Проза

Небольшое приключение

Однажды Станиславский передал мне поклон от того психиатра,
который на консилиуме неуважительно отозвался о Шопенгауэре.
Я сказал, что профессор этот глуп и что я не люблю
его.
Михаил Чехов. Жизнь и встречи

..............................................................................................

..............................................................................................
.......................................................................

После душа и чая куда-то ехать не захотелось даже еще больше, чем
до. Со слабой надеждой я снова набрал телефон Маленькой Светы.

— Добрый день. Я в Москве. Встречаемся в два?

— Ну да,— сказала Света удивленно.— Я же вам звонила. В два, на
Водном, у первого вагона.

— Как на Водном? — я сердито посмотрел на Марину.— Вы же сказали на
Войковской?..

— Я сказала на Войковской?!..— Света расхохоталась.— Совсем голову
потеряла, сумасшедшие были дни. На Водном. Я и мой помощник
будем ждать вас у первого вагона метро «Водный стадион».

Я представил себе всю цепочку, что было бы, если бы я постеснялся и
не позвонил Свете еще из Нижнего, не позвонил бы сестре от
метро, представил себя в восемь утра субботы у первого вагона
на станции метро Войковская, содрогнулся и лег спать.

Можно дать вам практический совет? Если вы когда-нибудь будете иметь
какое-либо, даже самое маленькое дело с отечественными
кинематографистами (размер художественного дарования значения не
имеет), уточняйте все по десять раз — не то вас продинамят
и при этом даже не извинятся.

Естественно, мы с женой вышли из дома гораздо позже, чем было нужно
и поэтому снова, как и летом, пришлось ловить такси. Сначала
никто не соглашался ехать так далеко. Потом, наконец, возле
нас остановилась черная «ВМW» с мигалкой на крыше и
номерами с триколором. Кстати, меня часто подвозят такие машины.
Бензин у них казенный, а зарплата у шоферов небольшая, потому
как хоть и «BMW», а все равно госслужащие и потому
считается, что на подножном корму. Мы с женой почему-то (напрасно)
увидели в «членовозе» доброе предзнаменование и он с ветерком
домчал нас до «Водного», так что в метро мы спустились даже
раньше, чем это было нужно.

Впрочем, Маленькая Света была уже на месте, а рядом с ней стояла
какая-то скандинавского вида блондинка с косой до пояса. Мы
поздоровались и у меня немедленно возникло ощущение, что я ее
где-то уже видел.

— Актриса,— подумал я,— наверное, известная...

— Я ее где-то видела,— сказала моя жена.

— Наверное, это четвертая жена К.,— тихо предположил я.— Она,
по-моему, тоже блондинка.

Моя жена критически оглядела нашу новую знакомую и покачала головой.
А когда мы немного отошли, тихо сказала:

— Это не жена! Посмотри, какие у нее джинсы! Это джинсы с рынка. У
жены фон К. не может быть джинсов с рынка. Я вспомнила, где я
ее видела. На кастинге рекламы стирального порошка «Тайд».

Вот неожиданность женского взгляда и, кстати, я с ней согласен. Про
рынок, это правда... К автобусу мы приблизились максимально
независимой походкой «дикая утка», как будто шли не по
московскому асфальту, а по каннской лестнице. И неспроста, при
подходе среди пассажиров автобуса я насчитал как минимум три
знаменитости всесоюзного... тьфу, всероссийского масштаба.
Самым заметным из них был карлик (я надеюсь, никто не
обидится), игравший в «Солярисе» у Тарковского и, по моему (этого не
помню точно), в «Агонии» у Климова. Я забыл, как его зовут.
Карлик сидел на переднем сидении с огромным букетом в руках
и о чем-то печально думал. Может быть, у него был День
Рождения... На нас он даже не посмотрел. Я подумал, что для
него, после Тарковского и Климова, съемки у фон К., тем более в
наше время, не такое уж и событие. Еще я увидел одного
пожилого артиста, который в советское время часто снимался в
детективах из заграничной жизни. (Его фамилию я тоже не помню).
И какую-то девушку, которую два или три раз показывали по
телевизору в передаче «Я сама», посвященной одиноким молодым
матерям. Из телеперсон в автобусе также присутствовал некий
весьма нервный господин с африканскими косичками-дредами,
который на канале «Культура» что-то изредка и очень путано
рассказывает про авангардный театр.

