Проза

фрагменты

 

 

 

 

 

— Ба-а, какие люди!.. Ну, входи, входи, срань окопная — не бзди!... Ну, здорово, что ль!.. Как там тебя?

— Нижний чин, Мошонкин Иван!

— Здравствуй, Иван!

— Здорово, товарищ!..

— Флот пехоте не товарищ!... Мы — братва! Дай-ка пять! Старший матрос Поршман-Боеголовкин, Феликс Давыдович. Для близких друзей и б...ей — просто Феликс...

— Здравия желаем, товарищ Пеникс!..

— Здорово, Ванюша!.. Дай-ка почеломкаемся. Царский режим п...ой накрылся, теперь все люди — братья!..

— Ито, правда, браток! Давай, что ли, похристосуемся!.. М-м-м-м... Чмооо! Чмооо! Чмооо!...

— Ха!!! З-з-з-з... Чвок-к-к! Чвак-к-кс! Чуууу-ф-фыкс-с!!!..

— Воистину того, товарищ Пеникс!

— Х-х-х! Ф-ф-ф-ф-ф!..

— Товарищ Пеникс... Браток, а ты, часом, куревом не богат?..

— Ф-ф-с-з-з...Табаку, Вань, не держим!..

— Ан, врёшь, браток!.. А гумажка на что?...

— Дура!... Это ж для марафету.

— Чаво?...

— Ну, это... Для кокаину.

— Ча-во?

— Да, для дури, деревня!

— Для ду-у-ури?...

— А ты сам спробуй! Накося!.. Да, ты винтарь отставь, чайником не греми!.. Вот! Зырь на меня!.. Н-нууу! Н-нууу!..

— Х-рррр! Бхай! Бхай! Бхек-к-к!.. Р-р-р-р...

— Н-нууу?.. Н-н-нууууууу?...

— Х-хи! Х-х-хо! Бхек-бхек!.. Б-хе-хе-хек!!! Х-ррррррррр...

— Н-нуууууууу?..

— Х-рррр... Пропст...

— Как-как?

— Госпр! Х-рррр...

— А ты, Вань, как подумал?..

— Про-поди-гос-сти! Х-ррррррр... Про-гос-сти-поди! Х-рррррр! Х-рррррр!..

— Сивушки для полировочки, Вань? Чистый янтарь!..

— Х-ха! Г-гаааааааааааа!.. Иииии-грэк-ха!.. Грэ-к-ха! Прос-ти, Гос-поди! Ик! Ик! От... И-и-и-и... Б-б-б-бх-х-х-хай! Б-б-б-бх-х-х-хай! Б-б-б-бха! Ха! Хай!.. Господи, прости!.. От, пробуровило, мать твою!..

— Вань! Станцуем?

— Ажно, взопрел!.. Ф-ф-ф-ф...

— Шинелку-то скидавай!.. Щас я тебя фрейлиной разодену — лебедя будешь представлять... Вань, всё скидавай!

— Батюшки!.. Хто ето? В углу стоить, зубьми лязгаеть!..

— Штаны, штаны сымай...

— В углу!!! Хто ето? Сам — без порток, рожа красная... зубьями скрыпить!

— Вань, патефон это... Щас музыку заведём!

— От, глазьями лупает, чёрт... А-а-а!!!

— Ваня!!!

— Не зама-а-а-ай! А-а-а!!! Отынди!..

— Ваня! Ваня, не бось!..

— Подсуропь! А-а-а!!! Подсур-ропь, говор-рю!!!

— Ва-ню-ша! Не фор-ды-бачь!..

— От-тынди, аспид-д!.. А-а-а!!! Да, п-подсур-ропь же-ж, м-мать т-твою! А-а-а!!!

— Ва-ню-шеч-ка...

— Не замай!!! А-а-а!!!

— Пи-ро-жок-ты-мой-сла-день-кий!..

— Ой!!! Нут-тря трещ-щать! От-тлип-пни, с-свол-лочь!!! В-в-аааааа...

— В-ват-т-р-р-р-ру-шеч-ч-ч-ч-кааааааааааааааааа!!!

— В-в-аааааа... Аспид! Я ж тока — махорочки одолжить!.. В-в-аааааа!..

— У-у-у-ф-ф-ф-ф...Ванюша, не горюй: табачок с меня... «Иру» курить будешь!

— В-в-аааааа!..

— Вань, ты на флот не серчай: моряки — народ душевный! У меня, после е..и, всегда на главном месте поэзия... Вот, Вань, послухай:

Твоя гр-р-роза меня ууум-мчала
И опр-р-рокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умир-р-рающего дня.

Я на земле грозою смятый
И опр-р-р-рокинутый лежу.
И слышу дальние раскаты,
И вижу р-р-радуги межу.

Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе –
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей п...е...

...Вань, правда, красиво?..

— Ой! Х-хто ето?! Гля-гля: в воздусях воспаряеть!.. Ой, товариш-ши, чудо-то како!.. Ой! Ноженьки от землицы отрываются!..

 

***

Зарябило, замельтешило в глазах Ивана. Разошлись и растаяли в воздухе стены артистической уборной госпожи Кшесинской, и увидел Ванюша большой, торжественно убранный зал. В зале том воздух мутен, как топленый воск. Шитые золотом державные орлы запрокинули царственные головы на тяжелых бархатных хоругвях. Сквозь свечное мутное курево мерцает злато-белый горделиво вознесшийся свод.

Меж двумя неподвижными фигурами преображенцев белеет чье-то восковое лицо, меченное задранными вверх черными ниточками усов.

