Дело в том, что мой отец хорошо знал и любил оперу, и сам обладал неплохим баритоном, которым начал докучать мне еще в ту пору, когда матушка моя была мною брюхата.

Позднее, когда выяснилось, что у меня абсолютный слух и соответствующие физические данные, а родители мои горят по этому поводу педагогическим энтузиазмом, моим самым большим детским кошмаром был страх стать оперным певцом...

Именно по этой причине, придя в сознательный возраст, я стал студить себе горло, параллельно симулируя непреодолимую страсть к скрипке. Мой энтузиазм был вознаграждён: вокал в нашей семье был забыт, а у меня появилась подруга по несчастью — миниатюрная тёмного лака скрипка чешской фирмы «Страдивари».

Несчастье длилось долгих четыре года, пока я не вынужден был продемонстрировать своим родителям выдающиеся способности в области изобразительного искусства. Отзыв художественного мэтра, приглашённого к нам в гости по этому поводу, сломивший сопротивление моих родителей, звучал следующим образом: «новый Верещагин!»...

Однако «новый Верещагин», томясь на уроках в мастерской мэтра, уже тщательно готовил почву для новых переворотов в судьбе. К окончанию пятого класса он смутил и обрадовал своих инфантильных родителей зрелостью и практицизмом своих устремлений, подкреплённых впечатляющими успехами в изучении иностранных языков.

«Да, конечно же, дипломатическая карьера — это не “пение по утрам в клозете”»,— справедливо рассудил папа после тёплого разговора с молоденькой англичанкой и дал мне, наконец, «вольную».

Но, как и следовало ожидать, я снова всех обманул... Когда, уже в возрасте за двадцать я показал маме театральную афишу с моим именем, она отреагировала скептически: «Ты был самым талантливым ребёнком в нашей семье, а ничего хорошего из тебя не вышло».

Я не мог с ней не согласиться. И, некоторое время спустя, без сожаления бросил театральное ремесло.

Вполне свободным человеком я стал только тогда, когда полюбил женщину. С тех пор живу в сознании своей глубокой причастности тайнам бытия и, по мере сил, расхлёбываю ту кашу, которую мы когда-то с ней заварили, вкусив от Древа познания добра и зла.

Женщина родила мне троих детей (таких же умных и красивых, как она сама) а на мои занятия литературой отреагировала словами: «Птицу видно по полёту, а писателя — по помёту».

Единственное, что меня беспокоит,— это то, что я никак не могу привыкнуть к её присутствию в моей жизни...

 

Живой журнал автора.

О "Русском Носороге"