Пластинка
Светлана Бодрунова (22/12/2003)
Арабский кошмар (feature Robert Irvin
«Арабский кошмар» — роман английского арабиста Роберта
Ирвина. Действие происходит в Каире времен раннего христианства.
Вэйн и Фатима — второстепенные герои романа.
«Разлюби меня, дурака» — фраза из стиха Ксении Щербино, подарившей
мне эту книгу.
1
Эманация пара, выходящего из пор змеи, облекается в плоть,
И ее босыми ногами вытоптан путь от одной ночной
невинной жертвы к другой.
Плоть собирает сказки, танцующие, как фонтан, и лишние,
как мертвый утробный плод,
Но если б не он, век бы мне плутать по Каиру и не споткнуться
о спящее между домами тело слепой в темноте ногой.
Пыльным ступням нельзя говорить, что где-то под теплой каирской
стеной спит мужчина, способный остановить их ход,
Мужчина, правая рука которого холодна, как живот гадюки,
а левая горяча, как кровь, бьющая через нос;
Придется идти назад по своим следам, выплевывая истории
и оживляя тех, кто только мертвым вышел из городских ворот,
Но хуже прочего знать, что идешь от левой руки,
а придешь к правой или снова к левой;
и босым ступням становится всё равно.
...Мамлюки — ловцы моей тени — дошли до тебя и видели,
как на укрытом кошмаром твоем челе
Две глубокие борозды наполняются потом и шепотом:
«Мой сон для тебя открыт: погуби! приди!»
...
Каждую ночь, с каждым воскресшим мужчиной мне снится змея,
насаженная на твой член,
И значит, или ты меня разорвешь, или я согреюсь на твоей груди.
2
Эманация пара из сонных змеиных пор Не похожа на пар — скорей на прохладный парк За дворцом давадара; на запутанный спор; на порт — Кораблиные призраки меж кипарисных арок Как рука в забытьи холодеет ныряя в зыбь Складок тела фантома Фатимы ведьмы тьмы так во мне засыпает последним двойной язык, раздражающий губы, и сны непереводимы: старичок с обезьянкой не как у тебя внутри а снаружи на поводке — так и ходит с ней по чужим сновидениям — мне говорил смотри то что снилось змеей может вдруг оказаться змеем всей прохлады в Каире — твой живот и моя рука сон не выход за стену загадку в нем не найти и как ложный оргазм — разлюби меня, дурака,— повисает разгадка кольцами паутины овивает изгиб позвоночника в пояснице то что змеем окажется змеем же и приснится
3
эманация яда из пор змеи в пирамидах солдаты а в доме ил наводи переправу ныряй в нору принимая отраву из сонных рук оплети меня сетью дырявых вен призывая спасенье: инВэйн, инВэйн! ...ни мессии ни бунта, Каир мой стар. Я наутро забуду, Что ты — кошмар.
капельки
Генрих Rex, Вы — Болейн.
Ксения Щербино
капельки катышки скаты кровель тауэрных камерных немо-фильмных всё в настоящем вильгельм и кромвель анна больна недержаньем крови в синеньких трубочках гемофильных я заразительна я смешлива да я заразная я такая я заражаю гемофилией в грудь утыкаясь лохматым ливнем тело ресницами протыкая красные ниточки вязью вестью верностью смертному приговору весь ты пронзен мной принизан весь ты проистекаешь из всех отверстий капельки дождик копыта город казнь на закате? ты болен Генрих будет ли бог на рабочем месте чтобы принять тебя там в гееннах женщина только носитель гена капелек камушек холмик крестик
Лондон. Стихи по дороге
***
(туман)
Осеннее утро — стекло, флакон; В нем воздух, приправленный молоком. Совсем не проснуться — совсем легко, Но — надо, дружочек, надо, Хотя и настолько мутна тропа, Что, кажется, выйди — и всё, пропал, Куда бы ботинок твой ни ступал В течение променада, И белое солнце едва видать, И Темза не знает, что в ней — вода, И движется bus не поймешь куда — Вперед, на кулички, к Свану, И качка баюкает каждый нерв, И взгляд застывает, остекленев, И мой Альбион не туманен, нет,— Он полностью скрыт туманом.