«Се Антихрист-батюшка! — мгновенно узнал Ванюша знакомого императора,— Доцарствовался, значится, кот казанский!».

Вдруг, откуда ни возьмись, хромой мусью перед ним вырос — весь в бантах и рюшках!.. Трется мусью вокруг Ивана, трясет своей немецкой головой в паричке и говорит ему такие слова:

«Бон суаг — пг-имите соболезнование! Потегя невосполнимая, но не извольте убиваться досмегти... А позвольте-ка лучше, шег-г ами, по добгому месопотамскому обычаю, живьем вас в землю захогонить ядышком с госудагем импегатогом, батюшкой,— дабы ему на том свете сумнений по воинской части не пгедвиделось, а вам, батенька, чтобы гъяжданским сиготой по юдоли слез, за гади Хъиста, не мыкаться...».

Ванюшка только рот успел разинуть, а на него уже сам светлейший Александр Данилович Меншиков прет!

«Поди,— говорит,— солдат, к полковому казначею, получи у него отпускную и, что за службу полагается. Пусть, такоже, он тебе новую амуницию выдаст; скажи — светлейший велел. Он знает. И сапоги чтобы новые дал. Приди и мне доложи... В тайную небесную канцелярию направляешься по высочайшему именному повелению, а не вымя у козла искать!.. Зайдешь к каптенармусу, он тебе чарочку отпустит, дабы не заробеть, когда мы приуготовимся из пушки тобой стрельнуть... Но, не более! — Пред Господом предстанешь, а не пред коровьим задом... Так чтоб лыко вязал!».

— Ваше сиятельство! Я со всей, то есть, готовностью — во славу короны российской,— заробел тут Иван,— Однако, распорядитесь, Христом Богом прошу, надежного пыжа в орудие вставить!

«Это еще какого-такого “пыжа”?» — раздувая ноздри, вопрошает светлейший.

«Дык ведь, ваше сиятельство! — еще сильнее заробел Иван,— Я со всей, то есть, готовностью, ежели приказ дан... Однако, что, ежели при выстреле, то есть, пятки огнем опалит?.. Да и казенных сапог жалко...

Тут как рявкнет на него светлейший: «Ты же у нас, дура, ногами вперед лететь будешь!.. Как же ты, дура, умудришься себе пятки огнем опалить?!».

«Виноват, ваше сиятельство! — оронив главу, говорит вовсе смутившийся Иван,— А это правда, что дура...».

Упал тут Иван на четвереньки, да на лаковый паркет, и по-пластунски в штаб полка пополз... А кругом него сплошь парчево-бархатные кафтаны колышутся — в кружевах и в золоте. Обомлел Иван, паркета под собой не чует! Мать честная! Сплошные козыри в колоде: енарал — на обмарале, обмарал — на хермалшаре, хермалшар — на дуплемате иноземном... Одни, попонятливее, говорят: надрался гвардейчик — царев любимец! Вишь, как простой народ за государя убивается! Другие, видать сами надрамшись, видать, за кота дворецкого Ванюшку принимают — палочками ему вокруг носа вертют и, как-бы с котом, с ним заигрывают: «кис-кисэ?». Ползет Иван промеж атласных штанов на вольный свет, ан света все нету, да нету... Нету, да нету... Нету, да нету...

И эдакой раскорякой полз Иван ажно по самый апрель-месяц...

— Нету да... Не туда... Не туда...

Когда Иван вошёл в разум, то обнаружил, что ползёт по загаженному полу уборной во дворце Кшесинской — в порванном на коленях балетном трико и в засаленной, колом стоящей, экс-бледно-розовой балетной пачке. Рядом с ним, полосатым животом кверху, распластался обросший бородой матрос Поршман. Раскидав руки и ноги в широченных, как юбки, клешах, матрос мучительно крутит во сне головой, пердит и стонет... На полу, среди пустой посуды, балетных пачек, париков и мусора, валяются бумажные трубочки и просыпанный белый порошок. В головах матроса стоит четвертная недопитая бутыль с мутновато-желтой жидкостью и наполовину наполненная оловянная кружка, в кружке — окурок и жирный чёрный таракан... Ванюша потянул было руку к кружке, да не удержался и рухнул со стоном на широкую грудь матроса...

Потом было другое видение сквозь мрак, гул и шум в больной голове Ивана. Сперва тяжёлые шаги сотрясли его бедный череп. Зловещий багровый свет немного разгонал мрак. Некто краснорожий с лицом душегуба, огромный, красный и страшный, носком грязного сапога пошевелил физиономии Поршмана и Ивана.

— Ты... ты кто?..

— Я призрак... Призрак коммунизма!..

— Господи поми...

— Молчать!... Нет Бога!.. Нет Бога!.. Нет Бога!.. Я за него!..

Ныне я принёс вам завет новейший...

Сотвори себе кумира из вождя твоего, и поклонись ему... и послужи ему... и поминай его всякий раз... и по делу... и всуе...

Чти не отца твоего и не матерь твою... Отцы твои — вожди, а матерь — партия!.. И нет тебе другого родства!...

И возжелай, возжелай, возжелай!..

Возжелай жены ближнего своего и прелюбодействуй...

Возжелай дому его, села его, всего достояния его и солги...

Возжелай чужого и укради...

Возжелай чужого и убий...

И хозяина убий... и родных его... и ближних его... Да будет кровь их на знамени твоём и на руках твоих...

И да не усомнишься ты в словах моих и делах твоих... И да пребуду я здесь отныне и во веки веков!...

— Аминь...

