Искусство

Сегодня после вечернего выступления с французским ZOO-JAZZ'ом
я торопился узнать, как же сыграла наша футбольная сборная с ирландцами,
и, переключая каналы ТВ, наткнулся на канале «Культура» на очередную
ретрансляцию музыкально-поэтической композиции Михаила Козакова
и Игоря Бутмана на стихи Иосифа Бродского. Я почувствовал, что
щеки вспыхнули от стыда, и вспомнил, как в январе 1999 мне позвонил
известный актер М. Козаков и предложил встретиться на предмет
обсуждения совместной работы.

В конце ноября 1998 на Таганке состоялась премьера спектакля «Марат
и Маркиз де Сад». Я очень много сил отдал этому спектаклю и перед
премьерой заболел, играл с температурой и сильно разболелся в
итоге. Декабрьские гастроли ТРИ«О»
в Германии я сорвал: по прилете в Мюнхен оказалось, что у меня
держится 39,5° и держалась на этом уровне еще 10 дней. Только
германская медицина и жена Александра Александрова Барбара спасли
меня. Так или иначе, но в январе голова у меня кружилась — и после
болезни, и от успеха на Таганке. Может быть, от этого я не совсем
ясно осознавал, куда чуть не вляпался?

М. Козаков

Так вот. Позвонил М. Козаков, мы встретились и отправились к нему
домой. Однако перед этим он поинтересовался, в каких отношениях
я нахожусь с Алексеем Козловым. Я ответил, что ни в каких особых
отношениях с ним я не нахожусь, что в юности слушал его пластинки,
при случайных встречах — мэтру кланяюсь. В буфете Театра на Таганке
в 1996–1998 шел спектакль «Москва–Петушки»,
поставленный Валентином Леонидовичем Рыжим на правах как бы подготовительного
этюда к спектаклю по Ерофееву, который собирался ставить позднее
сам Юрий Петрович Любимов. В буфетной версии «Москвы–Петушков»
я играл, даже гастролировал с этим спектаклем в Израиле, США и
российских городах. После постановки в 1998 году «Марата и Маркиза
де Сада» Юрий Петрович, возможно, потерял интерес к «Петушкам»,
и буфетная версия на Таганке сошла на нет. Однако, по словам Валентина
Рыжего, он предлагал Алексею Козлову, с участием которого планировался
большой спектакль по Ерофееву, ввести меня и в большой спектакль.
На что, по словам, Рыжего, Козлов ответил сначала, что он не знает,
кто такой Сергей Летов, а после настойчивых уговоров возмутился:
«Как вы можете предлагать мне этого Летова, зная что у него брат
— коммунофашист?!». Юрий Петрович рассмеялся, он был более информирован
о творчестве моего брата, и в итоге предложил мне принять участие
в написании музыки к «Марату и Саду» Петера Вайса, спектаклю,
который впоследствии с триумфом гастролировал в Италии, Франции,
США, Финляндии, Венгрии, Гонконге, Южной Корее и дважды — в Японии.
Когда я рассказал эту историю Козакову, он обрадовался — значит
вы тот человек, который мне нужен!

А. Козлов

Суть совместной работы была такова. У М. Козакова с А. Козловым
шел спектакль — музыкально-поэтической композиция по Иосифу Бродскому.
Между авторами возник неразрешимый спор из-за денег. Никаких художественных
проблем, по крайней мере, в изложении М. Козакова, не было. Вот
как сформулировал он задачу — можете ли вы заменить Козлова и
его фонограмму? Я понял это предложение, как успех, как признание
моей музыки — притащил кучу своих пластинок, записей с ТРИ«О»,
другими музыкантами — в самых разных стилях! Все это не подошло.

— Если будет звучать ваша музыка, то глубина будет у вас, а не
у меня,— отмел все мои записи Михаил...— А ГЛУБИНА должна быть
у меня, ну а у вас — развлечение, джазок, так сказать... И кроме
того, у меня нет времени создавать НОВУЮ композицию, выверять
ритм. Надо все сделать так, как было у Козлова по времени и характеру,
но несколько иначе — в том плане, чтобы нельзя было придраться
к авторству, чтобы никаких юридических претензий он не смог предъявить...
Времени нет! Двадцатого февраля назначена премьера новой версии
спектакля в Центральном Доме Художника. Выручайте! В мае — мы
с вами едем в большой тур по Америке!