О своих наблюдениях я немедленно доложил жене.

Младшее поколение артистов прошлого века не знало, зато кивнуло на
передачу «Я сама» и энергично замахало какому-то молодому
человеку в щегольском вельветовом пиджаке, вслед за нами
зашедшему в автобус. Юношу звали Эдуард.

— Это парень из «Щуки»,— сказала жена, знакомя нас.— Он с Оксанкой
Морозовой учится на одном курсе. Ты ее помнишь.

Я не сразу вспомнил, кто такая Оксанка Морозова, но церемонно
поклонился Эдуарду. Вообще, как ни странно, войдя в автобус, я
почувствовал общий подъем, мне захотелось шутить, быть
непринужденным и сказать карлику из «Соляриса», что-нибудь
остроумно-точное или очень оригинальное, чтобы он сразу понял, что я
тут — не обычный статист и вообще, не просто
так, и мы бы с ним о чем-нибудь побеседовали. Даже неважно
о чем, но хорошо, умно и на глазах у всех. Чтобы все — тоже
это поняли.

Но я постеснялся и молча прошел в середину автобуса. Блондинка с
косой, севшая за нами, достала из рюкзачка йогурт и с
аккуратной задумчивостью принялась его есть, поглядывая за окно. Она
производила, как и положено современной молодой даме, очень
независимое, милое и, одновременно, неуловимо стервозное
впечатление. Я некоторое время украдкой наблюдал, как она ест
свой йогурт, а потом вдруг подумал, что все это как-то очень
непразднично. Мне вдруг вспомнилось, как в последние
советские годы научный институт, в котором я тогда работал, посылал
своих сотрудников на так называемую «овощную базу». Это
было очень похоже. Даже автобус был тот же — «Икарус».
Впечатление усилилось, когда минут через пятнадцать в автобус
забралась Маленькая Света. Она достала из кармана какую-то бумажку
развернула ее и, усиливая сходство с «овощебазой», сказала:

— Товарищи, извините, но я должна сделать перекличку. Все ли здесь.

— Дэлай!— сказал кто-то позади меня и, оглянувшись, я увидел то,
чего не заметил раньше — двух «чеченцев» из кабардинской
группы. Но теперь они были без десантной формы и зеленых повязок,
оба в одинаковых, щегольских, черных пиджаках. «Чеченцы» с
нескрываемой иронией посмотрели на меня. Видимо, они меня
тоже узнали. Один из них нехорошо улыбнулся и сказал:

— Здравствуйтэ...

Пересчитав нас, Маленькая Света уселась на переднее капитанское
место, рядом с климовским карликом, автобус тронулся и медленно
покатил куда-то вглубь микрорайона.

Сначала мы ехали мимо жилых многоэтажек, потом, минут через десять,
дома кончились и начались заборы, пошли какие то склады,
потом автобус закачался и въехал в растворенные большие ворота,
которые тут же с лязгом за нами захлопнулись. За воротами
оказались железнодорожные пути и стоящие на них вереницы
товарных вагонов. Немного не доехав до полотна, автобус повернул
и остановился. Перед нами стояло казарменного типа серенько
невысокое здание с синей вывеской у входа: «Москва
Сортировочная. Грузовая станция №11».

— Так, товарищи,— голосом старшей пионервожатой сказала Маленькая
Света.— Сейчас полчаса отдыхаем, ждем Авдей Сергеича, а потом
начинаем. Далеко не расходитесь.

Сказав это, Света с пугающей быстротой исчезла, как испарилась,
оставив за собой дверь автобуса полуоткрытой.