— Ура!..— истошно прохрипел Поршман, зажимая Ивану рот.

— Ув-в-в-а-а-а-а-а-а ... жалобно, из-под руки Матроса, промычал Иван.

Видение исчезло. Поршман хлебнул из кружки и, морщась, протянул её Ивану.

Вдруг с треском распахнулась входная дверь, и некто коренастый в клетчатом картузе, ворвавшись в уборную, тут же начал накручивать телефонный аппарат...

— Пар-рисня! Пар-рисня! Путил-ловский!!! Путил-ловский?! Ковор-рит Эйно Рахья! Кде вас-си лют-ди?... А есё тве цыс-сяци по разнар-рят-тке?!!! Тут вам не рят-довое мер-роп-приятие, а встреця возьдя, вас-су мать, мировую п-пурзуаз-зию!... Стоб церез цас тве тыс-сяци перет-довых пролетар-риев... с флак-гами, транспарант-тами и проц-цей нак-глят-тной агитацией... рат-тостно стояли по марсрут-ту: Финлянтский вокзал — дворец Кцесин-нской!!!

 

***

Поначалу Ивана сильно мутило, вело в стороны; ноги заплетались, винтовка больно оттягивало плечо. Поршмана, «как институтку» во время шторма, жестоко качало и рвало у каждого фонарного столба. Оба еле поспевали за невозмутимо-сосредоточенным, энергичным Эйно Рахья.

Между тем, в самом воздухе явственно ощущалось, что в Питер не только пришла весна, но — весна особенная, небывалая — «революционная»... Город давно не убирался; мусор и помои сносились жителями прямо на улицу и вываливался в многочисленные смердящие кучи, в которых копошились собаки и разный бедовый люд, растаскивая отходы и хлам по всей улице. Ноги местами по щиколотку утопали в шелухе от семечек. Народу на улицах попадалось много самого разношёрстного. Большею частью народ был празден, общительно криклив и весел. Около памятника Екатерине происходило массовое гулянье с танцами под гармонь. Увидев чудовищные наросты птичьего помёта на царственных голове, плечах и грудях императрицы, Иван, остолбенев, уронил челюсть и изумлённо вякнул:

— Помыть бы царицу-матушку, а!.. Граждане християне!?..

— Так некому! — весело отозвался из толпы некто в пенсне и клеёнчатой шляпчонке,— Начальство ушло. Дворник державный и всяческий дворник стушевался... Да и зачем? Свобода гражданам — свобода и воробьям!

На перроне Финляндского вокзала уже стоял наготове военный оркестр, и собирались шумные толпы встречающих. Могучего телосложения бравый офицер в полной парадной форме лейб-гвардии кирасирского полка Ея Величества, матерясь с сильным французским прононсом, при помощи лёгкого рукоприкладства превращал толпу инвалидов в стройные ряд почётного караула.

Медленно приблизился поезд. Паровоз выпустил пары, окутавшие перрон. Пар рассеялся. Открылась вагонная дверь. По ступенькам осторожно сошла маленькая женщина в пенсне с большими совиными глазами. Быстро исподлобья оглядевшись, она подала руку спускающемуся за ней следом приземистому штатскому, в кепке и с рыжей бородкой. Спустившись, тот, в свою очередь, галантно протянул руку появившейся вслед за ним даме под вуалью. За дамой, в дверном проёме показалась большая кудрявая радостная голова без половой принадлежности, но тут же испуганно скрылась в вагоне, быстро захлопнув за собой дверь. Послышалась барабанная дробь, тушем грянул оркестр, и прямо на прижавшихся друг к другу приезжих, чеканным строевым шагом неотвратимо двинулся кирасирский офицер с обнажённым палашом. Подойдя вплотную, офицер, лихо взмахнув сверкнувшим клинком, отсалютовал и вогнал этим жестом приезжую троицу в большой ужас.

— Гражданин Ленин! Почётный караул революционных войск Петроградского гарнизона по случаю вашего приезда построен! Начальник караула штабс-капитан Иванов-осьмой!..

Во время рапорта приезжие начали радостно улыбаться, а рыжебородый даже попытался обеими руками одновременно отдавать кирасиру честь. Оркестр грянул «Марсельезу», перекрыв радостный гул толпы. Толпа ринулась к вождю с его свитой, подхватила всех (включая изъятого из вагона царапающегося и сучащего ногами Зиновьева) и торжественно понесла их на руках к выходу.

В это время в вокзальном буфете Иван с братишкой Поршманом, отставшие в вокзальной толпе от своего мучителя, основательно и вдумчиво поправлялись уже не первой кружкой пива с раками. При этом Иван, не моргая, изумлённо таращился на двух огненно-румяных раков, вальяжно развалившихся, один — на его тарелке, другой — на тарелке Поршмана, и переговаривавшихся между собой в какой-то недоступной Ивану барско-ёрнической манере...

— Хм... «Марсельеза»!.. Сигизмунд Людвигович, что опять французские союзники приехали?

— Что Вы, сударь, Ипполит Проклыч! Это товарищ Ленин прибыть изволили. Главный большевистский вождь!

— Странно... Почему же «Марсельеза», а не «Дойчланд юбер аллес»?..

— Ха-ха-ха!.. Шутник вы, Ипполит Проклыч!.. Глядите по сторонам, кабы какой боевичок-с вам за ваши шуточки фрак-с не попортил!..

И, как в воду глядел полуверок. Поршман хапнул скабрезника с тарелки пятернёй, хрустнул напополам и начал обсасывать ароматные части Ипполита Проклыча... Иван только нервно моргнул ему вслед. А потом поглядел с опаской на Сигизмунда Людвиговича, но притрагиваться к нему не стал — побрезговал...

