Проза

Глава первая

Ничья

 «Нива» со съёмочной группой притормозила у ближайшей закусочной. Спецкора Андрея долго упрашивать не пришлось. Он тоже имел садовую голову на плечах. И голова эта болела.
            – Ладно, Петя, уговорил! Пусть будет, по-твоему, – проворчал он. – Но не более ста грамм! У нас впереди ответственная съемка. А то ты опять наваляешь, как вчера.   
            Что было вчера телеоператор Петя помнил, смазано, как бы в расфокусе. Вчера, поздно вечером, они вернулись из командировки, из села Верхний Мормон. Там проходил ежегодный праздник Урожая. Его апофеозом  явился банкет, где друзья изрядно поднабрались.
            А до этого было долгое и нудное заседание правления колхоза. Снимать «сидячки» и «говорящие головы» Петя не любил. Изнывая от однообразной фактуры, он принялся крупным планом отпечатлять туфли членов президиума, а потом переключился на их носы. Носы были на любой вкус: курносые, крючковатые, картошкой, с горбинкой, а один, ну, в точности – свиной  пятачок. Это-то и припомнил ему спецкор.
            Петя был человеком совестливым, а потому рефлектирующим. Впрочем, самоедство его покрывалось бесшабашностью нрава, – примерно так, как бейсболка покрывала его рыжий кокон. 
            Он был человеком полета. Коллеги называли его «властелином  мгновения». Часто, наведя объектив на занимавший его объект, Петя приговаривал: «Остановись мгновенье, ты ужасно!». При этом профиль его лица обретал вид  отточенной алебарды. Горящие глаза обращались в узкие синие щёлки, рельефные губы смыкались  в прямую линию, и даже, его тонкий нос, казалось, становился острее. Тут Петя выкладывался по полной.
            Петя консервировал время.

