Жизнь как есть

 

 

Каждый турист, посещающий мировые достопримечательности, переполненные туристами, мечтает выделиться из толпы туристов. Когда те перебегают от памятника к памятнику, позируя в забавных, всегда одних и тех же позах у каждого монумента, постараешься сойти с гладких мраморных дорог на щебенчатые тропинки. В окрестности Акрополя уйти с проторенных путей оказалось проще простого: еще внутри огороженного пространства, охраняемого министерством культуры, обнаружились безлюдные места, на которых путешественника поджидают встречи и открытия.

На второй день в Афинах я поднялась по улице Дионисия Ареопага до городской магистрали, перешла её к арке Адриана, знаменующей границы древнего города, и вышла к Олимпиону, знаменитому грандиозной колоннадой храма Зевсу. Строительство его начал в шестом веке до нашей эры Писистратос, внук тирана с тем же именем, решивший этим храмом превзойти имеющие к тому времени святилища, но завершить дело жизни не успел: тирания пала, финансирование прервалось, храм не был достроен. Закончили его уже римляне, тот самый император Адриан, который построил стену вокруг города и арку, со стороны древнего холма надписанную: это город Тезея, а с другой, обращенной наружу: это город Адриана, а не Тезея. Древнему городу – его имя и право, новому –новое.

Утреннее небо над Афинами, старыми мраморными храмами и застекленными балконами многоэтажек, сияло лазурью, радостью проливалось на каменистую сухую землю, прорастало гимнами коринфских колонн. Как и восходящие у их подножий папоротниковые пальмы, колонны тянулись навстречу свету щербатыми стволами, расцветающими разлапчатыми навершиями. Радость теплого мрамора свивалась в завитки хвалы, возносящейся к сияющим небесам. Боги, которых встретили тут люди, по-прежнему наблюдали за своей землей, осыпая её щедрыми благодеяниями любви, не дожидаясь просьб и молитв. Таких богов ни о чем не нужно просить, их следует благодарить, слагать гимны славословий, прямые, как эти колонны, и пышные, как букеты мраморных пальмовых лап наверху.

 

 

На периферии храмовой площадки, в тени кипарисов громоздились отдельные каменные плиты, то разложенные заботливыми рядами, то одетые в решетки и запертые внутри хранилищ под открытым небом. Тут творится новая история древностей – археологические находки врастают в свои прежние места, или новые плиты встраиваются на места утраченных за бурные века.

- А где тут Илиссийская долина? – спросила я молодого человека, проверяющего билеты на входе в Олимпион.

Долина древней реки Илиссос, сейчас эта река убрана в подземные трубы, была местом обитания древних муз. Здесь совершали омовение те, кто готовился пройти путем возрождения, до самого Элевсина. Здесь возводились храмы, святилища, церкви, от классических античных времен до византийской эпохи. Меня интересовали первые из них, античные и протоантичные по возможности. Разумеется, к нашему времени ничего от них не осталось, нет храмов, нет жертвенников, нет платановых деревьев, меж которых Сократ любил соблазнять разговорами своих юных друзей.

Контролер, высокий строгий парень с печоринскими глазами, воодушевился, услышав, что я хочу увидеть не только грандиозную колоннаду:

– Сразу за воротами поверните направо и вдоль стены.

Тропа шла вдоль массивной каменной, по кладке – римской, стены.

Почти сразу за поворотом, в тени кустов, под свисающей донизу веткой, человек в камуфляжной форме, безрукавке и черных армейских сапогах склонился над куском мрамора. Он стоял на коленях и ударял молотком по стилу, упирающемуся в кусок мрамора. Земля вокруг была усеяна бело-серыми осколками, и новые куски разлетались под его ударами. Человек был смугл, круглолиц и приветлив. Он улыбнулся, увидев, что я разглядываю его и снимаю на телефон.

– Добрый день, – сказала я.

– Здравствуй.

Он охотно отозвался, и я поинтересовалась:

– Что вы делаете?

– Это будет фонтан, – он с готовностью отложил работу, поднялся на ноги и подошел к плите, лежащей на земле по соседству.

Там уже были вырезаны, довольно грубыми линиями, но замысловато переплетенные, листья и гроздья винограда.