А из-за буфетного окна уже доносился чей-то, казалось, знакомый, перебиваемый криками и овациями, монотонно-визгливый дискант:

— Товай-ищи! Я уполномочен пейедать пламенный пъёолетайский пъивет от пламенного швейцайского и гейманского пъёлетаийата!!! Уйя!!! Там, на Западе, массы сейчас пъидавлены железными тисками военной дисциплины!.. В Йёссии в силу йеволюции такой дисциплины нет... А вот наша власть будет диктатуёй, т.е. опияться не на закон, не на фоймальную волю большинства, а пьямо и непосъедственно на насилие!.. Насилие — вот оюдие власти! Това-ищи! Тъебуйте отставки буйжуазного въеменного пьявительства!... Миы — хижинам, война — двойцам!.. Вся власть советам ябочих и солдатских депутатов!.. Фабъики — ябочим, земля — къестьянам, миы — наёдам! Каждому голодному — хлеба, каждому бездомному — двойец, каждому ябочему — станок, каждому къестьянину — лошадь, каждой лошади — сено, каждой собаке — кость, каждой блохе — собаку!.. Да здъявствует социалистическая еволюция!!! У-я!..

 

***

У цирка «Модерн» (Интермедия)

Переполненный цирк «Модерн». Рабочие, солдаты, пролетарские мадонны, кормящие младенцев. Троцкий, отчаянно жестикулируя, говорит зажигательную речь. Иногда задевает руками стоящих вокруг. Те не обижаются, а напротив, радостно, но сильно хлопают Троцкого по спине, по плечу или по затылку.

 

Окончивший речь Троцкий по головам слушателей выползает из зала, на ходу здороваясь с родными и знакомыми.

Улица у цирка «Модерн». Из двери выходит помятый Троцкий, поправляет одежду. Сделав несколько шагов, резко останавливается и слышит быстрые приближающие шаги за спиной. Троцкий делает ещё несколько шагов, нащупывает в кармане револьвер и резко оборачивается. На него налетает студент Познанский.

ТРОЦКИЙ (грозно): Что Вам нужно?

ПОЗНАНСКИЙ (преданно): Лев Давыдович! Разрешите представиться!.. Студент Познанский!.. Позвольте охранять Вас! В цирк приходят и враги...

К ним подходит Мороженщик и от доброго сердца протягивает Троцкому мороженое.

МОРОЖЕНЩИК: Угощайтесь, Лев Давыдович!

Познанский стреляет Мороженщику в лоб. Тот падает.

Троцкий недоумённо смотрит на Познанского. Познанский, виновато потупившись, неловко прячет револьвер.

ПОЗНАНСКИЙ (сконфуженно, но убежденно): Мороженое представляет опасность для Вашего горла, а Оно есть ценнейшее достояние революции!

Троцкий, немного подумав, удовлетворённо кивает, делает приглашающий жест рукой, и они с Познанским садятся в автомобиль.

ТРОЦКИЙ (шофёру): В Таврический! На Съезд Советов!

Мотор ревёт и кашляет. Машина покидает манеж.

 

***

Поздний петербургский вечер с редкими мерцающими фонарями. По слабо освещённой безлюдной гуляет ветер, треплет висящие на стенах листовки. Светится окно на первом этаже дома.

Там, за столом под уютным абажуром сидит няня с иллюстрированной Библией в руках. Рядом — Девочка.

— «И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их.»

На столе стоит фотографический портрет в рамке. На нем молодой гвардейский офицер и молодая красивая женщина, похожая на девочку. Рядом другой портрет. Молодая женщина на нем одна, она еще совсем юна, глаза ее светятся задором и счастьем. По правому углу портрет перетянут черной траурной лентой.

— «И призрел Господь на Авеля и на дар его; А на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его...».

— Он что, позавидовал брату?..

— На Господа он обиделся... Справедливости захотел. «И сказал Господь Каину: почему ты огорчился, и отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним. И сказал Каин Авелю, брату своему: Пойдём в поле. И когда они пришли в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.»

Ветер за окном успокоился, и с неба — сперва робко, а затем всё чаще и гуще, посыпалась сначала ледяная крупа, а потом закружились пушистые снежинки. Касаясь земли, они не укладывались белым ковром и не таяли, а превращались в унылые матово-мерцающие пузыри. Пузыри переворачивались, разбухали, принимали причудливые и жутковатые формы. Из арочного мрака выделилась грузная тень краснорожего душегуба. Потоптавшись под освещённым окном, душегуб вошёл в подъезд и, минуя спящего привратника, поднялся по ступенькам на лестничную площадку. За ним бесшумно проследовала толпа бесенят с мертвенно-матовыми, полупрозрачными телами и однообразным уныло-алчным взором.

Душегуб открыл отмычкой дверь и осторожно шагнул в полумрак прихожей. Бесы замерли. В открытую дверь доносился голос няни.

— «И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли».

Душегуб, прислушавшись, решительно направился вглубь квартиры, сопровождаемый бесенятами.

Осмотрев обстановку кабинета, он начал деловито взламывать шкафчики, ларцы, ящички, сгребая в мешок всё подряд, без разбора.

Кабинет наполнился сдавленными звуками, напоминающими писк летучих мышей, когда бесенята, сунувшись в красный угол, шарахнулись от икон. Душегуб, ухмыльнувшись, швырнул на пол иконы, полил их лампадным маслом и бросил сверху горящую лампаду.