Несколько минут все сидели молча. Потом артист, игравший в советских
детективах из иностранной жизни (по-моему, он играл судью в
каком-то фильме по Дюрренматту), бодрым голосом сказав:
«надо посмотреть, что ли, куда мы попали»,— встал, сделал
руками несколько гимнастических упражнений и вышел. За ним
потянулись остальные.

— Выйдем, что ли? — спросила жена.

Я покачал головой. Жена вздохнула и положила мне голову на плечо,
приготовившись подремать.

Минут через пятнадцать в автобус заглянула Маленькая Света.

— Замерзли?— улыбнулась она, увидев мою печальную физиономию.— В
депо организован горячий чай. Бутерброды будут завтра.

И знаете, я даже не улыбнулся.

Накрапывал мелкий дождь. На путях стояли мокрые вагоны. Служащие
московской железной дороги, улыбаясь, смотрели на нас из окон.
«Чеченцы» тихо курили на заднем сиденье, деликатно выдыхая
дым в открытое окно. Я, сказал жене, что иду проветрится,
вылез из автобуса и медленно пошел под дождем к упомянутому
Маленькой Светой депо, в глубине которого издали были видны
включенные софиты и стояли какие-то люди.

Однокурсник таинственной Оксанки Морозовой быстро прошел мимо меня с
озабоченным лицом. «Вот»,— подумал я с завистью,— «человек
уже при деле».— Я подошел поближе.

Ах, господа, шути, не шути, кино — волшебный сон, в каждом из нас
живет эта сказка! Мерилин Монро, сэр Чарли Чаплин, каннская
лестница, Ален Делон не пьет одеколон, вспышки кинокамер,
заголовки газет.

Как выразился Александр Сергеевич Пушкин по совершенно другому
поводу: узрю ли русской Терпсихоры души пленительный полет?..

Что хочу сказать, господа. Ведь я, можно сказать, впервые за свои
тридцать пять лет, оказался на сьемочной площадке не как
посторонний, не как зевака-прохожий, а как действующее лицо.
Можно сколько угодно иронизировать и убеждать себя в том, что
вам все равно, но едва вы даже где-нибудь на улице увидите
слепящий свет софитов и услышите восклицание «мотор!..», готов
поспорить — сердце ваше забьется быстрее.

И было всё. Упомянутые софиты с белым, обещающим славу, слепящим
светом, толстые, как змеи, резиновые провода, тянущиеся по
земле, какие-то снующие туда-сюда озабоченные деловые женщины,
хамоватые крепыши с аппаратурой, девушка с деревянной
«хлопушкой», которая говорит «фильм такой-то, сцена такая-то»,
сваленные на скамейке костюмы— как я понял, форма русских солдат
ХIХ века, две очень красивых загорелых брюнетки
неопределенных занятий, зачем-то стоявшие неподалеку от входа в ангар и
нервно куривший известный актер, фамилию которого я забыл.
Еще была солидно гудевшая у ворот зеленая военная
машина-генератор, с огромной надписью на железном боку: «МОСФИЛЬМ», и
от этой надписи почему-то перехватывало дыхание.

В глубине ангара я увидел обычный пассажирский вагон и на нем
фальшивого золота табличку с «ять» и орлами: «Императорские
железные дороги». Я вспомнил, что наша сцена вроде бы
планировалась на пароходе, а тут какой-то вагон, но спросить было не у
кого, и я решил, что значит так и надо. Напряжение нарастало
по мере удаления от входа и у вагона, куда по идее должен
был прибыть сам Боб Стюарт, достигало своего апогея.

Мимо меня с безумным лицом пробежала какая-то белокурая девушка,
восклицая на ходу: «где же нитки?!», толстый мужчина принес и
поставил высокое раскладное кресло с надписью латинскими
буквами через всю спинку: fon K., и тут же где-то в стороне, за
вагоном, мне не было видно, истошно закричали: тишина на
площадке, мотор!, и женский голос в ответ громко произнес:
сцена седьмая, дубль третий!..

Вот оно!..— подумал я с восхищением. Вот процесс, вот
священнодействие, это об этом потом напишут в газетах под большой, на
четверть полосы, цветной фотографией: «Режиссер Авдей фон К.
работает над своим новым проектом».

