Искусство

Путешествие в центр Азии. Биеннале в музее Ленина.
Фестиваль музыки и веры Устуу-Хурээ. Шесть 100-килограммовых тортов
для Далай-Ламы на стадионе Пятилетки и «Снег для Марины» в Сочи.

Сибирь

Недавно обстоятельства преподавания забросили меня в самый разгар
отпускного сезона в сочинский пансионат. Я уже больше четверти
века не наблюдал вблизи жизнь наших отдыхающих, курортников. Некоторое
чувство дискомфорта я поначалу попытался объяснить себе разительным
контрастом между разными топосами – а прибыл в Сочи непосредственно
из очень интересного и напряженного тура с певицей Саинхо Намчылак
по Восточной Сибири. Получилось путешествие из Красноярского края
в Краснодарский.

Наш тур начался с ночного рейса на Красноярск из Внуково, куда
Сайнхо, прилетевшая в Шереметьево после концерта в Неаполе с пересадкой
в Милане, едва-едва поспела. В ее странствиях за последние десятилетия
прослеживается определенная тенденция постоянного уклонения к
Западу (как капитана Гаттераса все время отклоняло к Северу):
Тува – Новосибирск – Москва – Вена – Дублин… какая-то загадочная
сила гонит ее из центра Азии на самый край Евразийского континента,
в Ирландию. А дальше?..

Утром в Красноярске нас поселили в плавучей гостинице – теплоходе,
стоящем на приколе неподалеку от конструктивистски величественного,
немного напоминающего гигантский броневик музея В.И. Ленина (теперь
Красноярский музейный комплекс, КМК). Перед музеем на набережной
Енисея – другой памятник тоже ушедшей эпохи – колесный пароход
«Святитель Николай», на котором по преданию Ленин отплыл в Шушенское.
«Святитель Николай» – уже никуда не уплывет, целиком на суше.
Судоходство на Енисее сократилось, и многие теплоходы уже никуда
не идут нынче, стоят в городской черте, став гостиницами… Красноярское
биеннале, уже VI-е в этом году, тем не менее проходило под девизом
«Перемещение ценностей: ценность перемещения».

Выступая в рамках музыкальной программы этого биеннале, мы несколько
модифицировали программу Саинхо «Who stole the sky?» в направлении
больших экспериментов с электроникой, использовали два iBook'a
для аудио- и видео-потоков: она применяла электронную обработку
голоса в реальном времени, а я впервые в своей концертной практике
использовал USB-клавиши, подключив их к своему ноутбуку, на котором
к тому же делал ремиксы ее музыкальной программы с пьесами покойного
Ивана Соколовского. Собственно говоря, мое участие в роли DJ и
электронного музыканта и было обусловлено исключительно несчастьем,
случившимся в мае с Иваном. Мне пришлось в майских и июньских
концертах его заменять… В самые напряженные моменты, я мысленно
обращался к нему: «Ваня, помоги!», и чудесным образом всё прошло
без особых сбоев, хотя это оказалось психологически очень нелегко
– совмещать функции духовика-солиста, тактично подыгрывающего
певице на башкирском курае, саксофоне и флейтах, с DJ-скими и
звукорежиссерскими.

Красноярск произвел на меня очень сильное впечатление. Понравилась
энергия сибиряков, способность и склонность к переменам, инновациям.
Их гордость ста пятьюдесятью фонтанами, построенными нынешним
мэром за последние пару лет, Красноярскими столбами, с заботливо
ухоженным мемориалом погибшим столбистам (красноярское слово –
так называют себя скалолазы на Красноярских Столбах). Мальчики
с местного FM-радио, пожелавшие поехать учиться в московский Институт
Журналистики и Литературного Творчества, когда они услышали, что
его экзаменационной комиссии диплом можно представить в виде компакт-диска
CD-R, с записанными на нем радиопередачами (что действительно
имело место в случае с моим дипломником незадолго до того). Понравился
сам КМК, с его «Малым Объемом», «Эстакадой», «Полиэкраном», признанный
недавно «лучшим музеем Европы» (?!). Замеченные мной у красноярцев
находчивость и неунывающее стремление разрешить любую ситуацию
мне напомнили аналогичные качества американцев, особенно бросающиеся
в глаза, когда они оказываются в экстремальных ситуациях.