– Это тоже вы сделали? – восхитилась я.

– Это мне министерство культуры заказало. Я здесь год работаю на министерство культуры, раньше работал в Коринфе, десять лет трудился, а потом уехал в Афины. Там все закрылось. А тут мне министерство культуры дало заказ. Они хотят, чтобы я быстро работал, все сделал и сдал им. А мрамор торопливость не любит. Видишь, как, – он снова поднес инструменты к плите, – если я отобью кусок, его обратно уже не приделать, ошибешься, и все, отобьешь необходимое.

Говорил он отрывисто, останавливаясь, чтобы подобрать слова, а затем срываясь на скороговорку.

Я покивала.

– Меня Джорг зовут.

– Джорг?

– Джорг. Как воина, который убил дракона. А тебя?

– А, Георг. Меня – Татьяна, – я протянула ему руку. – Это греческое имя, Татьяна, знаешь? Как у древнего царя – Татиан. А фамилия у меня польская.

– Ты из Польши?

– Мм... Да.

Я кивнула. Мне хватило растолкования этимологии моего имени в отеле.

– Отпуск?

– Да, на неделю здесь, в Афинах. Я с детства мечтала побывать в Греции, читала книжки, смотрела, но все не складывалось, то работа, то еще что. Вот только сейчас первый раз в жизни приехала, и так рада! Здесь потрясающе, очень интересно, красиво!

Он слушал не слишком внимательно.

– А кем ты работаешь?

– Учительницей. Учу детей математике. Я хочу показать им красоту математики, основы мысли, логики, и красоту, конечно. Как в геометрии, у Пифагора, у древних греков.

– Я считаю, искусство важнее математики, – он обернулся. – Твой телефон делает видео? Снимай меня, но без лица, только руки. Покажи это в школе, ученикам, пусть будет в школьном музее. Дети должны знать, как люди работали в прошлые времена, так можно и сейчас. Если они будут уметь это делать, им не будут нужны наркотики, не будут нужны развлечения. Они сейчас скучают и просят развлечений, потому что не знают, как делать такие вещи. Смотри, я не беру денег за уроки. Умение нужно дарить, так я считаю.

– Конечно, – я была с ним совершенно согласна.

Он наклонился над плитой с виноградными лозами.

– Делаем скол в камне, – он установил стек острием в выбранную точку, молотком в другой руке стал стучать по ручке, поворачивая стек в ложбине камня.

– Сначала я проделываю канавку. Потом чистим...

Он отложил молоток, а стек принялся вращать в ладонях, как в научно-популярных фильмах первобытный человек вращает палочку, добывая огонь.  Затем он взял другой инструмент, он оканчивался не острием, но крошечной лопаткой, но действия мастера были теми же – он стучал по рукоятке молотком, поворачивая её вокруг оси. Плоские осколки мрамора разлетались по сухой земле, продолжая линию его ударов. Он наклонился к плите и подул, выдувая мелкую пыль, и тут же взял прежнее орудие, продолжил. Борозда в мраморе увеличивалась, принимая задуманную форму. Снова лопаточка и несколько ударов молотком, отозвавшихся тонким пением металла о камень.

– Мои пальцы крепки на этой вещи, а молоток – мягок, – показал Георг.

Подул на камень, пыль взлетела над плитой. Он создавал линию, поднимаясь от одной точки к другой, обозначая основание листа коротким ударом по стеку, проводя черту лопаткой. Рисунок на мраморе, легко очерченный лист, проявлялся у меня на глазах в аккомпанементе ударов молотка и облачков белой пыли.

– Гляди, – он поднялся на ноги. – Готово. Когда мы видим древние изображения на мраморе, они были сделаны точно так же.

– Ты сделал это!

На мраморе проявилось новые штрихи, лист, возможно.

– Вот ты приедешь сюда через год, а тут будет фонтан, и ты будешь думать, что он всегда тут был, с древних времен, а это я сделал.

Я кивнула.