Я увидел Маленькую Свету и обрадовался — хоть одно знакомое лицо.

— Начинаем? — спросил я доверительно, почти как участник, почти как свой.

Мне хотелось быть сопричастным тотчас же, немедленно.

Но Маленькая Света лишь мельком взглянула на меня:

— Чай вон там,— она показала на выход из ангара, и добавила
сакраментальную фразу, будто вылив на меня ведро холодной воды:
когда будет нужно, вас позовут.

И побежала дальше.

— А Авдей Сергеич? Он здесь?..— крикнул я вдогонку.

Но Света даже не обернулась.

— К. пока нет,— тихо сказал мне какой-то невысокий седовласый
человек с фанерной березой в треноге, куривший у входа в
«императорский вагон»,— но Райская уже здесь.

И он показал мне глазами на невысокую блондинку в облегающей
джинсовой куртке, стоявшую у софитов. Блондинка оглянулась и,
улыбнувшись, посмотрела на нас.

Я узнал четвертую жену фон К. Мужчина молча ей поклонился. Милая,—
автоматически подумал я,— очень ничего, и костюмчик тоже
ничего (я вспомнил замечание Марины), но чтобы ради нее
оставлять третью или какую там, пятую, жену ? Нет, этого я не
понимаю. Неужели такая большая разница? Если да — то в чем она? А
если нет — тогда зачем?..

Мне стало грустно. Знаете, сочинение рассказов одинокое дело и, если
честно, я пошел в «актеры» ещё и для того, чтобы
элементарно больше бывать на людях, с кем-то общаться, но здесь я был
так же никому не нужен, как любой прохожий за воротами или
завсегдатай уличного кафе. Никто не обращал на меня никакого
внимания, я был куклой, которую в надлежащий момент оденут в
дорогой костюм и посадят в нужное место. Потом костюм
снимут и куклу, как пел когда-то Макаревич, уберут обратно в
коробку. Я медленно вышел на воздух. Дождь кончился, облака,
встречавшие меня с утра на вокзале, немного рассеялись, и на
небе даже появилось что-то похожее на солнце. Однокурсник
Эдуард снова деловито проследовал мимо меня. В руках его был
небольшой пакет.

И вот здесь, читатель, внимание. Здесь, в этом незаметном, как
полянка городской травы месте, находится та самая иголка в
сундуке на дне моря, без которой не было бы этой истории.

— Куда это вы? — завистливо спросил я.

— Да так,— Эдик неопределенно показал рукой,— тут недалеко...— И тут
до меня донесся отчетливый запах алкоголя.

Я удивился:

— Тут что, где-то наливают?..

— Сейчас,— сказал Эдик,— тут нальют... Ребята с собой принесли. Если
хотите, пойдемте,— он, чуть помедлив, мотнул головой в
сторону вагонов.— Тут недалеко.

— А съемка?..— удивился я.

— А что съемка? — успокоил меня Эдик,— позовут. Без нас не
обойдутся, сегодня уже точно. Замены то нет.

Я заколебался. Все-таки сниматься пьяным в своем первом фильме, к
тому же у фон К.— это как-то нехорошо. Был бы это какой-нибудь
телесериал, еще куда ни шло. А то, что меня могло развезти
— ночь в поезде, усталость, волнение...— было очевидно. Но
потом я вспомнил свои недавние одинокие мысли и решился.—
Приму сто грамм, не больше,— подумал я.— Для бодрости. А то
болтаюсь тут...

— Ну, вот и славно,— когда я кивнул, сказал Эдик, до того молча
наблюдавший за мной,— а то у ребят с собой два пузыря. Как бы и
правда не окосеть.

Мы завернули за штабель бетонных шпал, перелезли через остатки
какого-то забора и глазам моим открылась чудесная картина.... Все
это правда, очень напоминало «овощную базу» 70-х — начала
80-х годов.

