Проза

Крутой берег бастионом возвышался над рекой. Закатное солнце
согревало его, как и тысячи лет до меня. Пулеметной очередью
ласточкины гнезда. Целый город. А сами ласточки, весело крича,
сновали туда-сюда по своим делам. Широкая река, ощущение покоя
и умиротворенности. Мощный и в то же время спокойный поток
катил к неведомому морю, своими бессчетными языками облизывал
берег. Солнечные блики на воде соревновались с ласточками в
веселости...

Я оставил машину наверху и спустился по еле заметной тропинке к
реке. Выбравшись из зарослей плакучей ивы, я увидел лагерь моих
друзей археологов.

— Эй! Ну ты чего там стоишь? — чумазый Сашка заметил меня первый и
теперь махал рукой. За его спиной я увидел две палатки, дымок
костерка и еще пару перемазанных желтой пылью лиц, которые
повернулись на Сашкин крик.

— Красиво тут у вас,— говорю я, буксуя в песке городскими туфлями.

— Сами знаем! — улыбается Сашка. Его зубы блестят, как в рекламе
Орбита, из-под слоя пыли.

— Слушай, здорово, что ты позвонил, вовремя,— улыбаюсь я ему в
ответ,— так что-то, знаешь, все как-то сразу и много
навалилось... Но я уже понял, что приехал туда, куда надо.

— А что я тебе говорил! У нас тут просто рай — даже женщин не надо!
Ну, иди знакомься, а пойду умоюсь, там уже уха на подходе,—
хитро подмигнув, Сашка направился к реке.

Запах костра и ухи дурманит голову. Два человека поднимаются с земли
мне навстречу.

— Гриша,— прогрохотал густым тягучим басом, протягивая руку,
здоровенный мужичище с бородой и хвостиком на затылке. Моя рука,
кажется, по локоть тонет в его. Глаза просто светятся добротой
— еще раз убеждаюсь, что большой человек не может быть
злым.

— Николай,— говорит второй, высокий, небритый, сверкнув золотой коронкой.

— Максим,— представляюсь я,— а вы чего не умоетесь?

— А сейчас пойдем,— очень серьезно говорит Гриша,— уху бросать не
хотелось, но уже можно.

— А что уха? Велика ли важность? — для затравки задаю дурацкий
вопрос и достаю из пакета бутылки и другую всякую разность, какую
обычно берут с собой на природу.

— Не скажи, уха — это целый ритуал. Ты думаешь, просто бросил рыбу в
воду — и все, что ли? — спокойно рокочет «Чинук».— Если так
сделать, получится как в общепитовской столовой. А у нас
немного по-другому — вот посмотришь. Сейчас придем.

Прежде чем уйти, Гриша с Николаем сняли котелок с огня, поставили
его на землю, закрыли крышкой и обернули какой-то тряпицей.

Сашка мой старый приятель — учились в месте на истфаке. Студенческие
пьянки в общаге, дискотеки на последние гроши, драки спина
к спине... Но потом как-то судьба раскидала нас. Я знал, что
Сашка остался в аспирантуре и «запал» на археологию. Мы
поначалу старались поддерживать отношения, но все реже и реже
виделись — Сашка пропадал в экспедициях, да и я не сидел на
месте. За последний год мы общались всего два раза, да и то
по телефону: первый раз он меня поздравил с днем рождения,
второй — я его.

Два часа назад у меня пухла голова после напряженной недели. Все
надоело — устал. И тут Сашка, как чувствовал, звонит и говорит
«приезжай». Оказывается, очередная археологическая партия, в
которой он принимал участие, расположилась совсем недалеко
от города. Ну, я, не долго думая, заехал в магазин, чтобы не
с пустыми руками, и двинул за город.

— Григорий — это мой наставник,— Сашка уже рассказывал о своих
коллегах,— вот такой мужик! Мы с ним с самого начала вместе. С
моего начала, конечно. А Колька — наш ровесник. Он из Омска,
пишет кандидатскую по бронзовому веку. Тоже неплохой парень,
хоть я его мало знаю. Да ну, ты-то разберешься.

Вернулись мужики.

Вязко потекла уха в железные походные миски. Ложкой разбиваются
вдребезги золотые бляхи жира.

