Проза

1

Январь, узоры на стекле, булочки на столе, солнце и любовь.

Она поправила волосы и продолжила свой монолог. В ней долго копились слова, может, некому их было говорить, может некогда, а сейчас, будто птицы в открытое окно вылетали.

«...Вьюгу люблю, слышу её, будто она мне рассказывает что...»

Захотелось обнять её, сказать — всё будет хорошо.

Волосы пахли ромашкой, медовой горчинкой и свет в глазах вечерний.

Внутренняя темнота, когда она наступает, вжимаюсь в стену, жду спасения. Сегодня было особенно темно, но запели петухи, и тьма отступила в глубину.

Подарки дня: смотрит лукаво, ест варенье алюминиевой ложечкой — просто девочка. Стало страшно, уйду сегодня-завтра — останется оголённая, можно руками брать. Будет меня вспоминать как что-то хорошее, может даже лучшее в жизни...

Это было похоже на бегство: купленный в лавке тортик на белой накрахмаленной скатерти — суррогат внимания, слово «Прости!» — тайнопись на стекле, вымоет его и не заметит.

2

«Вот и встретились», — едва слышно произнесло отражение. Человек в лётной экипировке — синий комбинезон, куртка, унты — смотрел на него из старого запылённого зеркала. Нарастающий ропот внутри, и ещё... кулаком в стену — виниловые пластинки пыльной вертикальной стопкой у облезлой стены вздрогнули, сбросили с себя пыль.

Верди, Григ. Взгляд упал на старый проигрыватель. Загадочная русская душа, понятная, он и сам любитель Грига. Музыка металась в пламени печи. «В пещере горного короля». Усмешка судьбы сквозила в этом неожиданном подарке чужого дома.

Наступило утро, в котором всё было иначе, внове... солнечная терраса, птицы, глубокое небо. Глеб вышел во двор в новой экипировке, подаренной (или даденной взаймы? нужно бы уточнить) соседом накануне: советский лётчик восьмидесятых. Тот уже стоял на дороге, выглядывая, с кем перекинуться парой слов. «Как спалось?.. Да вот, собираюсь пройтись — видел реку и лес... Да я сибиряк, морозом меня не взять... Не сегодня...»

А снег осыпал их, превращая в пушистые статуи, снег искрил и слепил. И было тепло, несмотря на мороз, было легко и весело, и встреча с собой в подёрнутом патиной зеркале уже не казалась чем-то зловещим.

Морозная чистота — даже если это чистота последнего вдоха... он готов её принять.

3

Восковые ели, раскидистые звуки... хрупкая жизнь под открытым небом. Глеб чувствовал себя астронавтом, первопроходцем Земли.

Бредя вдоль реки мимо вспученных рыб, застрявших на отмелях, мимо остатков кострищ, чернеющих сквозь алмазную крупитчатость наста, мимо ветхих мостов, повернул на реку и перешёл по льду на другой берег — к лесу, виднеющемуся невдалеке.

Он шёл к этому месту всю жизнь и пришёл вовремя, не опоздал...

Любовь — это какая-то отдельная история... истории: даты, территории, сражения. Человек уходит с твоей орбиты — ни злости, ни грусти, просто цифры: в таком-то году, в таком-то тысячелетии.

Наступила усталость — та усталость, что протяжным звуком в чистом небе, будто выстраданное счастье — высокое и недоступное. Прямо над ним в небе распускался сияющий инверсионный след реактивного самолёта, мягкий гул легко заполнял собой белые пустоты.

Глеб застыл в состоянии счастливого припоминания: маленьким любил смотреть в небо и слушать самолёты — был уже достаточно большим, чтобы понимать, что есть Бог, что всё очень даже славно придумано в этом мире. Это правильно, когда есть Бог и когда он пролетает над тобой ровно в полдень.

Глеб плакал, как ребёнок, поверивший, что есть, кому плакать...

Бог улетел, слёзы стали льдинками. Соскользнув с небосклона, солнце погружалось в темноту.