***
(Давиду)
Сойдешь ли с крыльца — и за прелью листвы уловишь Настойчивый запах воды в направленье хода: Маршрут от рассвета к закату — упругой хордой Небесной дуги — резонирует в каждом слове Со временем, ставшим не вектором, а скаляром, Уставшим дробиться на тезу и антитезу, И полнятся вены серебряно-ртутной Темзой, Тревожа Неву, задремавшую в капиллярах, И стылое это соитье — как долгий стон — как Далекая боль — как невысказанная радость... В моем сентябре до сих пор отцветает август, Но крик перелетной души по-октябрьски тонок, И близкий ноябрь обернется последней милей До жизненной дельты, ветвящейся и глубокой... ... Роса оседает на листья слезами Бога. Так плачет ребенок, едва появившись в мире.
***
(самолет)
Если на мост — то по обе руки — река, Если вдоль берега — ветер почти замрет. В светло-лиловые с прожелтью облака Медленно, немо спускается самолет... Если еще хоть секунду продлится тишь, Что-то внутри оборвется, собьется темп, Сбудется сон: раздвоишься и — полетишь, Точкой оставшись у берега речки Thames.
***
(Илье)
радость моя, о бездонная радость моя, сколько записано слов, перепутано чисел, сколько секунд, сколько сил отбирает ноябрь, сколько ветров овевает твой призрачный Чизик, сколько шагов — ни на йоту не ближе края тени твоей, затемнившей меня до краев... краешки губ содрогнутся — к беде ли, к беседе... только бы скрыть — целованьем, молчаньем, враньем,— сколько бескрайней разлуки ношу я под сердцем, горе мое, обретенное горе мое.
***
(way back)
A stranger. Стóит ли удивляться: За годы питерских ингаляций Легла лишь тень водяного глянца На краешки альвеол, А здесь я — остров: вода, вода, и Никто руки не подаст, когда я Тону, захлебываясь мастдаем, Звучащим как «f*ck you all»... Прилив силен, но, по счастью, краток: Не мне менять мировой порядок... В толпе, раскрашенной в сотни радуг — Зонтов, языков, валют — Я в черном, белая, как ворона... О ветвь омелы! о шерсть у трона! ...Два негра топчутся по перрону, Гогочут и вниз плюют. На черной тумбе табличка «litter», И мне смешна позолота литер — Как будто вызолочен в транслите Наш русский привычный «литр». И я в ответ улыбаюсь пьяно, Почти исчезнув на окаянном, На близком холоду океана, На самом — краю — Земли.
Прогулка
1
не взрослею я а старею моя любовь вроде улицы те же но нет поживей поярче изменяется фон: то ли сплю я и сон глубок (всё течет и мелькает а я как в воде стоячей) то ли резко проснулась город двадцатый год пацаненок на Лиговке грязь матерщина пепел топчут паперть гуляют сбегают идут с торгов я фон-цыпочка свет мой я фьючер макчикен бэйби в девятнадцатом веке (лет в девятнадцать) мир гарцевал как лошадка всадник был безголовый а пустой магазин назывался антре-ами по-гусарски сверкая свободной пустой айловью если двадцать один — рубеж (два креста черта) перехода в режим наблюденья себя с изнанки то пока мой родной я не видела ни черта кроме призрака осени в мутных зрачках Фонтанки.
2
я не могу позволять себе расслабляться нет разгильдяйству предательству флирту бл*дству даже какое-то простенькое фиглярство я никогда не позволю себе ну дура я никогда не позволю себе измену сплыть откреститься скреститься с приблудным геном просто пойти выше пляшущих манекенов хрупко легко по Дворцовому по бордюру (тут говорят — по поребрику) не могу я сдаться всмотреться увидеть себя другую в бурой ребристой воде — прохожу свингуя мимо немых отражений Нева витрины стены и лица текучая нестолица если и есть в этом городе то что длится но не течет это немочь — не мочь молиться всё перепутать а если свершится злиться но никогда не позволить себе излиться взвыть как другие растечься проговориться «спаси и сохрани меня Господи пересохрани меня Господи сотри ме- ня...»
Окончание следует.
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