Когда начался пожар, бесенята радостно запрыгали вокруг огня. Душегуб, закинув за плечо мешок, направился к выходу.

— «И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле...».

Когда до детской донёсся шум разгорающегося пламени и тяжёлые шаги по лестнице, няня тревожно встала, пошла к двери и скрылась за ней.

Когда Девочка услышала за дверью нянин вскрик, глухой удар и шум от падения грузного тела, она спряталась за кресло и сквозь дверной проём в бликах разгорающегося пламени увидела лежащую на полу окровавленную голову няни и Библию в её неподвижной руке.

В дверном проёме на мгновение показался душегуб. Оглядев комнату, он повернулся и направился к выходу. За дверью разгорался огонь, в нём постепенно растворялись пляшущие бесенята.

 

***

 

Такая широкая масленица выдалась этой весной, что, минуя Великий Пост, прокатилась аж за самую Пасху.

— Покедова у нас находится в своём дворце Николай кровавый, дотоле мы не могем быть спокойны, дотоле мы не могем сказать уверенно, что он от нас не улизнёт и не начнёт на те же деньги, которые награбил, будучи коронованным разбойником, мутить, то есть устраивать контрреволюцию, которой нам совершенно не надо!.. Вот, товарищи, поэтому мы требуем отправить теперь же Николая Романова к самому верному революционному народу!..

— Хто свергал Николая кровавого?!... А рази, офицерство не той же крови?.. Старые дворянские порядки рвать надо с корнем. Холуёв теперь нет!... Насилье, товарищи! Царский прижим! Романовщину возвращают! Дворянску власть! Выборность отменена!.. Мы немцу спуску не дадим, да наших правов не забирай! Холуёв больше нет для вашего благородия! Дисциплина должна быть, да не ваша, барская, царская, а народная!.. От доброго сердца и от понимания общего дела и антиреса!..

— Надыть... поболе напирать на буржуёв! Чтоб они лопались по всем швам!.. Тады война кончится!... А ежели... Не так сильно будем напирать на буржуёв... тады хреново будет!..

— Вейно!!! Чейтовски вейно заметил това-ищ!..Бъятья солдаты!.. Сделаем всё, от нас зависящее, чтобы ускоить наступление й-еволюции, чтобы добиться этой цели! Не будем бояться жейтв! Всякие ваши жейтвы на благо ябочей й-еволюции будут менее тяжелы, чем жейтвы войны! Миы — хижинам, война — двойцам! Миы — ябочим всех стъян!... Да здъявствует социализм!!!

— Бей буржуев!!!

— Ша, мальчик!..

— Ба!... Какие люди на свободе!... Самурайчик!

— Не Самурайчик, а товарищ Неурониворота!.. Оставь винтарь в покое! Это оружие не для нас.

— Но...

— А что ты скажешь о новеньком... чёрненьком... пахнущем свеженькой смазкой... волыне системы Нагана...

— Сколько?

— Совершенно бесплатно...

— Где?!!!...

— Тут рядом, во дворце Кшесинской... Я дам рекомендацию...

— Куда?

— В большевики...

— А меня примут?

— Не смеши меня, мальчик!.. Происхождение?!..

— Дворянское столбовое!!! Рожден на Охте, во дворе, за дровяным сараем!..

— О-о!.. Рабоче-крестьянское!!!.. В тюрьме-на-каторге бывал?

— Литера «Р»!.. Рецидивист!

— Не рецидивист, а пострадавший от царского режима... Чем промышляешь?!.

— Чем-чем?.. Гоп-стопом, гоп-стопом и ещё раз гоп-стопом!

— Смени «феню», мальчик! Теперь у нас не «гоп-стоп», а «экспроприация»!.. То же самое, но как идейно обоснованно...

На набережной Васильевского острова шёл революционный концерт. Рыжий солдатик под балалайку пел на популярный мотивчик «По улице ходила большая крокодила».

Ходили по панели
Папахи и шинели.
Солдат... Солдат...
Заполнил Петроград.
Тяперь всяму народу
Фявраль принёс свободу...
Уря!.. Урря!!!
В России нет царя!
Наверно в Петрограде
Мы кое-что загадим...
Терпи, буржуй,
И а-на-на-сы жуй!
На немца шли всем миром,
Но стал я дезентиром,
Потом... потом
Незнамо кем с ружжом.
Теперь не знаю, братцы,
Куды же мне податься...
В Кшесю... Кшеси...
Поди-ка расспроси!
А там бывает часто
Товарищ головастый...
Не тля, не вошь,
А пролетарский вождь!
Товарищ с наганами
Сказал, что Ленин — с нами,
И он, и он
Мне позарез нужон!

Солдата с балалайкой быстро сменил матрос с гармошкой.

Эх, яблочко,
Да ты матросское...
Угощай, буржуй
Папироскою!

И тут же, ринувшись в толпу, вырвал у кого-то папироску!

Угощай, буржуй,
Браточков «Ирою»,
А не то весь портсигар
Спроприирую!

Выхватывает портсигар из рук того же бедолаги. Другой матрос, под хохот публики, отбирает у него бумажник и часы.

Спроприирую
Экспроприатора,
Изведу тебя как класс,
Сплуататора!

Матрос отбирает у интеллигента тросточку и театрально замахивается. Интеллигент, отпрянув, натыкается на подставленный сзади штык. Публика ржёт!

Эх, яблочко,
Да с червоточиной,
А не хочешь ли, буржуй,
Штык отточенный?
Штык отточенный,
Да острый очен-но...
Похихикаешь, штыком
Защекоченный!