Поддавшись магнетическому обаянию Михаила Козакова, его рассказам
о встречах с Бродским, я согласился, но решил, что буду избегать
пиратства и плагиата. Мне казалось это возможным — тем более,
что на фонограмме большинство музыки представляли собой популярные
обработки классики — Чайковского, Рахманинова, например, и джазовые
стандарты. Однако мне показалось, что за аранжировками лучше обратиться
к высокопрофессиональному аранжировщику.

Я отсмотрел все видеозаписи спектакля, отслушал и хронометрировал
фонограмму и отправился к В. М., замечательному джазовому пианисту
и композитору, аранжировщику в то время «Виртуозов Москвы». Я
объяснил В. М. задачу, мы с ним все прослушали, частично обсудили
объемы работы, определились, какими инструментами я владею, что
можно использовать из них в аранжировках, на чем мне играть в
спектакле. В. М. сказал, что исправит гармонии в аранжировках
классики, напишет для меня каденции (по моей просьбе), предложил
свои пьесы, прикинул время работы и сумму...

Рано утром меня разбудил звонок Козакова. Я сообщил ему, что все
в порядке, я нашел замечательного аранжировщика, который берется
за работу в нужные сроки, и сообщил, сколько будет стоить работа.

С суммой Козаков не согласился категорически, и тогда, чтобы устранить
всякие неясности в финансовых вопросах — чтобы не показалось,
что я прошу для себя, я решил связать их напрямую между собой,
и дал М. Козакову номер телефона В. М. Козаков обещал немедленно
после разговора с В. М. мне перезвонить.

Была ли это моя ошибка? Или просто Бог отвел меня от всего этого
дела?

Ну, ошибкой-то это не было, в любом случае... Что бы я дальше
с этими людьми делал? На каком языке разговаривал? По каким правилам
играл?

Так или иначе, но Козаков мне не перезвонил. Ни в этот день, ни
на следующий, ни через месяц, ни через год... Он больше никогда
мне не звонил. Никогда со мною не разговаривал. Ничего мне не
передавал.

И. Бутман

Вечером того же дня, после репетиции в одном театре и спектакля
в другом я позвонил В. М., который поблагодарил меня за предоставленную
ему работу и извиняющимся тоном рассказал мне, что через 2 часа
после утреннего звонка Михаил Козаков приехал к нему вместе с
саксофонистом Игорем Бутманом. Посмотрели, что уже сделано, прикинули,
какие аранжировки у самого Бутмана есть в наличии. Так что теперь
он работает над этим проектом с Бутманом и Козаковым. Вот так.

Поначалу мне было несколько неприятно. Жаль нескольких дней, посвященных
целиком этому... А потом, когда я смотрел этот спектакль по телевизору,
как-то вдруг полегчало. Я увидел «ГЛУБИНУ» на лице Михаила Козакова,
Бутмана в точно таких же шарфе и кепке, как перед этим на Козлове,
старых дев — поклонниц Иосифа Бродского в зале — с идиотским умилением
на лицах — и ВДРУГ ОЩУТИЛ СТЫД. ОСТРОЕ ЧУВСТВО СТЫДА. Стыда за
то, что чуть было не стал соучастником всего этого позора, всей
этой профанации...

Поведать эту историю меня побудила паршивенькая
статейка на Топосе некого ленинградского профессора, «выдающегося
филолога», в которой он приводит Бродского, как пример истинно
свободного человека. У меня нет намерения бросить на Бродского
какую-то тень, просто хочется рассказать немного о людях, которые
встречались с ним, а теперь высоко несут знамя культуры, доносят
поэзию Иосифа Бродского до его почитателей... и о своем мимолетном
контакте с этими замечательными творцами.