Пресс-конференция, проведенная с нами вскоре после нашего приземления
в Красноярске, заданные вопросы показали, что сибиряки прекрасно
знают себе цену и интересуются не новомодными на Западе или в
метрополии тенденциями, а прежде всего тем, как за пределами Сибири
видится сибирская музыка, путями ее интеграции в мировую музыкальную
культуру.

Инсталляции красноярского биеннале представляют собой крайне причудливый
сплав традиционного советского искусства с мусорным дизайном и
московским концептуализмом. Особенное впечатление произвели на
меня экскурсоводы, объяснявшие всем желающим смысл и назначение
различных художественных объектов…

После ночевки в тувинской юрте на Манском Плесе последовал захватывающий
800-километровый автомобильный марш-бросок через Красноярский
край и Хакассию, Тагарское соленое озеро, высокогорный перевал
Ергаки, где потерпел аварию вертолет генерала Лебедя, по горным
и степным дорогам – в Туву.

Путешествие в Туву постепенно подготовлялось разнообразными мистическими
историями, присказками, байками. В Арадане, казачьем селении на
окраине Красноярского Края – Сайнхо заговорила с какой-то старой
соплеменницей уже по-тувински… Сквозь тюркскую речь слышны были
«Ирландия», «Дублин», «саксофон», «компьютер»…

В Туве мы сначала поехали на фестиваль живой музыки и веры на
развалинах Устуу-Хурээ близ селения Чадан (220 км от Кызыла).
От Чадана к Устуу-Хурээ ведет только грунтовая дорога, обозначенная
чуть-чуть красными тряпочками, повязанными на кусты. Напомнило
мне повязанные кусочки ткани, буддийские флажки на субурганах,
шаманистских местах силы, встречавшихся уже в Красноярском крае
– например недалеко от обелиска на месте крушения вертолета Лебедя
на перевале. От самой буддийской обители Устуу-Хурээ остались
три стены, вокруг них полагается по ламаистскому обычаю 3 раза
обойти по часовой стрелке, касаясь стен руками, при этом можно
загадать желание. Я загадал желание, но чудесным образом, после
нескольких шагов вокруг развалин обители, звучание его и смысл
сами собой изменились – открылось то, чего я действительно хочу
в глубине души – не взирая на обиды и оскобленное самолюбие, невзирая
даже на элементарное чувство самосохранения…

Неподалеку от Устуу-Хурээ устроен палаточный лагерь, несколько
юрт, в одной из которых ночевали иностранные и почетные гости,
включая Саинхо, Маршалла Аллена и музыкантов его «Сан Ра трио».
Спали на полу, точнее на матрасах, брошенных на траву. Умывались
из ручья.

Электричества не было. Собирались было протянуть времянку от линии
электропередач, но так как напряжение там оказалось порядка 1
киловольт, то эту затею бросили, и для концертов попросили движок
из Чадана. Отсутствие обещанного электричества сыграло злую шутку
с попытками местных жителей организовать на фестивале общественное
питание. Тем не менее на поле, неподалеку от руин Устуу-Хурээ
возникли лотки с провизией, – наверное, самые удивительные «кафе»,
которые мне приходилось когда-либо видеть: маленькая палатка,
в которой ютится тувинская семья (дедушка, пара взрослых женщин
– скорее всего его дочерей, малыш) – перед палаткой небольшой
столик и 2 складных стула, рядом с палаткой – электроплитка и
солнечная батарея.

На столике меню – лист бумаги, на котором авторучкой написано –

Манты – 30 р. (6 шт.)