– Сейчас молодежь не знает, чем ей заняться, а я учу их тому, что люди всегда делали. У нас безработица, люди учатся в школе, в университете, а потом не могут найти работу. Они бродят по улице, ищут наркотики, потому что им нечего делать. Я не беру денег с учеников. Меня спрашивают, почему ты не зарабатываешь на этом? Я считаю, когда делаешь за деньги, то отдаешь вещь и все. На прошлой неделе я выглянул из окна, а там дети курят, пока их родителей нет дома. Я говорю, у меня для вас хорошая новость. Какая? Скоро в школу. Как они скисли!

Я поняла, что прокололась, назвав себя учительницей – первое сентября ведь уже настало.

– Бедные дети! Хорошо мне, взяла отпуск на полгода, иначе бы никогда не выбралась. Всегда дела, работа...

Он всё равно не слушал.

– Смотри. У меня тут табличка.

Георг достал еще одну мраморную доску, совсем небольшую, меньше локтя в длину. По бокам ее обрамлял простой орнамент из наклонных бороздок, а в центре были в два ряда выбиты, я присмотрелась, буквы греческого алфавита.

– Это буква Альфа по-гречески, а по-финикийски она Алеф, ее вырезал мой друг, капитан афинской полиции. Это Бета по-гречески, по-финикийски – Бет, другой друг вырезал, тоже капитан, военный. Следующая – по-гречески Гамма, по-финикийски Гумл, это человек из Африки, потом буква Делта по-гречески, по-финикийски – Дельт, это сделала турецкая девочка. У нас много букв, я добавляю по букве, мои друзья помогают мне. Когда закончу алфавит, я покрою эту плиту куском кожи, сожгу ее, так что он потемнеет, заложу под землю в пещере, а через много лет пусть ученые найдут и решат, что это доисторический объект.

– Джордж, да ты художник! – восхитилась я.

Он обрадовался в ответ. Это было мило.

– Спасибо тебе. Это здорово, что ты делаешь. Это настоящее, абсолютно. Материал, техника, знания. Все абсолютно. Спасибо, что показал мне.

Он поднялся на ноги.

– Ты уходишь?

- Да. Счастливо, Георг!

– Пока, Татиниа!

За еще одним поворотом вокруг древней стены меня ждали развалины храма древним божествам, прародителям классических олимпийцев Зевса, Посейдона, Геры и компании: храм Хроноса и Геи, то есть времени и земли. Выглядел он по прошествии тысячелетий так, как и должен выглядеть храм этим сущностям – почти вровень с землей, стертый временем, заросший травой, едва угадываемый постамент. Здесь возносили хвалу богам до того, как стали возводить им дворцы мраморных колоннад. Я коснулась рукой травы: слава вам, вечные боги! Потом, запрещающих же знаков не было, как и наблюдателей за порядком, как и других туристов, я поднялась на поросшую выгоревшей травой площадку, села на камень, коснулась рукой травы. Славься, щедрая мать Гея, славься вечнотекущее время.

На соседнем холмике, снова никаких запрещающих таблиц, никакой огораживающей ленты, я увидела ведущий вниз лаз. Моя подруга, по профессии физик, а по жизни альпинист, не любит пещер, а мне они безумно нравятся. Я спускаюсь вниз, в завешенную паутиной темноту, протискиваюсь между сводами, чтобы оказаться в ином зале, на ощупь, по направлению к крошечному окну света пробираюсь дальше, снова протискиваюсь и выбираюсь наружу. Переживание, я знаю, сродни выходу на свет через родовые пути. Вероятно, мне повезло в родах, раз мне так нравится воспроизводить это действие в земных коридорах.

На афинском холме не было пещер, только лаз вниз на глубину моего роста, вход прикрыт тонкими акациями, в глубине три хода по сторонам от главной площадки. Своды их были уложены камнем, как ограждающая древний город стена – римские строения, поняла я. Короткие коридоры заросли паутиной. Сверху протягивало снопы лучей счастливое солнце. На вершине холмика росла пиния, когда я вылезла наружу, я уселась в её тени, принимая мощь дерева, дарящего людям плоды, покой и тепло – благословение каждого дерева, прислушайся к нему, священного, выросшего под лучами солнца на щедрой земле.

На обратном пути вдоль римской стены, у выхода из огороженной территории древних святилищ, охраняемых министерством культуры Греции, меня окликнул мастер по мрамору.

- Татиниа, привет! Я сделал тебе подарок. Из мрамора, моими инструментами, как люди носили в древние времена.