            В утробе забегаловки, куда они ввалились, разило воблой и перегорелым спиртом.  Друзья взяли по сто граммов водки и по дольке лимона. Присели за столик.
            – Что, Петя, налопопам? – предложил Андрей.
            – Да что тут половинить! Разве это доза? Пей сам свой лопопам! – огрызнулся оператор и махом опрокинул стакан в недра своего ошарашенного «я».
             – Петя, мы не упиваться пришли, а поправить здоровье!
             – Да, Андрюша, тут ты прав! Водка исцеляет любую болезнь. Можно сказать, все заболевания лечит. – Он пососал лимонную дольку и добавил: «Окромя алкоголизма».
            Спецкор хмыкнул и отпил половину содержимого. Его «душа, перееханная трамваем», мало– помалу расправляла поломанные крылья. В этой фразе, некогда изреченной им же самим (в порядке самоидентификации) слово «трамвай» обозначало судьбу. Или рок.
               Андрей был сухощаво высок, но в речи и телодвижениях нетороплив. Как и Петру, ему было тридцать с хвостиком, впрочем, мичуринская бородка клинышком, делала его более представительным.  
               Участвуя в попойках, Андрей строго придерживался своего фирменного стиля поведения. Как только перева́ливало за двести пятьдесят – сразу включал «песняка», независимо от места и ситуации. Это было его фишкой. Зычный голос, подобно сирене, парализовывал окружающее пространство, вызывая оторопь у окружающих. Предпочитал казачий фольклор. Часто, щуря глаза, искательно смотрел вдаль, как бы прислушиваясь к отдаленным аплодисментам.
            – Ты, Петя не алкаш, – сказал он, поглаживая бородку. – А, всего лишь, жалкий   пустобрёх.
               Оператор обернулся на стойку и посмотрел на барменшу. Затем вперился взглядом в пустой стакан. 
            – Андрей, а ты знаешь, почему в народе говорят: «Между первой и второй промежуток не большой»?
            – Почему же?
            – Объясняю. Вот ты сейчас выпил и стал другим человеком. Заметил? А этот другой – тоже хочет выпить! Для этого другого ты оставил пятьдесят грамм. Получается, что ты с ним пьешь налопопам. Мой же, другой человек, как видишь, остался с носом! А я не хочу его обижать! Ближних надо любить!
            – Нет уж, Петя! Пусть этот твой «другой человек» подождет до окончания съемок!
               Андрей допил свой стакан и направился к выходу. Оператор меланхолично поплелся вслед за ним.
            – Съемка, съемка, – ворчал он. – Какая может быть съемка в полуобморочном состоянии?!
            – Петя, тема закрыта! Не канючь!
            – Это ты замолчи, чревовещатель хренов! – огрызнулся Петя. – Ну, кто ты без меня? Кто? Да без меня ты просто радио! Ра-ди-о!!!
               У машины их встретил водитель Вадим – «добродушный трактор», как окрестил его Андрей. Он курил трубку.
            – Ну что, бандерлоги, полегчало? – баском хохотнул он. – Эх, жизнь наша поломатая!
               Вадим тоже не был обласкан судьбой. Бывший спецназовец, прошедший, по его выражению, «пот и кровь», и повидавший смерть. Но добродушия при этом не утративший.
               Петя вымучено, улыбнулся. Ему было не до шуток. «Верхний Мормон, Верхний Мормон, – бормотал он, протискиваясь на заднее сидение. – Интересно, а как отмечают этот день в Ни́жнем Мормоне? – Хотя…  наверное, лучше об этом не знать!».
               Он вспомнил приезд в село; как они устраивались в гостиницу. И как разыграл его Андрей. Да-а, это был не самый вдохновенный момент в жизни Петра. В гостиницу, а, вернее, в Дом приезжих, как ее именовали в селе, Петя влетел при переполненном мочевом пузыре. Он второпях сунул свой паспорт Андрею.
            – Андрюха, оформи номер. Мне нужно кой-куда забежать!
               Петя метнулся по коридору, в надежде найти заветную комнату с литерой «М». Не обнаружив сего удобства (оно находилось во дворе), он заскочил в умывальню, открыл кран, и, оглядевшись, пристроился к раковине. Едва он приступил к процессу, как за спиной раздался гнуснейший женский голосок: «Ну, как вы устроились, дорогие гости?»
               Петя похолодел, судорожно втянув живот. По ноге, пропитывая штанину, побежала горячая струйка. Он испуганно оглянулся и узрел, расплывшегося в улыбке Андрея. Тем же профурсетским голоском тот пронудел: «5:4, Петруша! 5:4! В мою пользу!»
               «Нива» дернулась и остановилась, оборвав угорелые Петины воспоминания.
            – Прибыли на точку, – объявил Вадим. – Выметайтесь! Я тоже схожу на выставку. Хочу немного окультуриться! Только меня не снимайте.
               В выставочном зале народу было немного. Десятка полтора посетителей, не считая авторов полотен. Впрочем, народ постепенно подтягивался. Настало время открывать выставку. Перед собравшимися, выступил председатель правления Союза художников города. Он долго и нудно разглагольствовал об особой роли «безобразительного» искусства в России. Помянул Кандинского. Посетители позевывали, переминались с ноги на ногу. Выставка их не впечатляла.
               Пока оператор снимал картины и зрителей, – спецкор разыскивал известного в городе искусствоведа Добромилова. Взяли у него интервью. Петя, меняя ракурсы, продолжал снимать картины.
            – Что за мазня?! – ворчал он себе под нос. – Бессмысленная мазня! Дичь какая-то…
               К нему подошел Вадим. В глазах его прыгали смешливые зайчики.
            – А как тебе вот эта картина? – спросил он, указывая на потолок.
               Петя посмотрел наверх и увидел в углу на потолке дождевые потёки. Накануне прошел дождь, и крыша в павильоне дала течь.
            – Да… эта «картина» не хуже других. Не хуже и не лучше.
               Он задрал камеру вверх и средним планом отснял живописные разводы.

                Вернувшись на студию, спецкор, вместе с оператором, отсмотрели материал. Андрей приступил к раскадровке.
            – Петя, а это что за картина? – спросил он, указывая на последний кадр. – Что-то я не припомню эту работу.
            – Да разве всё упомнишь! – усмехнулся оператор. – В этих абстракциях не мудрено заблудиться. По мнению Добромилова, – это одна из лучших работ на выставке. Называется «Дождливая рапсодия».
            – А кто автор? Ты не запомнил?
            – Почему же не запомнил…  запомнил! Автор  твой однофамилец – Маркин. Потому и запомнил. С тебя магарыч, Андрюха!
               На этом друзья расстались. Спецкор отправился писать текст, а Петр, в приподнятом настроении поехал домой.
               Вечером, в квартире оператора раздался телефонный звонок. Звонил спецкор. Он был вне рассудка.
            – Выхухоль ты рыжий! – вопил Андрей. – Выкидыш засохший! – Откуда ты взял эту «Дождливую рапсодию»?! Мне звонил Добромилов. Он посмотрел в новостях наш сюжет и утверждает, что такая работа на вернисаже не выставлялась! Еще сказал, что никакого Маркина он не знает…  кроме меня! Ты мне объяснишь, наконец, что всё это значит?
            – Успокойся, Андрюша. Это означает, что счет стал 5:5.  У нас с тобой – ничья!