На рельсах, у открытого товарного вагона, была аккуратно расстелена
газета, а на газете, в пропорциях «золотого сечения», как на
хорошем натюрморте стояли бутылка водки
«Москва-Златоглавая, с черносливом», большая пластмассовая бутылка «Пепси»,
одноразовый пластмассовый стаканчик и яркая коробочка финского
плавленого сырка «Валио», с улыбающейся скандинавской теткой
на этикетке. Только этот сырок и указывал на давно
изменившиеся времена.

Вокруг газеты, в непринужденных позах расположились трое молодых
людей, которые, при виде меня и Эдика не выразили ни малейших
признаков удивления или смущения, а приветствовали нас
пластмассовыми стаканчиками и словами:

— Долго ж вы, бл...ди, ходили!..

— Господа,— сказал Эдик.— Внимание. В нашем полку прибыло. Это муж
одной девочки с нашего курса, Сергей.

— Здравствуйте,— сказал я.

Самый старший из присутствовавших поднялся и церемонно протянул мне руку:

— Мисаил. Русский актер.

Я удивился — странное имя. Мисаил был похож на кота Базилио из
сказки «Буратино». Это был небольшего роста брюнет, с косым
пробором, кошачьими усами и, несмотря на пасмурный день, в темных
очках.

Эдик заулыбался:

— Да вы не пугайтесь. Это он так. Его вообще-то Мишей зовут. Мисаил
— просто псевдоним.

— Вы наш товарищ по несчастью? — спросил Мисаил.

— По какому несчастью? — я испугался.

— Ну, как же,— удивился Мисаил,— по съемкам всей этой х...ни.

— Профессионал,— уважительно подумал я.— Фильм самого фон К.!
«х...ей» называет...

— А почему же «х...ня»? — поинтересовался я, тепло поздоровавшись за
руку с двумя его более молодыми товарищами, Сашей и Димой.
При этом Cаша тоже представился как-то странно и старомодно:
Олександр.

— А что же это? — весело сказал Саша-Олександр,— х...ня и есть. Вы
только посмотрите, как все организовано. Собрали людей, а у
самих еще ничего не готово. И что же? Всех бросили на
произвол судьбы. А мы, между прочим, из-за стола сорвались. Неслись
сюда, как мудаки, на такси из Медведково. В копеечку
влетело.

— Мы тоже,— удивленно сказал я.— А я то думал, что мы одни такие...
Неорганизованные.

— Это не мы неорганизованные,— сердито сказал Мисаил.

Он достал из сумки чистый пластмассовый стаканчик и, церемонно
отставив мизинец, наполнил его и протянул мне. Руки его слегка
тряслись.— Это они неорганизованные,— повторил Мисаил.—
Думают, что раз фон К., то все должны лечь на спину и поднять
лапы. А нас еще за это и попинать можно.

— Ан нет,— подытожил Саша-Олександр.

— Ну, будем,— сказал Мисаил, поднимая стаканчик,— старинный тост :
чтоб х...й стоял и деньги были.

Я обрадовался:

— Да-да, точно.

Мы выпили и закусили.

— Жаль, хлеба нет,— сказал Саша-Олександр, закусывая сырком и
отдышавшись.— Из дома выскочили как сумасшедшие, даже не пожрали
толком.

— Вы тоже снимаетесь в нашей сцене? — вежливо спросил я после небольшой паузы.

Все засмеялись.

— Нет,— сказал Олександр. Бакенбардами и зачесанными назад волосами
он чем-то напоминал героев ХIХ века, какого-нибудь
кавалергарда или чиновника по особым поручениям при губернаторе.— Мы
за компанию. Нельзя же ни с того ни с сего товарища
оставить.

— Вот именно,— сказал Дима,— два дня пили и на третий, вдруг — нате
вам, пожалуйста, съемки у фон К. Что же мы теперь, должны
все бросить? — Он погладил свою шкиперскую бородку.

В кармане Мисаила зазвонил сотовый.

— Але,— сурово сказал Мисаил.— Здравствуйте...— Лицо его
прояснилось.— А... это ты. Я на съемках.— Он устало потер лоб.— Я тебе
говорил. На съемках у К. – Ну, у какого-у какого? У того
самого. Я не вру...