Щербатый кусок мрамора лёг в мою ладонь, по линиям судьбы. В центре его была проделана дыра, с одной стороны проведены пересекающиеся бороздки, с другой – подобие звезды или цветка, наверху – параллельные линии – дождь, проливающийся на цветок. Такой узор сделал бы древний человек, обозначающий своё присутствие в мире.

– Спасибо, Георг! Это великолепно!

– Подожди, нужно сделать повязку.

Он подошел к дереву и достал спрятанный на ветке кусок кожи.

– Георг, спасибо! Я обожаю такие вещи – настоящие! У тебя прекрасная профессия!

Он разложил на земле кусок ткани, взял в руку нож, острие на половину ладони, изогнутое лезвие, трещинка поперек металла.

 

 

– Все инструменты я делаю сам – так, как их делали в древние времена. Это лезвие – из африканского железа, рукоять – из кости. Когда я служил в армии, в пустыне, я делал такие ножи, чтобы солдаты убивали скорпионов.

– Здесь есть скорпионы? – изумилась я.

– Очень ядовитые. Я убивал змей, и из кожи делал чехлы для ножей. Руками ловил и убивал их. Потом у меня ножи отобрали, говорят – оружие. А что оружие – люди всегда такое изготавливали.

Он отрезал полоску от куска кожи, по спирали, ножом, потом кусочком обсидиана размером с ноготь. Острые углы получившейся полосы он ровнял, прислоняя её к дереву. По стволу сосны текли капли смолы. Стрекот цикад, запах сухой травы и смолы звенели в воздухе.

– Дерево плачет, – сказала я.

– Я иногда бросаю в него нож, – заметил Георг, – из него текут слезы.

Выше на стволе застыла пустая кожура цикады.

Джордж скрутил полоску кожи в руках, завязал узел.

– Ты ходил в горы или был моряком? – спросила я. – Узел профессиональный.

Он сделал второй узел, продел полоску кожи в один и другой, подтянул по нужной длине и протянул мне. Доисторическое украшение расположилось на моей груди.

– Подожди, я должна сделать ответный подарок.

Я вытащила лазурный камень из браслета.

– Держи. Моя дочь привезла с Барьерного рифа в Австралии.

– У тебя есть дочь?

– Да, она была на Барьерном рифе. Это сувенир.

– Нужно сделать в нем отверстие, – он приступил с обсидианом к моему подарку. – И отрезать еще кусок кожи.

– Эй, Георг! – позвал его меланхоличный красавец, пропускающий туристов в исторический комплекс. Вместе с ним были три девушки.

– Сейчас, Татиниа, подожди минуту.

Мой доисторический человек сорвался с места.

– А здесь у нас мраморная мастерская, изготавливаем объекты искусства в соответствии с историческими технологиями, – превозносил работу Георга сотрудник министерства культуры.

Я поднялась с усыпанной рыжими иголками земли.

– Смотрите, у меня тут настоящая доисторическая драгоценность.

Девушки восторженно заохали.

– Пока! Спасибо за подарок, Георг.

– Ты уже уходишь? А твой камень?

– Абсолютно твой. Не буду тебя отвлекать. Всем хорошего дня!

Я вернулась от долины Илиссос к Акрополю, где, следуя указаниям доисторического кулона, по вытертым тропинкам добралась, в одиночестве, невидимая для сторожей Акрополя, до узких лазов, до древних пещер Зевса, Пана, Деметры. Кое-какие посетители там все же бывали и проделали выемки в горе, и сложили в них пирамидки камней – дары древним богам. Я тоже подобрала с земли несколько камешков и сложила их один на другой на горной полке. С фигового дерева, растущего у дороги, я сорвала распахнутый, нестерпимо сладкий плод, уже набравший вязкость и сладость инжира, и возблагодарила богов – за этот фрукт, пищу, данную днесь, как и за весь этот день и эту прекрасную жизнь.

 

 

 

 

Ребёнку понятно, что оказавшись в царстве мёртвых, не стоит принимать угощение. Персефона вот поплатилась – несколько месяцев ничего не ела, а потом попробовала зернышко граната, которым угостил её Аид, и теперь должна к нему каждый год возвращаться. Хорошо, мать выпросила её на полгода обратно, к живым. Но то великая Деметра, к другим просительницам боги не снизойдут.