Чай

На листке стоит бутылка с майонезом – чтобы меню ветром не унесло.

Заметив мой интерес, меня приглашают присесть за столик. Появляется
старик – видимо, дедушка, рукопожатие двумя руками, и вопрос без
околичностей: а где Саинхо?

– В Чадан, наверное, поехала, на почту – позвонить по телефону
(почти на всей территории Тувы, за исключением Кызыла – нет мобильной
связи, да и в самом Кызыле качество ее оставляет желать лучшего).

– А где она сейчас живет? Немного подумав, уточняет вопрос, несколько
неуверенно – в Голландии? Я отвечаю – в Ирландии. Дедушка соглашается:
так, понятно, в Ирландии, – но по выражению лица ясно, что для
него это примерно то же самое, что в Лапландии или Новой Зеландии…

Мне вспомнились встреченные по пути в Чадан пастухи. На Устуу-Хурээ
мы ехали с Сайнхо на белой Тойоте, ведомой одним из ее родственников,
старшеклассником Антоном, который в свою очередь захватил с собой
одноклассника Ахмета. По пути Саинхо изъявила желание искупаться
в речке (стояла 37-градусная жара), Енисей показался слишком грязным,
и мы остановились у мостика через какую-то горную речку. Меня
несколько смутила в этом довольно-таки безлюдном месте вдали от
какого-либо жилья ржавая разбитая «Лада»-«копейка». Вокруг нее
стояли в грязных засаленных майках люди с черными лицами. Мальчики
вышли из машины и направились к ним, постояли, покурили. После
чего самый старший из мужчин подошел ко мне и очень вежливо, церемонно
пожал мне руку.

– Вы откуда?

– Из Москвы. Музыкант. Еду на Устуу-Хурээ.

Оказалось, что люди в покореженных жигулях – пастухи. Скот недели
две назад сам собой ушел в горы, а они здесь стоят на переправе,
ждут, что кто-то проедет, чтобы поговорить, обменяться новостями,
может быть, еще чем...

Услышав, что я музыкант, пастух стал рассказывать мне, что у них
в селении тоже есть музыканты, сделали самодельные гитары, играли
неплохо. Даже были в прошлом году на фестивале Устуу-Хурээ. А
сейчас не играют – «кумарят». Правильно это по-русски – «кумарят»?
– переспросил меня пастух. Я засомневался про себя «кумарят» или
«кемарят»? Но не стал поправлять. Судя по бурно произраставшему
вокруг ручья разнотравью, вполне могут и кумарить, и потом кемарить
в теньке… Пастухи меня заверили, что я должен обязательно заехать
к ним в селение и вразумить этих молодых музыкантов, послушать,
как они играют и подсказать им, как жить дальше.

– Не сегодня, – ответил я. Мне нужно на Устуу-Хурээ, играть на
открытии уже вечером (часа через два «по тувинскому времени»).

– Конечно, не сегодня. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ.

Когда я проеду здесь В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ, они мне еще покажут Центр
Мира, обелиск – вон за теми горами. Я переспросил, может быть,
– Центр Азии? Насколько мне известно, в Туве находится географический
центр Азии.

– Нет, какой там Центр Азии?! Центр Азии находится в Кызыле, –
ничуть не сомневаясь, ответили мне пастухи, – а вот где-то какой-то
ученый вычислил, что У НИХ за деревней находится ЦЕНТР МИРА!

Пью тувинский соленый чай с молоком, замечаю интересующихся меню
француженок Анну и Франсуазу, путешествующих из Москвы в Китай
через Туву и Монголию. Девушек я видел перед этим в Москве – в
«Билингве», на представлении Андреем Бычковым его «Мистерии Цам»,
Анна брала у нас интервью. Вот, заехали на Устуу-Хурээ, после
собираются, как и многие другие гости и участники фестиваля живой
музыки и веры, – в Шушенское, на фестиваль «Саянское Кольцо»…
Анна спрашивает, поедем ли мы с Саинхо туда?