— Команда линейного корабля «Петропавловск», не желая обидеть свой революционный корабль, заявляет, что таким контрреволюционерам нет места в свободной стране. А потому настаивает, чтобы их не было в живых.

Матросы «Петропавловска» подгоняют штыками связанных, с камнями на шеях, адмирала и офицеров по доске за борт, пытаются надеть им на головы мешки...

Эх, яблочко,
Да с боку алое...
Будем рыб кормить
Адмиралами!

Адмирал, закрыв глаза и прочитав губами молитву, сам шагает за борт.

Эх, яблочко,
Да ветка серая...
Будем рыб кормить
Офицерами!

Офицеры с разной степенью мужества следуют примеру Адмирала.

На мачту поднимается чёрный флаг с черепом и костями и надписью «Смерть буржуям!».

 

 

 

 

 

 

 

Sior Maschera

Дворец Кшесинской. Кругом валяются газеты и прочий мусор. В проволочной мусорной корзине горят бумаги.

По комнате из угла в угол мечется Ленин, подбрасывая в огонь бумажку за бумажкой.

За ним меланхолично наблюдает Троцкий.

На диване, скорчившись, сидит Зиновьев, горестно качает головой и посыпает ее клочками мелко изорванной бумаги.

В углу пролетарский художник невозмутимо пишет транспарант.

— Тепей они нас пе-естъеляют!.. Самый для этого подходящий момент....

В комнату стремительно врывается Эйно Рахья, отбирает у художника кисть, ополаскивает её в консервной банке, хватает Ленина и энергично сажает его на стул, повязывает вокруг шеи Ильича красное знамя вместо простыни, при этом Ильич оказывается несколько придушенным.

Куском мыла Рахья намыливает Ленина от бородки до глаз. Ленин, кое-как прочистив глаза, видит перед собой неправдоподобно большую бритву и в страхе зажмуривается.

Раздаётся противный скрежет. Рахья бреет Ленина.

Отерев бритое и несколько порезанное лицо Ильича красным знаменем, Рахья смотрит по сторонам, заглядывает в шкаф, достаёт оттуда парик пастушки с косами, уложенными «барашком», и нахлобучивает его на Ленина.

— Т-та... Т-так не пойдёт...

Рахья бритвой обрезает косы и надевает поверх парика Ленину кепку. Ленин, шарахнувшись от своего отражения в зеркале, подбегает к Зиновьеву.

— Гъиго-ий Евсеич! Поднимайтесь, батенька, нам пойя!

— Куда, Владимир Ильич?

— Куда-куда... Не всё ли й-явно!... Да хотя бы в Язлив!... Да ское-е, батенька, ское-е!...

Ленин стаскивает Зиновьева с дивана и увлекает за собой. Ленин, Зиновьев и Рахья выбегают из комнаты.

На улице за столиком с двумя кружками пива сидят два обывателя. Мимо них проносятся Ленин, Зиновьев и Рахья так быстро, что даже пена слетает с пива а у раков на блюде начинают шевелиться усы.

— Н-да... А Вы знаете, Ленина обвинили в шпионаже в пользу Германии...

— Шпион — не шпион, а агент — это точно... Немцы зря платить не станут!

— А Вы уверены?...

— Считайте сами! Сколько людей у большевиков?

— Двести сорок тысяч...

— Работают из них не больше половины, взносы — всего полпроцента!... А одних только газет выпускают — сорок два издания!

— Н-да-с-с-с-с... Как говорит их вождь — некъугло, совсем некъугло у вас выходит, товай-ищи большевики...

Раки смеются.

Платформа небольшой пригородной станции. Дачная публика ждёт поезд. По платформе ходит патруль и проверяет документы у подозрительных лиц. К платформе подходит поезд. Люди садятся. Свисток паровоза.

Из-под платформы выглядывает Эйно Рахья, смотрит вокруг и машет рукой. Рахья, за ним Ленин, одетый под пролетария и Зиновьев в дачной соломенной шляпе быстро вбегают в последний вагон.

Из кустов неподалёку от платформы вылезает Иван Мошонкин со спущенными штанами и, подтягивая их на ходу, с трудом успевает забраться на буфер последнего вагона.

Поезд отходит от перрона.

 

Из Разлива в Гельсингфорс (Интермедия)

Шалаш. Из него торчат 4 ноги в мужских ботинках и раздаётся храп на два голоса. Шалаш от храпа дрожит.

Один из храпов смолкает. Наружу высовывается заспанный Ленин, зевает, потягивается, встаёт, делает зарядку из характерных «ленинских» жестов. Затем приседает у ног Зиновьева и начинает его тормошить.

ЛЕНИН: Гъиго-ий Евсеич! Вставайте, батенька, за яботу поя!

Зиновьев вскакивает, спросонок мечется, хватает бумагу и письменные принадлежности, выбегает на полянку. На полянке 2 пенька, на одном табличка «т. Ленин», на другом — «т. Зиновьев». Зиновьев усаживается за свой пенёк. Ленин подходит к нему, отбирает письменные принадлежности и кладёт на свой пенёк.

ЛЕНИН: Э, нет, батенька!.. Вы забыли об одном айхиважном вопъёсе!

ЗИНОВЬЕВ: О каком, Владимир Ильич?

ЛЕНИН: О конспияции, батенька, о конспияции!.. Мы здесь с Вами кто?

ЗИНОВЬЕВ: Как, кто?.. Вожди партии в подполье!