На древнем кладбище Керамикос в Афинах – том самом, откуда начиналась Элевсинская процессия, на холмике у дороги, у Священных ворот, растёт дикий гранат. Хотя и мелковатый, но плоды созревшие, раскрывшиеся, шкурка высохшая, прозрачные нежные ягоды распахнуты навстречу взгляду. Поистине запретный плод – яблоко ведь люди с севера выдумали, исходный плод был, разумеется, гранатом.

Вы заметили, как ловко я вставила это «разумеется»?

Гранат радовал глаз и звал прикоснуться к нему, попробовать. Только что я возносила хвалу божествам, срывала и съедала фиги, а тут… Сдержалась, прислушалась к голосу разума. Вот только… снятое на месте фото плодов, висящих на ветке, ласковых листьев – фото считается вкушением? Если к тому же поделиться ими в фейсбуке или рассказать в тексте? Если так – то я всё же приняла и этот дар, если не в царстве смерти, то на ее пороге, в одном из самых древних кладбищ нашей цивилизации. Выйти будет нелегко – придется идти проверенным путем до конца, до Элевсина, как шли люди по этой дороге тысячелетия тому назад, и возвращались – обновленными.

 

 

Тогда уж расскажу и об Элевсинской мистерии, тайну которой мистики разгадывают веками, умножая смыслы и сущности, в чем нет никакой необходимости. И тайны тоже никакой нет. Для начала, это сезонный праздник – как у всех цивилизаций, солнце взошло – праздник, день стал прибавляться – большой праздник, цветы появились – будет урожай, будет жизнь, есть что праздновать!

Но начнем со смерти. На Керамикосе в древние времена было кладбище, здесь протекала еще одна священная река – Ириданос, а хоронили здесь наиболее отличившихся граждан Афин и погибших в битвах воинов. Затем кладбище стало семейным. Если достойный муж лежит тут, понятно, что и супруга, и дети его, когда вырастут и достаточно повзрослеют, чтобы уже и умереть, тоже обретут место здесь. Девять кланов, девять семейств, и каждый с детства приходил сюда – прикоснуться к тёплым камням, пообщаться с предками, заручиться их поддержкой. Время шло, как река текла между холмов, и каждый присматривался уже к травке, предчувствуя, как ляжет рядом с родными, когда весна сменится летом, лето осенью, а с зимой придет старость и смерть. Но чудо – за ночью приходит рассвет, за зимой снова наступает весна, где-то там, на другой стороне Луны, во владениях волоокой Геры, запускается обратный ход времен, и жизнь расцветает заново.

Как люди могут запустить этот палиндром? Понятно же – пройти вдоль реки против ее течения, от устья, где покоятся мёртвые, до истоков, принести дары божествам и самим уподобиться им, вечно обновляющимся богам, чтобы весна наступила еще раз, и жизнь продлилась еще на один год, и оливы, виноград, фиги и гранаты зацвели и принесли плоды, на этой земле или под ней – круг повернется заново.

Так что ничего сложного – если не считать сложностью пройти лигу, двадцать километров, по каменистой дороге, с песнями и плясками, и с корзинами, полными даров, то есть, в полной выкладке. Конечно, участников отбирали. А то вдруг они, неподготовленные, танцуя и припевая, доберутся до места, а там копыта отбросят – кому это надо на священный праздник? Отбор и еще раз отбор. А что вы думаете, все эти афинские граждане, в плясках и танцах разворачивающие колесо времен, от осени к весне, действительно обладают окончательным знанием о мире, вселенной и вообще? Впрочем, напустить дыму и скрывать содержимое корзин всегда приятно. Отчего бы не потроллить любопытных чужеземцев! Тем более, в корзинах могут быть и препараты, не рекомендованные к повседневному употреблению. Болотная мята, не желаете ли?

Итак, пройдем по тропе на Керамикосе, у реки Ириданос, вдоль храма, где любил бывать Диоген, на развилке выберем левую дорожку, в сторону от Дороги Смерти и растущего на холме граната – по тропе вдоль высохшей реки к Священным воротам, и… упрёмся в стену, ограждающую археологическую достопримечательность!