— Жена,— уважительно сказал Дима.— Третий раз за сегодня звонит. Не
верит, что у Миши съемки. Странные все же люди какие-то.
Очень низкая самооценка. Что же, фон К., только с одними
народными артистами работает? И вчера, тоже звонила...

Я вскользь подумал, что у Мисаила не самая дешевая модель телефона.
Я посмотрел на его стоптанные ботинки.— Интересно,— подумал
я.— Внешний вид обманчив. А у меня и сотового-то до сих пор
нет.... Впрочем, у Эдика, с его замшевым пиджаком, тоже.

— Мне всё это напоминает «овощную базу»,— вслух сказал я, почему-то
обращаясь к Диме,— вы то, наверное, не помните, что это
такое...

— Да-с,— отвечал Дима с достоинством.— Не довелось.

Я покачал головой:

— Очень похоже... А как вы думаете, когда мы понадобимся, нас найдут?

— Найдут,— успокоил меня Дима.— Я когда в рекламе пива «Восход»
снимался, у нас визажист так набрался, что заснул в деревенском
сортире. Мы ролик в деревне снимали. Рожь там, поле, лес,
коровки, туда сюда. И ничего, даже его нашли.

— А как же он людей-то гримировал? — я удивился.

— А так и гримировал,— Дима удивленно пожал плечами. По-моему его
удивил мой вопрос.— На автопилоте. Это ж профессионал.

Я вздохнул. Чудесный, чудесный мир... Визажист, реклама,
деревня, рожь, автопилот, профессионал... А что я могу
вспомнить? Как студентки филфака пьют водку в кафе
«Пироги»? Интернет-переписку с редакторами, споры в знакомой
редакции о политике? Скучно. Скучно, девушки!..

— Знаете,— сказал я Диме,— я все-таки, пожалуй, скажу жене, где мы,—
а то вдруг не найдут?..

Дима покачал головой:

— Напрасно,— сказал он.— Ваша жена будет недовольна, а если мы
понадобимся, нас позовут, будьте уверены.

Дима был прав.

— Не надо! — сказала Марина, когда я рассказал ей о своих новых
друзьях.— Не надо!.. Тебя начнут гримировать, а от тебя водкой
разит. Что это такое?!.. Вот снимут твою сцену и выпьете. Ты
что, не можешь два часа подождать? Почитай вон.— И она
сунула мне номер журнала с моими рассказами, который я взял с
собой, чтобы при случае вручить фон К. Может, ему сценаристы
нужны.— Сейчас уже начнут. Сказали, фон К. приехал.

— Ваш Эдик, кстати, тоже пьет,— обиделся я.— Это он меня позвал.

— Он не наш,— сказала жена,— начнем с этого. А ты здесь в первый раз!

Ты с поезда, плохо спал, если тебя развезет, ты будешь потом жалеть!..

Она была права.

Я немного подумал, но потом все-таки решился.

— Такие милые люди,— сказал я.— Мы очень хорошо беседуем... Я пойду,
честное слово.

— Ты все себе испортишь!..— сказала жена.

— Ну что, попало? — участливо спросил Дима, увидев моё расстроенное
лицо. Я же говорил, не ходи.

Я махнул рукой:

— Ладно.

— Выпей, всё пройдет.— Олександр полез в сумку и достал новую
бутылку «Златоглавой».

— Не надо новую,— запротестовал я,— потом...

— Когда потом? — удивился Олександр.— Потом само собой.

Эдик поддержал меня:

— Он прав. Я тоже не буду.

У Димы сделалось обиженное лицо:

— Вот я тут у Довлатова читал,— сказал Дима,— как он в кино
снимался. Еще при Советской власти. Читал Довлатова? — обратился он
ко мне.

— Конечно,— сказал я.

— Гениальный писатель,— сказал Дима.— Я в восторге. Помнишь, как они
за пивом в костюме Петра I стояли?..

Помолчали.