Открываются упаковки с «цивилизацией» — будто она может соперничать
с природными продуктами.

Звякнули стаканы. Прозрачной слезой полилась водка.

— Ну, за знакомство!

Огонь хлынул внутрь, согревая и разгоняя напряжение.

В полном молчании уплели за обе щеки первую порцию ухи. Где-то я
слышал, что молчание за столом — лучшая похвала повару. А ведь
так и есть.

— Ну, еще по одной!

Вторая пошла мягче, спокойнее.

— А расскажите, мужики, чего раскопали? — предвидя интересный
рассказ, устраиваюсь поудобнее.

— Да пока ничего особенного, но перспективы есть,— с полным ртом
басит Гриша,— так, мелочь всякая: осколки, обломки, косточки...

— Слушайте, а можно посмотреть? — мне вдруг на самом деле захотелось
посмотреть.— Я ведь ни разу не видел этих самых обломков.
Ну давайте, пока не стемнело.

— Александр, побалуй гостя,— наливая себе еще ухи и облизываясь, говорит Гриша.

— Ну пойдем, гость,— смеется Сашка.

Мы встаем и идем в сторону «ласточкиного города». Подножие древнего
бастиона начало осыпаться, открывая миру свои внутренности.
Похожие на слоеный пирог, пласты земли разбросаны, будто
взрывом — это потрудились мои друзья.

— Пока, на самом деле, ничего интересного,— начал вещать Сашка,—
поздний и средний неолит, остатки стойбища — такого везде
навалом. А вот дальше, мы думаем, что это не просто временный
лагерь охотников, а что-то более серьезное. Здесь уже
палеолитом попахивает.

— Ты не выражайся нецензурной бранью! — шутливо пихаю его в бок.—
Ведь прекрасно знаешь, как я учился. По-русски можно?

— Да ну тебя! Дурачком прикидываешься! — улыбается Сашка.— Не буду
вообще ничего говорить.

— Ладно, не обижайся,— сажусь на корточки и пытаюсь разглядеть в
«слоеном пироге» сам не знаю что.

— Река тогда текла южнее, а это был холм. Вот на нем-то как раз
что-то и было. Сейчас, весной особенно, вода подмывает его, и
скоро он совсем завалится,— Сашка, оживленно жестикулируя,
показывает то на реку, то на остатки холма.

— Слушай, напомни-ка, сколько это лет прошло? — спрашиваю я.

— Сверху-то совсем не много, может пару-тройку тысяч, но вот глубже
— десять, а то и больше.

Я пытаюсь проникнуть мысленным взором сквозь толщу земли и времени.
Что я хочу там увидеть?..

На земле вокруг разлома валяются палочки, камушки всевозможные, явно
искусственного происхождения, но, судя по всему, не
представляющие никакой ценности.

Я поднимаю с земли темно-серого цвета осколок, сдуваю с него пыль и
вижу, как постепенно начинают вырисовываться какие-то
черточки и кружочки. Фрагмент узора явно говорил о том, что раньше
это было чем-то цельным и самостоятельным.

— Ну-ка, ну-ка, чего ты там разглядываешь? — Сашка замечает, что я
чем-то заинтересовался.

Я хочу ему ответить и даже открываю рот для этого, но внезапно будто
слабый статический разряд кольнул меня в пальцы, державшие
кусочек чего-то...

Развалы археологических раскопок на миг пропали из глаз, сам холм
исчез на секунду, но почему-то не появился снова. Когда тьма
перед глазами рассеялась, я увидел нечто совсем не то, что
ожидал.

Я увидел, как меня и нескольких моих братьев вытаскивают из печи, и
мы остываем в блаженной истоме. Как рисунки на наших боках
становятся четче и яснее. Какой-то человек с клочковатой,
грязной бородой подносит меня к лицу, нюхает, царапает грязным
изломанным ногтем, подбрасывает в воздух и улыбается,
показывая мне все свои четыре гнилых зуба.

И тут странным образом на меня нахлынули воспоминания о моем
будущем, которое в то же время являлось и моим прошлым. Я начал
вспоминать...