Керамикос закончился, элевсинский путь продолжается. Но после посещения местного царства мёртвых, после прикосновения к плите с родственниками, все мы в Европе за эти три тысяч лет породнились, считая древнегреческие колонии в моём Крыму, я думаю, изображенные там женщины приходились мне пра-пра-пра.. я уже ступила на священный путь и должна была пройти его.

– Скажите, пожалуйста, где находится платоновская академия? – спросила я у билетёрши за стеклянной стеной будки министерства культуры.

Не то, чтобы я так уважала Платона, что считала нужным побывать на месте его Академии, но процессия, на путь которой я уже вступила, проходит именно там. В ее семи ямах, священных, разумеется, приносили жертвы, отправляясь в двадцатикилометровый путь.

Билетёрша поглядела на карту города, которую я ей подсовывала, и ткнула в зелёный прямоугольник – действительно, тут же подписано, я могла бы сама разглядеть.

– Только не идите туда! Если решили попасть в Академию, вернитесь на станцию метро Тиссион, с которой вы пришли. Оттуда две станции до Метрополитан, сядете на шестнадцатый автобус и доедете. Пешком ни в коем случае не ходите!

– Да-да, ужасная жара, – поддакнула я.

Я уже перед Керамикосом сомневалась, идти ли – действительно жарко, дышать нечем, да еще в брюках и шерстяном джемпере, единственном, что у меня было.

– Причем тут жара, – она посмотрела на меня, – это опасно.

– Конечно, конечно. Спасибо!

Ну вот, стоило увидеть смертельные дары богов и отправиться в путь, обращающий и запускающий заново время, как такое предупреждение! Я, конечно, не знаю, тут кризис, люди бедные, туристов, может, не любят. Но что страшного ожидает чужаков на улицах Афин? В двух шагах от исторического центра города? Понятно, что современного города я не видела, его порядков не знаю. Но немедленно за воротами Керамикоса на глазах билетёрши повернула не влево, к станции метро Тиссион, а направо – по направлению к Технопарку и, если дальше повернуть направо – Платоновской академии.

Повернуть – повернула, но насторожилась. Что ожидало меня?

Страхи привлекают опасность, делают из опасающегося жертву, по следу его уже идёт охотник. Нищие греки только и делают, что грабят беспечных туристов, забредших в их джунгли. Мои страхи были, видимо, совсем маленькими, и после поворота, на улице Спиру Патси, меня окликнули детские голоса.

– Эй, эй, мадам!

Пойду вперёд, это не меня, нужно крепко сжимать сумку.

– Мадам!!

На третий крик я оглянулась: две девочки лет десяти, тонкие, диковатые, как цыганки, с миндальными глазами, волосы у обеих убраны в пучки, как у взрослых, только у одной они черные, в цвет глазам, а у другой – бордовые.

– Сколько времени?

Ага, сейчас. А ключ от квартиры?

– У меня нет часов, - ответила я, демонстрируя металлический браслет на руке.

– Привет! Тебя как зовут? – спросила та, что побойчее, с бордовыми волосами, похожая на вчерашнюю ночную гитаристку.

– Привет! Татьяна. А тебя? У тебя это свои волосы такие?

– Зария, – кивнула она. – Мои, да.

– А я думаю, ты их красишь, как и я.

Я дотронулась до своих волос, действительно, оттенок был тот же, что и у девочки. Казалось, это её расстроило.

– У тебя сзади испачкано, – добавила вторая.

– Не важно, – не оглядываясь, я стряхнула пыль с брюк. Я только что прислонялась к стене, чтобы вытряхнуть камешек из сандалии. Для этого пришлось расстёгивать молнию и снимать их, а потом с трудом застегивать снова, вспоминая вчерашнего услужливого продавца.

– Ты итальянка? Говоришь по-итальянски?

– Нет. По-французски. А ты? Parle-toi Francais?

Девочка еще больше расстроилась.

– А дай нам денег? – попросту попросила она.

– O dear, dear, – ответила я, погладив её по голове.

После чего девочки окончательно скисли и перешли на другую сторону улицы. Они еще следовали за мной, но я, не оглядываясь и не глядя в карту, следовала вперёд по Спиру Патси, и постепенно их голоса стихли за моей спиной.