— Эдик говорил, ты тоже писатель? — спросил Дима после паузы.
Чувствовалось, что он не успокоится просто так.

Я застеснялся:

— Я? Да так...

— Сейчас всем по хрену,— сочувственно сказал Дима,— писатель ты,
актер... Сейчас все только и думают про бабки. Где бы бабок
надыбать.— Он сплюнул.— Про искусство никто не думает. Всем
плевать. Вот тебе за то, что ты здесь целый день говно пинать
будешь, сколько заплатят?

— Пятьсот рэ в день,— сказал я.

Дима удивился:

— Пятьсот? Что-то много. Миша сказывал, триста.

— Какая разница,— засмеялся подошедший Мисаил,— триста, пятьсот...

Он выглядел умиротворенным и даже спокойным. Помирился с женой,
подумал я и, вспомнив о сидящей в автобусе Марине, заволновался:

— Не в деньгах дело. Почетно. Все же К.

— К.,— Дима сплюнул.— Да... Хорошо. Почетно. Но неужели сам фон К.
(он сделал на этих словах ударение) не может надыбать бабок,
чтобы заплатить актерам на эписодической роли хотя бы по
двадцать баков в день?! Говорят, он костюмы для вас заказывал
чуть ли не у Армани!

— Наверное, так, на съемки взял,— сказал Мисаил.

— Все равно,— Дима разгорячился.— Что у него, лишних десяти баков
нет?! Что за ставка, триста рублей?

— Да,— сказал я,— абсолютно с вами согласен. Это хамство.

— Это не хамство,— сказал Дима,— это издевательство над людьми. И
обман, как всегда. На эти десять баксов он с какой-нибудь
бабой лишний раз в «Доме Кино» нарежется. Если их у него до того
эта коротышка Света не сп...дит. А русский художник,— в
голосе Димы появился настоящий трагизм,— он как был нищим, так
нищим и останется!..

— Фон К. на десять баксов не нарежется,— примирительно-дружески
сказал Мисаил, похлопав Диму по плечу.— Это всё же не тот
человек. Вот ты бы нарезался.

Я неожиданно ни к селу, ни к городу вспомнил, что недавно купил в
книжном магазине РГГУ книгу стихов Элиота. Наверное, по
ассоциации...

— Вот вы говорите — Довлатов,— сказал я Диме,— а я тут Элиота
недавно купил. Томаса Стернза. И недорого. Не слыхали про такого?

— Слыхал,— сказал Дима.— Но не читал. Как вы сказали, Элиот?..

— Да,— сказал я.— Раньше за ним бы хвост стоял, до самой Маяковки, а
сейчас никто не берет. Всем плевать. А между прочим,
лауреат Нобелевской премии.

Эдик вдруг засмеялся:

— Раньше,— сказал он с неожиданной мудростью,— в РГГУ была Высшая
партийная школа, если я не ошибаюсь. Там не было книжного
магазина и, соответственно, книг поэта Элиота. Да и вообще
никаких.

Я удивился:

— Откуда вы знаете про «ВПШ»?

Эдик пожал плечами:

— У меня старший брат в «Менделеевке» учился. Там недалеко.

Олександр наконец открутил головку у «Златоглавой» и разлил ее по стаканчикам.

— За перемены к лучшему!

Я запротестовал:

— Говорили же, что не будем! Мне немного. Поменьше.

И пояснил:

— Знаете, все-таки снимать будут.

— Вы что, в первый раз? — мне показалось, Олександр искренне удививился.

Я потупился:

— Да. Вообще, странная какая-то история... Я ведь не актер. Меня
сюда выбирали, вы не поверите, по голосу.

Мисаил радостно засмеялся:

— Как? И вас?

— Да. Приглашали мою подругу...

Мисаил продолжил:

— А голос на автоответчике ваш.

Я удивился:

— Да. Откуда вы знаете?

— А я так же сюда попал,— сказал Мисаил.— Пробовалась моя подруга, а
позвали меня. Вероятно, за голос, высокий и звонкий...
Причем её не взяли, а я прошел.