Вспомнил, как меня продают на рынке какой-то толстой тетке, как она,
тяжело дыша и ругаясь сквозь зубы, несет меня и еще много
всякой всячины по жаре домой. А потом, насыпав какой то сухой
травы, тетка ставит меня на пыльную полку, на которой я
стою очень долго. Трава кончилась, тетка меня моет и оставляет
на солнышке сушиться. Я вижу, как она гоняет мокрой тряпкой
своих детей, а заодно и мужа.

Вспомнил букашку, которая залетела в меня и долго не могла
выбраться. Букашка маленькая, и мои стенки оказались для нее
непреодолимой преградой. Она кричит и плачет, зовет на помощь,
пытаясь своими крохотными лапками хоть за что-нибудь зацепиться.
Еще долго она лежит, медленно умирая, а я не могу ей ни чем
помочь.

А потом я уже трясусь на боку старого больного верблюда, которому с
трудом удается не отстать от каравана, а толстая тетка
подгоняет его палкой. Верблюд кричит от страха и боли, а тетка
кричит от злости, и кто громче — не понятно. Вдруг несколько
десятков всадников с дикими глазами и саблями в руках,
перебив охрану, уводят верблюдов и тетку к своим шатрам. В меня
наливают горячего масла и макают лепешки. Веселые злым
весельем, пьяные люди с кольцами в ушах пинают тетку и кидают в нее
костями и объедками. А она плачет и размазывает по лицу
кровь из разбитого носа.

Масло кончилось, и тетка меня во второй раз моет. Больше, наверное,
было ее слез, чем воды.

Через какое-то время в меня насыпают ячмень и зарывают в землю.
Рядом со мной лежат богатая сабля и старый человек в доброй
одежде и со щитом на животе. Мы долго лежим вместе.

Ячмень уже пророс и я чувствую, что вот-вот меня разорвет изнутри,
но вдруг я вижу звезды, какие-то черные люди с горящими
глазами вытаскивают меня на свежий ночной воздух. Вытряхивают из
меня вонючее зерно и внимательно разглядывают. Потом бросают
в мешок, рядом с богатой саблей и еще какими- то вещами, и
куда-то быстро несут. Запах пота и страха, жадности и
азарта, вера в удачу и счастливую звезду чувствуются даже сквозь
мешковину.

И вот уже я стою на полке в одном теплом доме, и передо мной течет
жизнь небольшой семьи. Муж и жена безумно любят друг друга, а
их маленький сын похож на одуванчик. Родители постоянно
нянчатся с ним и сюсюкаются. Я стою как украшение и только пыль
собираю. Мужчина занимается какой-то сложной работой и
почему то на дому: он очень много пишет, и комната завалена
свитками папируса. Ребенок играет и валяется в них, постоянно
путая и мешая отцу. Но отец не ругает его, а, увидев, что
сынишка окончательно запутался в ворохе свитков, вытаскивает его
оттуда, подбрасывает в воздух и ловит захлебывающегося от
восторга ребенка. Видимо, бумажная работа приносит немалый
доход, потому что у ребенка постоянно появляются новые
игрушки: детские лук и меч, очень красивые, с богатой инкрустацией,
маленький боевой конь в расшитой бисером попоне. Но ребенку
они быстро надоедают, он требует новых и новых игрушек.

Вот мальчик уже большой. Он бегает и резвится со сверстниками,
соревнуясь в скорости и ловкости. Но дома превращается в монстра:
он разбрасывает игрушки, закатывает истерики, кричит и бьет
посуду, требуя все большего к себе внимания. Бедные
родители только испуганно хлопают глазами и спешат поскорее
исполнить очередной каприз своего любимого сыночка, не понимая, что
же случилось с их милым одуванчиком.

Дошла очередь и до меня. Мир бешено завертелся передо мной. Я лечу с полки...

Вспышка. Тьма. Холм. Развалы земли, похожие на слоеный пирог...

— Дай-ка посмотреть,— какой-то человек тянет ко мне руку — видимо, у
меня есть именно то, что он хочет посмотреть,— да ты чего,
Макс?

Медленно, как сквозь мешковину проступал верблюжий пот, до меня
начал доходить смысл происходящего. Это Сашка, а я понял, где
нахожусь и что делаю.

Я взглянул на то, что было у меня в руке, и узнал узор...