Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

="bn.jpg" hspace=7>

="07_081.jpg" hspace=7> Жан-Мишель Баския

Слава,

о котором говорили, что он был блестящим студентом,
но повредился в рассудке, упав во время катания на коньках.
Он расхаживал по посёлку в неизменных болоньевом плаще,
беретке и с зонтиком под мышкой. Слава не стремился завязывать
знакомства, но если человек вызывал у него доверие, он
рассказывал ему о планете За’я. Он часто наведывался к знакомым
продавщицам из магазина «Промтовары», которые жалели Славу,
и, облокотившись на прилавок, чертил на обёрточной бумаге
звёздные карты с открытой им планетой.


Слава меня интриговал, и я при случае пытался с ним заговаривать. Из
немногочисленных и кратких бесед в памяти сохранилась одна
фраза: «А в Астрахани арбузы богатые». Мне он о Зае не
говорил.

Паровозы,

мать и сын, имён не помню. Мать была крепкой старухой с громким
проржавленным голосом и походкой человека, который копает на
ходу. Сын носил с собой какие-то безделушки, отдалённо
напоминавшие женские украшения, и пытался знакомиться с девушками.
Говорили, что мать спала с сыном, чтобы унять его половой
зуд.

Таня,
старушка, жившая в нашем подъезде и работавшая
уборщицей в школе.

Серёжа,
её ухажёр. Он работал в продовольственном магазине
и развозил какие-то ящики на телеге с лошадью.

По воскресеньям Серёжа заезжал за Таней, они брали с собой бутылку
лимонада и довольные ехали отдыхать.

Почему они считались сумасшедшими – сейчас я уже не помню.

А кругом шла нормальная жизнь: люди пили плохо очищенный спирт,
заедая его снежком; делали аборты на пятом-шестом месяце;
замерзали пьяными на улице; посещали знахарку в Кудинове; надолго
исчезали в тюрьме; по-соседски вынимали друг друга из петли.
Скромная жизнь с её неяркими радостями, жизнь обыкновенных
людей, на которых держится мир.

Бомж на станции «Шато д’О»,

который целыми днями сидел на платформе и передвигал пластиковые
бутылки с водой.

="07_083.jpg" hspace=7> Жан-Мишель Баския

Другой бомж,

передвигавшийся мелкими шажками с долгими перерывами после каждого.

В суматошном, метрошно-уличном движении это выглядело
издевательством. Вечно голодные пространством люди – и эти двое, тратившие
сутки на преодоление сантиметров. Сосредоточенно. С
бормотанием. Преданностью труду в глазах.

Сосед по дому на улице Кле,

одержимый манией чистоты. Он раздражал всех, прежде всего
консьержку, тем, что, не довольствуясь её уборкой, перемывал за ней
пол какой-то ядовитой жидкостью. В доме целыми днями стоял
запах бытовой химии.


Однажды я застал его счастливым. Приехала матушка, вечером ждали
друзей на борщ и, как всегда, в квартале не оказалось сырой
свёклы. Я сел на сорок седьмой и по старой памяти поехал на
Фобур Сен-Дёни, где на овощном рынке можно найти всё. Он стоял
у макдональдса рядом с триумфальными арками, глядел на
прозрачный фаст-фуд и что-то восторженно шептал. Что он видел?
Чего не замечали другие? Что не умел рассмотреть из окна
автобуса я?

Мужчина,

вошедший в вагон на линии «Шарль де Голь» – «Насьон». Он несколько
раз громко произнёс: «Когда-то!» И после того, как пассажиры
обратили на него внимание, объяснил: «Дамы и господа! Я не
собираюсь просить у вас денег... хотя если вы дадите мне
что-нибудь, то не буду отказываться. Я метрофилософ
(metrophilosophe). И хочу спросить вас: кем вы были когда-то?» На
следующей станции он вышел.

Женщина,

которую я часто встречаю в районе площади Мобер. Он обращается к
проходящим со словами: «Два франка! У вас нет двух франков?»
Внести её в список меня заставляют броские, совсем недешёвые
платья, разъехавшаяся на губах помада и длинные тонкие «вог»,
которые курит она.

Юрий Васильевич,

бывший художник и диссидент. Согласно Юре, его жизнь изменилась
после того, как он был назначен Богом-Отцом на земле. Это
произошло на площади Согласия. В подтверждение откровения ему было
дано видение: над скульптурами-аллегориями столиц
французских провинций, стоящими на площади, появились образы Толстого
и Достоевского, а ещё выше – образ самого Юрия Васильевича.
«Я очень удивился», – неизменно добавляет он в этом месте
рассказа, словно извиняясь.


Время от времени Юра попадает в сумасшедший дом, куда его отправляет
дочь Лена, тоже стоящая на учёте у психиатров. /Жена Юрия
Васильевича и соответственно мать Лены повесилась много лет
назад/. Тогда друзья начинают обзванивать местные
психбольницы и искать Юру.

="07_082.jpg" hspace=7> Жан-Мишель Баския

Жилец «Монжерона»,

или «Центра помощи русским эмигрантам». Вечером он выходит во двор
со здоровенной палкой гонять окруживших дом агентов КГБ. А
утром, надев тёмно-синюю тройку, с советским дипломатом в
руках, едет гулять в Париж.


Я часто вижу его в Новой Сорбонне: учёный, шествующий по
университетским коридорам или двору, важный господин, знающий себе
цену. Такая игра.

Женщина,

постоянно сидящая на могиле Нуриева. Завсегдатаи кладбища называют
её сумасшедшей, туристы принимают за родственницу покойного,
а самые невинные – за вдову.

Дочка священника,

уехавшего с семьёй в Израиль, там принявшего сан, затем
перебравшегося во Францию, а в самом начале девяностых вернувшегося в
Москву. Она время от времени сбегала из психбольницы, пыталась
утопиться в Сене и в конце концов выбросилась из окна – уже
в Москве.

Мужчина,

который произносит речи перед посетителями кафе на площади
Сен-Медар. Вечером, после закрытия рынка здесь часто снимают кино.
Однажды, когда снимался рекламный клип с романтической парой
на фоне новой марки автомобиля, он выскочил на площадку и
попытался произнести речь о свободе слова и общественных
собраний.

Бомжиха,

сидевшая у урны на улице Кле. Основным её имуществом было несколько
чемоданов с газетами и журналами. Чемоданы стояли раскрытыми
на тротуаре, и она занималась разбором своего архива.

Толстая негритянка,

задиравшая юбку в часы пик в переходе на Ле Аль.

Старик,

кричавший в сумерках: «Добрый вечер! Добрый вечер!» из окна на
последнем этаже особняка Сципион. Когда я ответил ему, он
обрадовался и сказал: «Спасибо! Как приятно, когда тебя слышат».