ЛЕНИН: Ни в коем случае! Мы — финские батъяки у товаища Емельянова и пъёсто обязаны накосить на зиму сена для его коёвушек! Бе-ите косу и за яботу!

ЗИНОВЬЕВ: А Вы, Владимир Ильич?

ЛЕНИН: Я бы яд, батенька, да не могу! Айхиважную книжку пишу — «Госудайство и йеволюция»!

Ленин садится за пенёк и начинает строчить. Зиновьев вертит в руках косу, не зная, как за неё взяться.

ЗИНОВЬЕВ: Но, Владимир Ильич, я же не умею...

ЛЕНИН: А госудайством упъявлять мы с Вами умеем?... Ни в коем язе!... А пъидётся, и пъенепъеменно!... За яботу, Гъиго-ий Евсеевич!

Ленин вприпрыжку ходит туда-сюда, время от времени присаживаясь за пенёк. Зиновьев с косой уходит в лес на полянку, заросшую травой и пытается косить. Получается не плохо, а очень плохо.

И тут Зиновьев натыкается на Ивана Мошонкина, мирно жующего мухомор, запивая водой из чайника. Иван фыркает от смеха.

ИВАН: Ну, хто так косит, чудило!...

ЗИНОВЬЕВ (обиженно): Попрошу меня не учить!...

ИВАН (не слушая): Дай-ко сюды!... (отбирает косу) Неси остальной струмент, да поживее!...

Зиновьев убегает за инструментом, Иван осматривает косу, трогает пальцем её тупое лезвие, в сердцах сплёвывает на землю. Тут возвращается Зиновьев с вилами, граблями, точильным бруском, складывает всё под кустиком, садится на землю, достаёт блокнотик и начинает что-то писать. Иван берёт брусок и начинает со звоном «отбивать» косу.

Иван косит, ворошит, сгребает сено в копны, мечет стога, вытирает пот, жадно пьёт воду из чайника.

В кадре аккуратно выкошенный лужок, большие ровные стожки. Иван, опершись на вилы, вытирает пот. К нему подбегает Зиновьев, радостно трясёт ему руку.

ЗИНОВЬЕВ: Спасибо! Большое спасибо, дорогой товарищ!... Если бы Вы только знали, кому и какую услугу оказали!... Я готов для Вас... всё, что угодно...

ИВАН (растерянно): Да это... кипяточку бы...

ЗИНОВЬЕВ: И только то... (выхватывает у Ивана чайник, бежит и быстро возвращается с кипятком и газетой «Правда»)... Берите, товарищ...(подаёт чайник) И «Правду» возьмите! Там моя статья... и статья Ленина тоже...

ИВАН (в порыве беря Зиновьева «за грудки»): Ленина?!... А где он, товарищ?!...

ЗИНОВЬЕВ: Спокойно, товарищ! Ленин, естественно, с нами!... Он — всегда рядом!.. А вот где конкретно — партийная тайна!...

ИВАН (удручённо): Эх...

Иван, махнув рукой, разворачивается и сталкивается с Эйно Рахья. У Рахьи за плечами большой мешок.

ИВАН: Ух ты!... Эй-Ну... Эй-На... Эй-На-Х... Эй-На-Х-х-х-у-у...

РАХЬЯ: Эй-но!...Эйно Рахья!...А ты сто тут т-телаес, т-товарись?...

ИВАН: Да так, товарищ... Ленина ищу...

РАХЬЯ: Сэйсяс мнок-гие Ленина иc-cют... (Задушевно берёт Ивана за плечи и разворачивает в сторону леса) И ты, товарись, иди куда подальсэ и ис-си возьдя там!..

ИВАН (сопротивляясь) Товарищ Эй-Нах-Уй!!! Да ты погодь, погодь!

Рахья, с кривой ухмылкой на лице и непроницаемостью во взоре, выразительно кладет руку на торчащий из-за пояса револьвер. Глаза Рахьи и Мошонкина встречаются.

ИВАН (сокрушенно): Эх, товарищ Эй-Нахья, товарищ Нахья!.. Какой же ты мне, опосля ентого, на-эй-но, товарищ... (Разворачивается и уходит).

Рахья, выпроводив Ивана, вместе с Зиновьевым идёт к Ленину. Вываливает из мешка пачки писчей бумаги, закладывает туда пачки исписанной. Подходит к Ленину и что-то шепчет ему на ухо.

ЛЕНИН (прислушиваясь к шёпоту): Что?... Тут постоённие?!... Немедленно, немедленно в Гейма... тьфу!... в Финляндию!... Впе-ёд!...

Ленин, увлекая за собой Рахью и Зиновьева быстро шагает. Около стогов сена ненадолго останавливается.

ЛЕНИН: Пъекъясное сено, това-ищи!... (Зиновьеву) Ведь можете, если хотите, Гъиго-ий Евсеевич!... Пъидётся назначить вас питейским къясным гене-ал-губейнатоём!...

Зиновьев от похвалы вождя сияет. Все трое уходят.

Железнодорожное депо неподалёку от Разлива. Рельсы, кучи угля, паровозы. Появляются Эйно Рахья, Ленин и Зиновьев. Рахья рукой показывает вождям, что им надо спрятаться за кучей угля. Рахья выходит чуть вперед и свистит. К нему подходит Лежава (финский большевик, машинист). Они неторопливо здороваются.

РАХЬЯ: Терве!...

ЛЕЖАВА: Терве!...

Рахья, обняв собеседника за плечи, о чём-то неторопливо и обстоятельно шепчет ему на ухо. Ленин часто в нетерпении выглядывает из-за кучи. Наконец, финны, договорившись, бьют по рукам.