— Странно,— сказал я.

— Ничего «странного»,— сказал Дима,— я где-то читал, что в молодости
Горький и Шаляпин пошли записываться в хор Большого театра.
Горького приняли, а Шаляпина нет, да еще, как у нас
водится, оскорбили. Сказали: у вас, молодой человек, нет ни голоса,
ни слуха.

Мисаил смущенно засмеялся:

— Спасибо...

— Что говорить,— сказал Дима со вздохом,— всё мероприятие — полное
говно. Я семь лет в этом деле и впервые вижу, чтобы подбор
актеров осуществлялся через автоответчик. При этом наверняка
считают себя новаторами.

— Ну, не скажите. Что-то в этом есть,— примирительно заметил я.
Рациональное зерно. Вот, например, наша сцена «Сны о красивой
жизни». Солидные люди сидят на пароходе, пьют «Корвуазье».
Идея-то в принципе неплоха: у солидного человека должен быть
солидный голос.

— Какая «идея»?!..— Олександр даже поморщился.— Помрежу по актерам
было просто лень шевелиться, вот и все дела! Ходить,
гитис-шмитис, по десять раз объявления клеить... Он пнул ногой
какую-то железяку и совершенно другим голосом вдруг сказал:
Сколько металлолома. Золотые горы. Подгоняй грузовик, загружай и
вези сдавать... Помните, в детстве собирали всякое железо?

Я кивнул:

— У вас тоже? У нас самая главная ценность была подшипники. Я жил на
Масловке, у нас рядом с домом был какой-то железный
заводик. И мы там у работяг в обед за пятьдесят копеек покупали
подшипники. Через окно в подвале. А иногда и так просили.

— Да,— Олександр вздохнул,— были люди в ваше время. Я этого уже не
застал. Я вырос при капитализме. Волчьи законы... Мы все
п...дили. За пятьдесят копеек, когда я был молод, наверное,
нельзя было даже спичек купить.

— Как раз спички было можно,— меланхолически заметил Мисаил.

Олександр поднял с земли какую-то железку и взвесил ее на руке:

— Из этого может получиться хороший кастет.

Он вдруг размахнулся и с размаху ударил железкой по бетонной шпале.
Кусок бетона откололся и на шпале осталась небольшая
выбоина. Я испугался столь неожиданной агрессии и снова подумал,
что этот Саша-Олександр все же чем-то очень похож на какого-то
специфического литературного персонажа ХIХ века, может
быть, гусара Долохова из «Войны и мира» или на его прототип,
Федора Толстого по прозвищу Американец, скандалиста и дуэлянта.
И на чиновника по особым поручениям и на гусара
одновременно.

— Зачем вы так,— примирительно сказал я,— не надо тут ничего ломать.

Олександр довольно осмотрел железку:

— Неплохо, неплохо.— Он достал из сумки газету и аккуратно завернул
в нее cвою находку.— Булыжник — оружие пролетариата.

— Вас с этим любой наряд заберет,— сказал я.— Да еще деньги придется
платить. Посмотрите, какая она страшная.

— Да что вы,— церемонно сказал Дима. Он передразнил меня,—
страшная... Он всё притворяется, на понт берет. Это же святой
человек, мухи не обидит и сам всех боится.

В кармане Мисаила снова зазвонил телефон. Он, взяв трубку, сначала
даже пошутил: кто говорит? Нет такого.— Но потом возвысил
голос, видимо сказывалась усталость:

— Да. Это я...— Я же тебе сказал,— вдруг закричал он,— где я! Я же
уже сказал!.. Я работаю! Хочешь, приезжай, посмотри!..

— Жена,— снова уважительно кивнул Дима,— все беспокоится.

— Пойду, посмотрю, как там моя,— сказал я.

— Напрасно вы волнуетесь,— Дима снова покачал головой,— нас позовут.

За угол я повернул под громкий голос Мисаила:

— Твою мать! — кричал он,— мать твою!.. Еб...л я тебя в рот!.. Я же
тебе уже тысячу раз говорил, где я !..