– Нет, нам уже завтра нужно в Кызыле участвовать в церемонии празднования
дня рожденья Далай-Ламы на стадионе Пятилетки.

Ночью у костра встречаю Сашу Чавынчака, местного музыканта – адепта
тувинского блюза, с которым когда-то Саинхо гастролировала по
Австралии. Саша увлеченно рассказывает мне о книге, которую пишет,
– «О Тувинских Значениях Чисел в Музыке», рассказывает о тувинской
космогонии, о происхождении звука из числа, о характеристиках
звуковой и численной природы мира.

Тувинцы вообще очень легко переходят от бытовых вопросов к отвлеченным,
мистическим. В этой высокогорной стране огромное небо – близко.
Беседуем с веселым, жизнерадостным Немо – видеооператором тувинских
телекомпаний. Немо пишет книгу о тувинском шаманизме, у него есть
свой ЖЖ на
livejournal.com.

Незадолго до концерта – открытия фестиваля, разговариваю со швейцарской
организаторшей разных новоджазовых событий в Европе Корнелией
Мюллер, прислонившись снаружи к стенке юрты в поисках спасительной
тени, – замечаю молодую иностранную пару с большими рюкзаками.
Спрашивают, кто говорит по-английски. Девушка – из Колумбии, а
парень – из Лондона, приехали по непонятно чьему приглашению,
то есть, как зовут пригласившего, они забыли, но могут, по их
словам, узнать в его лицо… Местоположение фестиваля узнали в интернете…

– Кто здесь главный?..

Как у Пушкина, народ безмолвствовал…

Интересно, что когда в полдень в тот же день в Чадане устраивается
шествие музыкантов по улицам селения, жара по какому-то волшебству
спадает, и с неба начинают падать редкие капли веселого дождя.
Шествие возглавляет духовой оркестр, исполняющий тибетские буддийские
гимны, гимн Тувы и When The Saints Go Marchin' In. Впереди несут
бело-желтое знамя духового отделения кызылского музучилища, сзади
к шествию пристраиваются чаданские детишки, смеющиеся молодые
женщины и даже какая-то не совсем трезвая пожилая тувинка с сумкой,
в которой звенят пустые бутылки. Пытается что-то спросить у растаманского
вида музыкантов «Сан Ра трио». Чаданцы с любопытством рассматривают
шествие, женщины, как правило, с младенцами на руках. Много милиции.
Говорят, что Чадан – наиболее криминальное селение Тувы, чаданцы
отличаются какой-то особой жесткостью. Какие-то легенды о том,
что это селение никто из завоевателей не смог взять, потому и
«Чадан» означает – «не смогли». Удивляет множество детей. Саинхо
поясняет, что матери получают дотацию на каждого ребенка из Москвы,
рожать – выгодно…

К вечеру новосибирцы настраивают аппарат на построенной за день
до того крытой деревянной сцене в форме пагоды. После речитатива
лам – наше с Сайнхо выступление, в котором она не делает никаких
скидок на неподготовленность публики, перед началом слегка объясняя
пастухам и жителям Чадана, что такое лэптоп и какими музыкальными
программами я воспользуюсь для живого музицирования реальном времени.

После нашего выступления средних лет тувинка поинтересовалась,
какого я вероисповедания? Угостила пивом. По ее словам, от меня
исходит какая-то особая энергия, в связи с чем она предложила
мне остаться – хотя бы до завтрашнего утра, и, глядя в глаза,
пообещала зарезать барана и сделать всё, что полагается делать
хозяйке для гостя. Может быть, вместо того, чтобы множить усталые
addenda et corrigenda к истории утраченной любви и путешествия
в воспоминания, и следовало бы остаться, но...

