

 -Что? – спрашивает он без всякого сочувствия. – Болит головка-то?

Она кивает непроизвольно, чувствуя, что головокружение прошло, а вместо него в голову, точно в пустую тыкву, кто-то насыпал шарики боли, что катаются, стукаясь друг о друга – разве что искры не сыплются из глаз.

-Сейчас ещё сильнее будет.

Он щёлкает пальцами в воздухе, мелькает тень чёрного рыцаря в плаще, потом раскрывается прореха в воздухе, и шариков в голове становится больше, они заполняют весь череп, и мнится, твёрдая кость треснет сейчас, выпустив на волю состав жёлто-янтарного, серого в красных прожилках мозга.

Она вскрикивает, хватаясь руками за край столешницы.

 -Ну, не кричи, не кричи …ясновидящая, - говорит человек. – Сейчас легче станет.

Шарики лопаются в голове, уменьшаются в объёме, растекаются плавным туманом, от какого становится сладко, как во сне; она улыбается блаженно, как идиотка.

-Как там с ясновидением? Не прошло ещё?

Он больше не ухмыляется, смотрит тяжело, мрачно, и глаза у него – серо-стальные, как у пулемётчика, этого косаря смерти.

-Так что знай, - говорит он веско, будто гирю на пол опускает, - на каждое жульничество найдётся укрощающая сила.

 Круги больше не плывут перед глазами женщины, ловким враньём (впрочем, среди прочих) зарабатывающей хлеб, она ничего не понимает – всегда считала и колдовство, и эзотерику обманом, нагромождением слов, а вот, поди…

-Кто вы? – спрашивает она.

-Тот, кто раздаёт заслуженное. Уволишься отсюда, пойдёшь в детский сад – это по тебе.

 

Она откидывается на стуле, засыпает.

 

-Оля, Оля! – кричит первым приведённый мальчик Андрюша – такой симпатичный, беленький, как ангел.

-Здравствуй, зайчик, - улыбается она. – Иди скорее ко мне.

Он бежит, он обнимает её, сидящую за столом, рисующую.

-Смотри какой слоник получается! Давай дорисуем вместе.

Отец заглядывает, здоровается с нею, прощается с малышом, уходит.

Она ждёт других детей.

На неё никогда не бывает никаких жалоб – дети ей: как живая поляна, как трепетные, ожившие цветы, как крохотные, чудные херувимы; они слушаются её, бегут к ней, часто не хотят уходить, и – редко-редко, зажмурившись на миг – вспоминает она, точно проносится чёрное облачко – салон, горящие свечи, пустые иконы, стеклянные шары, колокольчики, пучки сухих трав, и – обманутые люди: чередой, вереницей…