Рахья машет рукой Ленину и Зиновьеву. Они быстро подходят. Лежава отрицательно качает головой и показывает один палец. Ленин, Зиновьев и Рахья умоляюще смотрят на него и показывают два пальца, но Лежава непреклонен. Зиновьев пытается выйти вперёд, но Рахья его оттесняет, разворачивает, вежливо подталкивает и машет вслед ручкой. Зиновьев понуро удаляется.

Лежава испытующе осматривает Ленина. Затем поднимает лежащую в куче угля очень грязную спецовку и подаёт Ильичу. Затем снимает с него кепку (по случайности вместе с париком), парик возвращает, а сверху нахлобучивает свою железнодорожную фуражку.

Затем, вымазав ручищу в угольной пыли, вытирает её о лицо Ленина. Рахья и Лежава придирчиво осматривают чумазого Ленина, одобрительно кивают и поднимают вверх большие пальцы.

Рахья подсаживает Ленина в будку паровоза. Следом ловко поднимается Лежава. Ленин прощально машет Рахье фуражкой. Паровоз гудит, пускает пары и трогается.

Будка паровоза. Ленин вытаскивает блокнотик с карандашом и пытается расхаживать по паровозной будке из угла в угол, но Лежава его останавливает и вручает Ильичу совковую лопату.

Лаконичным начальническим жестом Лежава разъясняет Ленину его новые обязанности. Попытка Ленина уклониться от работы пресекается Лежавой «на корню» легким тычком большого пальца в ленинский затылок.

Подчинившись насилию Ленин, истекая грязным потом, неумело кидает в топку уголёк, а Лежава, высунувшись в окошко, невозмутимо покуривает трубочку.

Паровоз останавливается, идет задним ходом. Удар буферов, к паровозу прицепляют вагоны.

В будку заглядывает Солдатик из патруля, не увидев ничего интересного, спрыгивает на платформу.

Гудок. Поезд трогается. Мелькание ёлок и берёз за окном. Пограничный столбик в бело-голубых тонах с надписью «Finland». Такие же пейзажи за окном. Поезд останавливается.

Паровоз в депо. Ленин, чуть живой от «каторжной» работы, с трудом спускается, тяжело дышит и осматривает свои натруженные руки, снимает спецовку.

К Ленину и Лежаве подбегает Актёр с большим саквояжем. Лежава передаёт ему Ильича «с рук на руки» и удаляется, покуривая трубочку.

Ленин с ненавистью смотрит вслед удаляющемуся Лежаве.

ЛЕНИН (со слезой в голосе): Ну, погоди, й-ябочий класс! Пока-ячитесь вы у меня, сукины дети, на воскъ-есниках!..

Актёр подводит Ленина к толстой трубе, из которой заливают воду в паровозы. Ленин нагибается и подставляет руки. Актёр дёргает за рычаг. Мощнейший поток воды смывает с Ленина сажу, угольную пыль и парик. Ленин испуганно прикрывает руками лысину. Актёр достаёт из саквояжа рыжий парик, бакенбарды, грим, чёрное пасторское облачение и превращает Ленина в шведского пастора.

Общий вагон. Проходит патруль. Ленин-пастор сидит на верхней полке, болтает ногами и делает вид, что молится.

Поезд прибывает в Гельсингфорс-Helsinki.

 

***

Петроград. Ясный летний день. Александро-Невская Лавра.

Ухоженное, буйно цветущее кладбище с большими мраморными крестами, скульптурами ангелов, плакальщиц, барельефами на памятниках.

Отец и девочка стоят у памятника с изображением женского профиля (лицо с фотографии), увенчанного высоким каменным крестом. Девочка прижалась к обнявшему ее отцу. Их фигуры слились в единое целое.

Девочка видит крест, устремленный в голубое небо с плывущими легкими облаками. Она закрывает глаза и видит тот же крест, усыпанный снегом.

Вместо белых облаков с неба сыплют белые снежинки.

Она открывает глаза и видит лицо склонившегося к ней Отца. Она, улыбнувшись в ответ, снова закрывает глаза и видит склонившееся к ней лицо Матери с выражением безудержного восторга и счастья, как на фотографии.

Девочка в порыве крепко обнимает Отца, подхватывающего ее на руки. Легко покачиваясь, они стоят крепко прижавшись друг к другу с закрытыми глазами.

Девочка с Отцом гуляют по городу. Полковой оркестр играет старинный русский вальс.

Они вместе кормят чаек у причала на Васильевском острове, в парке катаются на карусели. Девочка — верхом на лошадке, а Отец — сидя на скамеечке для взрослых — не сводит глаз с её счастливого лица.

Вокруг них, мелькая, проносятся фрагменты городского пейзажа, дома, трамваи, автомобили...

Из-под приподнятого канализационного люка выглядывают Краснорожий и бесенята, но тут же прячутся вновь.

Девочка не видит их и весело смеётся.

Перрон. Открытые теплушки. Штабной вагон.

Солдаты-волынцы, построенные повзводно. Девочка прощается с Отцом. Она никак не хочет отпустить шею Отца, тот ей что-то ласково шепчет на ухо, Девочка кивает. Отец опускает её на землю и подводит к стоящему рядом мужчине. Рукопожатие. Звучит команда «По вагонам!». Солдаты бодро лезут в теплушки. Офицеры садятся в штабной вагон. Свисток паровоза. Эшелон отправляется. Девочка и с грустью и надеждой смотрит вслед уходящему поезду.