По пути в Кызыл мы с Саинхо заехали в гости к ее бывшей соученице
по музыкальному училищу, а ныне директрисе чаданской музыкальной
школы. Попробовал там впервые айран – тувинский кисломолочный
продукт из козьего молока, а муж директрисы мне чуть было не подарил
козленка…

В Кызыле в совершенно никем не охраняемом Министерстве Культуры
и Национальной Политики (после Москвы с ее охранниками даже в
кинотеатрах это выглядело совершенно неправдоподобно) нас приняла
министр культуры, очень симпатичная дама с веером. Я обратил внимание,
что она говорит не «Далай-лама», а «Его Святейшество». Очень помогла
нам с Саинхо с обратной дорогой, подарила мне альбом по тувинской
резьбе по кости, поднеся его завернутым в белое буддийское покрывало-рушник,
похожее на то, что подарила мне бабушка Саинхо – старейшая женщина
в роду (голубое, с изображениями рыб). Вечером на стадионе Пятилетки
нам с Саинхо довелось участвовать в церемонии подношения портрету
Его Святейшества Далай-Ламы XIV в день его 70-летия шести стокилограммовых
тортов.

После примерно часового пения тибетских и тувинских лам, сопровождавших
церемонию, торты были разделены на кусочки, которые молодые монахи
разносили по стадиону. Мне досталось два – и как музыканту, и
как звукорежиссеру! Вот такое мирное и совершенно непафосное приношение.
Sweet Sacrifice.

Техническая оснащенность звуковиков в Кызыле отставала от таковой
их коллег, осуществлявших озвучивание концерта на Устуу-Хурээ,
поэтому iBook мне пришлось разместить за кулисами сцены, возле
пульта, протянув собственный USB-кабель на сцену – к клавишам,
а в пьесе на основе традиционной тибетской мелодии Амдо (Амдо
– местность, где родился Далай-Лама XIV), играть одновременно
на клавишах и на башкирском курае, перехватывая сустэйн-педаль
левой рукой, чтобы правой запустить на лэптопе следующий сэмпл…
Как и на фестивале Устуу-Хурээ публика реагировала на пение Саинхо
очень непосредственно. В некоторых ее пассажах люди вскакивали
с мест, взмахивали руками, аплодировали…

Удивительное смешение всего: лэп-топ мьюзик, юрты, электроника,
афро-американские фри-джазмены с дрэдами, полное отсутствие мобильной
связи за пределами Кызыла, буддийские руины и гимны, ламы, солнечные
батареи, субурганы, тусовщицы из Латинской Америки и Западной
Европы, костер, ручей, соленый чай с мукой и молоком, совершенно
доступное и никем не охраняемое министерство культуры и национальной
политики…

Сочи

В Сочи, не касаясь особенностей моей преподавательской работы,
– в свободное от нее время, а времени этого оказалось достаточно,
чтобы почувствовать атмосферу, в которую погружены окружающие,
я затосковал – глядя на эту жизнь телес, существующих как бы сами
по себе, диктующих человеческим существам способ существования,
modus vivendi. Зрелище это малоприятное, удручающее… Посидеть
на берегу моря, сквозь шум волн расслышать пенье сирен не удавалось
из-за мелкой дребедени: массовики-затейники постоянно устраивали
караоке-конкурсы, перемежаемые шедеврами киркоровых и фабрик звезд,
сопровождая все это скабрезными площадными шутками, герои из толпы
ко всеобщему восторгу совершали какие-то двусмысленные телодвижения
тазобедренным суставом, то что-то сосали. Тогда я вернулся в номер,
включил кондиционер и стал читать с экрана моего iBook'а рукопись
романа Натальи Воронцовой-Юрьевой «Снег для Марины» (история
болезни).

Подзаголовок очень оправдан. Автор, скорее всего не отдавая себе
в этом отчета, повествует о том, «как в мясной избушке помирала
душа». Можно было бы посчитать, что это книга о лесбийской любви,
но, как мне стало впоследствии известно, автор романа так не считает.
По ее мнению – это книга просто о любви. А я бы добавил, о телесной
любви. О муках и страданиях тела, не одушевленного, а вместо этого
обремененного все той же мелкой дребеденью повседневных забот,
уродств женского коллектива с его плоскими шутками и тупыми разговорами.
Книга не ограничивалась только лесбийскими взаимоотношениями,
и «любовь» к мужчинам, детям, домашним животным и родителям носила
тот же смутный невменяемый какой-то неодушевленный характер.