Это оказалась единственной опасностью, подстерегавшей меня на улицах Афин.

А выпив пива в кафе у скверика платоновской академии, я позабыла о страхах и без опаски бродила по улицам города, ездила на метро, автобусе и поезде по Афинам и вне его, в Элевсины, Сунио и Колхиду.

Сквер академии был закрыт на решетчатую ограду и ворота с замком – уже поздно, министерство культуры отправилось на отдых. Священные ямы, впрочем, можно было разглядеть – жители сегодняшних Афин жертвовали туда пустые пластиковые и жестяные бутылки.

И Элевсинская достопримечательность, до которой я добралась на междугороднем автобусе на следующий день, была закрыта – я снова поздно, после трёх часов дня, приехала. Я обошла вокруг решетки священного места, сколько позволяли расположенные вокруг частные владения, полюбовалась через ограду на развалины и с дерева у дороги сорвала еще одну фигу – нужно было принять дар в месте возрождения природы.

А платье я купила тем же вечером, возвратившись в Афины, пройдя от автобусной станции по узким, настоящим улицам, принявших в себя китайские магазины, скобяные и посудные лавки, лавки продуктовые, пахнущие специями и немного древностью, где у входов сидят игроки в нарды, по тротуарам, где грузчики перевозят тележки с товаром, машины объезжают другие запаркованные автомобили и катящих товар грузчиков. А названия! Боги, какие названия у этих улиц! Улица Эпикура переходит в улицу Эврипида, которая превращается в улицу Аристофана, встречающуюся с Эсхила и пересекающуюся с Сафо и Софокла…

Потом пошли магазины одежды, не пропустите – новая коллекция, всё по десять долларов, затем чуть более приличные, кафе с тремя столиками, где суровые татуированные афиняне потягивали через соломинки ледяные кофейные коктейли, магазины запчастей, хозяйственный. Пуловер, в котором я хожу второй день по афинской жаре, пропах потом немилосердно. Одно гламурное платье, другое. Наконец чёрное на вешалке за входом. Какой размер? Вы думаете, мне подойдет? Можно померить? Кожаный ремешок совпал по цвету и фактуре с ремешком моего доисторического украшения и цветом ленты на шляпе. О боже! Сзади на моих штанах не пыль, как я решила после слов девочек, но грязное пятно – наверно, посадила, когда навещала священные камни доисторических храмов или на траве, когда Георг вырезал кожу для древнего украшения. Я беру его, спасибо, в нём и пойду, а в пакет положу мою прежнюю одежду.

В зеркале лифта, отставив в сторону полученный наконец чемодан с вещами, я сделаю фото, теперь все собралось: сумка, браслет, платье, туфли. Я назову этот кадр: Athens selfie, мой афинский вид.

 

 

Соломенная шляпка с лентой

 

 

Она не из соломки, какие-то нити, сплетенные в материю, оформленную в шляпу с узкими полями. Я нашла её на полу веранды, когда собралась прополоть мамины клумбы – под крымским солнцем сорная трава выросла на метр. Если рвать аккуратно, под ней обнаруживаются розы или шиповник, или совсем уже травоподобные растения, которые мама по привычке тоже называет розами.

– Только надень шляпу! – попросила она, и я подхватила эту, с каймой по ободку и лентой, вроде тех, что вплетали в косички: капроновой, в цвет школьной формы. Представления не имею, откуда она взялась там и сколько времени провалялась на полу. Тем не менее, она неплохо смотрелась. Это сейчас, после Афин, поля её опустились, материя сзади порвалась, и бант всё время развязывается, но я заново связываю его тремя простыми узлами. Я и косички в школе заплетала небрежно, вечно они расплетались, и лента падала и терялась.

В Феодосии, в доме у родственников, шляпа произвела впечатление высокой моды.

– Какая девушка! – бросилась мне навстречу тетя Эмма.

Она только что приехала из Запорожья к тете Элле, привезла внучку Женю на море.