Жизнь и страдания тела. Тело с пониженным уровнем сознательности,
интеллекта, тело, которое живет в некоторой зыбкой стихии стереотипов
поведения и страстей, безотчетных инстинктов. Вне всякого анализа,
напрасно… Страдания – бессмысленные, как зубная боль. Почему-то
вспомнилось:

«…мы движемся, 
словно лишены дара внутреннего движенья -
Во власти сил преисподней…»

Будто бы я и не уходил с этого пляжа. Это чтение с экрана лэптопа
оказалось в высшей степени созвучно окружающей сочинской действительности.
Та же бессмысленная маята неодухотворенной телесности. Вытапливание
жиров под южным солнцем на лежаках у моря, обильная ничем не ограниченная
еда (шведский стол), танцульки по вечерам там же, примитивный
флирт, экскурсии в виносовхозы и турецкие рынки – от скуки…

Хотя, что касается дискомфорта, казалось бы, должно было бы быть
все наоборот? Условия в Туве были далеко не комфортабельными по
сравнению с двухкомнатным люксом сочинского отеля, отличным питанием
пансионата со шведским столом – в Туве спать приходилось в юрте
(вдесятером), на матрасах лежащих прямо на траве – вповалку с
музыкантами из Сан Ра Arkestra, умываться из ручья, питаться довольно
своеобразной пищей из баранины, запивая ее холодным соленым чаем
с молоком, а то и араком (слабоалкогольный напиток, получаемый
из перебродившей козьей простокваши), днем прячась от 40-градусной
жары в тень юрты, ночью кутаясь во всю привезенную с собой одежду,
а вечером репеллентами пытаясь отогнать чаданских бойцовых комаров.
Однако, все эти «тяготы» и «неурядицы» были «тяготами» и «неурядицами»
– в кавычках, потому что все вокруг было одухотворено, все нескладушки,
задержки («по тувинскому времени») и неразберихи были освящены
неким Сверхсмыслом происходящего, таким каким-то «за это можно
всё отдать!». Тело готово претерпеть любые испытания и даже их
не замечать, или, более того, испытывать от них даже некую радость,
когда за всем происходящим очевиден духовному взору этот самый
Сверхсмысл – не нуждающаяся в комментариях и пояснениях сверхчувственная
важность и значительность событий, поступков. В Туве всем этим
акциям предшествовало чтение сутр тибетскими, тувинскими и бурятскими
ламами, БОДРЫЙ речитатив, снимающий даже намеки на какую-либо
сентиментальность или украшательство. И это не тот Будда, не те
ламы, которых всуе и не к месту поминают отечественные поп-рок
певцы.

Удивительным образом «сладкое жертвоприношение» в Кызыле мне напомнило
посещение самой большой в мире статуи Будды на острове Лантау,
в Гонконге. Тогда после двухчасового путешествия и восхождения
по очень крутой лестнице к сидящему на вершине горы в позе лотоса
гигантскому бронзовому Будде, от груди которого уже начинались
облака, и голова которого виднелась сквозь них лишь как смутный
силуэт, монахи предлагали разделить с ними монастырскую трапезу.
Обычная заурядная вегетарианская пища монахов в буддийском монастыре.
Зачем?

Тело как бы воспринимало учение буддизма на телесном уровне, через
пищу. Прямой (магический?) путь. После восхождения вверх, после
тягот пути тело вознаграждалось определенным способом. Телесный
низ не забыт. Он никоим образом не презираем, и для него находится
место. Но именно свое упорядоченное место в иерархии, не больше,
не меньше.

Сладкое немного ироничное [жертво]приношение.