Так же, как нас в детстве возили – тогда тетя Элла жила в коммунальной квартире неподалеку от этой, и балкон ее оплетал зеленый виноград. Виноград созревал к сентябрю, но в июле и августе, когда мы были на каникулах, он был еще зеленым. Я прикасалась к ягодам, гроздью стекавшим с черенка между ажурных листьев, гладила их твердую свежесть.

Зрела к этому времени шелковица, осыпающая землю черными кляксами. Она росла во дворе у бабы Жени – сестры моей бабушки Поли. Во дворе был еще заасфальтированный холмик, кажется, его называли убежищем, и туалет с тремя страшными дырами.  Квартира бабы Жени была на втором этаже – сразу за лестницей, на пятачке площадки стояли две конфорки – её и соседки из квартиры напротив, так выгадывалось место внутри. А за дверью сама квартира: маленькая комнатка служила бабе Жене спальной, а большая – гостиной, с круглым столом, покрытым кружевной скатертью, буфетом и занавесками с изломанными линиями берёз. Над кроватью картина в тяжелой резной рамке – русалка у заросшего ряской пруда. Другая картина, с кораблями под лазурным небом, над лазурной водой – в комнате. Русалка сейчас на стене у тети Эллы, а корабли – не знаю где, наверно, у тети Эммы в Запорожье. Я забиралась на шелковицу, протискивалась между сплетенных ветвей и шла на высоте по одной ветке, держась рукой за другую, собирала ягоды, проливая сок на пальцы, плечи, лицо.

Мою дочь зовут Полиной в честь ее прабабушки. А дочь тети Эммы назвала свою дочь Женей в честь ее бабушки. А Машка, внучка тети Ани, их третьей выжившей после войны сестры, единственной оставшейся из того поколения теперь, Машка не назвала своих девочек-близнецов именами предков, может быть оттого, что близнецы, родившиеся у прабабушки Клары, умерли вскоре после рождения. Зато ее старшую дочь зовут Клариссой.

Когда-то очень давно, я тогда только рассталась с мужем, сыну был год, жить было негде и есть было нечего, продукты по карточкам, карточки в Москве, свекровь видеть меня не хочет, и гуманитарную помощь забирает себе... чтобы развестись, надо ехать в суд в Москву, чтобы ехать в Москву, надо оставить на день ребенка родителям, а я и так села им на голову со своим подкидышем – у меня было сложное время. Мне как-то приснился сон, что я ползу по отвесной стене в альпинистской обвязке, с ребенком, привязанным к моей спине. Без страховки, по-черному. Я ползу по скале мучительно долго, выбирая зацепки и покрываясь потом от ответственности выборы, но все же выбираюсь наверх, бегу по пологому склону с другой стороны, понимая, что сын спасен, и тут срываюсь или скольжу, пролетаю по склону вниз – а там за круглым столом сидят моя бабушка Поля, её сестра – баба Женя, и мама, и тетя Лена, и тетя Элла, и тетя Эмма.

– Чего ты кричишь, садись с нами, съешь что-нибудь, – говорит бабушка, и я знаю, что теперь и правда всё хорошо, и я дома.

Когда тетя Эмма обнимает меня, я вспоминаю этот сон. Я и не забывала его. Просто с ними я это знаю.

 

Афинский вид

Я посидела на прощанье в номере, повторив, как всегда говорила бабушка: «Спасибо этому дому, пойдём к другому», и выкатила шкрябающий ковёр чемодан к лифту. Двери разъехались, открывая маленькую девочку, строящую рожи зеркалу. Заглядевшись на неё, я нажала не ту кнопку и уехала наверх вместе с продолжающей рассматривать себя в отражениях девочкой. Из короткого застеклённого коридора я вышла на открытую веранду, и тут, под утренним небом, над оливковым ковром деревьев, за галереей таких же плоских крыш-веранд возник Акрополь, запечатывая память этих дней, этого счастья.

Разумеется, я не могла видеть его ни в первый день, ни во второй и все последующие дни, когда я бродила по этим мраморным мостовым, касалась тёплых камней, говорила с этими богами, срывала травинки и сочные плоды – дары этой земли. Только теперь, когда я с чемоданом выхожу, прощаясь с Афинами, он показался, сдерживая каждое данное обещание, подтверждая верность слов этих богов, даря радость и веру.

Афинский вид, который всегда со мной.