Проза

(из цикла «О Мухине чуть-чуть подробнее»)

Смерть Мухина

Мухин как-то днем проходил мимо Макарьевского кладбища. Увидев
вывеску с надписью «Вход», он подумал: «Сюда я еще не заходил.
Удивительное дело! Неужели я здесь ни разу не появлюсь, до
того, как меня внесут сюда ногами вперед».

Мухин прошел мимо входа и не вспоминал о кладбище ровно неделю. А
через неделю он почувствовал боль в спине. Мухин решил не
обращать на это внимание. Когда у него что-нибудь болело, он
торопился найти какую-нибудь мысль и следовал за ней. Но часто
мысль не приходила, или же он сразу упускал ее и снова
спрашивал себя: «Что это может быть? Я должно быть простудился. А
ведь казалось бы, иной раз вечерами... Да уж совсем не
кстати». Он думал, что это некстати, и не мог уйти от этой
мысли. «Я слишком мнителен»,— думал он,— надо подвигаться, и все
пройдет в пять минут». Он начинал двигаться, наводить лоск
на мебель, чистить сапоги. И, казалось, это помогало ему. Он
садился, повеселев, и к нему приходили уже приятные мысли:
«Я куплю себе просторные, мягкие туфли и перестану
чувствовать мозоль». Потом он решал пройтись по улицам. Он выходил,
гуляя, но от движения пешеходов, которые кружили, скользили и
касались друг друга, у него начинала кружиться и болеть
голова. Мухин возвращался домой и понемногу переставал думать.
Душа его словно уходила из головы и перетекала в туловище. Он
становился мрачен и начал впадать в отчаяние. И не из-за
боли, а из-за того, что не мог совладать со своими мыслями. Он
говорил себе: «Нелепо мучиться из-за этого». Он заставлял
себя принять веселый вид и даже стал напевать песенку: «Пить
будем, гулять будем, смерть придет — умирать будем». Раза
два он стукнул себя кулаком по спине в том месте, где болело,
и повторял: «Нелепо мучиться из-за этого». А на следующее
утро, когда отчаяние совсем охватило его, он с трудом встал с
постели, как-то добрался до почты и отправил телеграмму
Воробьеву: «Состояние Мухина безнадежно прошу немедленно
приехать». После этого он доплелся до дома и до вечера пролежал в
постели. А поздно вечером он ненадолго заснул и проснулся
оттого, что почувствовал — сердце перестало биться. Мухин успел
отчетливо подумать: «Вот теперь я появлюсь все-таки на
кладбище. Боже мой! а что со мной будет дальше?»

И вскоре он уже знал, что умер.

Поездка Воробьева

Бессонная ночь. Душное купе. Дождь за окнами. Ожидание в
проходе. Задержка поезда. Приезд в Макарьев. Холод на перроне.
Попытки дозвониться до Мухина.

Воробьев получил телеграмму вечером. Ночь он продумал, колеблясь,
ехать ему или нет, но утром собрался и все-таки поехал в
Макарьев. Дождь начался сразу после полудня и продолжался до
самого вечера, то затихая, то набирая силу. В переполненном купе
было темно, душно и тесно от ног. Сквозь мутные стекла окон
сочился чуть желтоватый свет. Струи дождя стекали по
стеклам, они катили не прямо, но дергаными, неуверенными
зигзагами, по временам застывая. Поезд раскачивался и стонал,
продираясь сквозь ночь. Попутчики Воробьева все время ели, лишь
время от времени перебрасываясь общими фразами. Их чавканье
раздражало Воробьева, он вышел из купе и до самого Макарьева
просидел в проходе на откидном стуле. Адреса Мухина Воробьев
не помнил, но всю дорогу повторял, чтобы не забыть номер его
телефона. Поезд шел медленно, часто останавливался и сильно
запаздывал, но к концу дня все-таки добрался до Макарьева.
Было холодно и зубы у Воробьева сильно стучали, пока он шел
по перрону. Наконец он добрался до телефонной будки.
Несколько раз Воробьев набирал дрожащими пальцами номер телефона
Мухина, но никто не брал трубку. Тогда Воробьев решил
отправиться в макарьевскую больницу. Воробьев не знал, что к этому
времени Мухин давно уже умер.

Больница

Возня за дверью. Поиски в конторской книге. Дежурство. Храп
в палате. Утро. Крик Воробьева.

Когда Воробьев добрался до макарьевской больницы, наступила уже
ночь. Он услышал за дверью возню и сопение, и дежурный вахтер, в
ватнике, надетом на плотный серый свитер, в стеганых штанах
и стоптанных войлочных тапочках впустил его. В вестибюле,
освещенном тусклой голой лампочкой, на посту сидела толстая
медицинская сестра, с маленькими глазками, блестевшими на
оплывшем лице.

— Поздновато для посетителей,— ворчливо пробормотала она.

— Пришла телеграмма,— сказал Воробьев,— Мухин очень болен.

— Как фамилия? — со вздохом спросила сестра.

— Мухин,— сказал Воробьев.— Начинается на «М», Мухин.

— Тут один больной прошлой ночью помер, вроде у него была фамилия на «М».

Мысль, что он опоздал, оглушила Воробьева. Проклятый поезд. Так
медленно плелся. Неужели, опоздал?

— Вы хотите сказать...— начал Воробьев, но сестра помотала головой,
листая конторскую книгу, лежащую перед ней на столе.

— Нет,— сказала сестра,— у того, кто умер, фамилия, кажется, была не на «М».

— Сейчас узнаем,— сказала сестра,— где Мухин, в книге все записано.

— А, б, в, г,— листала книгу сестра.

— Д, е, ж, з,— листала книгу сестра.

— И, к, л,— листала книгу сестра.

— М,— подсказал Воробьев.

— М,— сказала сестра.— Ваш Мухин в двадцать четвертой палате, второй этаж.

— Уставший с дороги Воробьев поплелся по длинному белому коридору к
лестничному пролету, затем поднявшись на второй этаж, по
такому же длинному белому коридору — к палате номер двадцать
четыре.

Недалеко от этой палаты за столиком сидела молоденькая хорошенькая
медицинская сестра и читала книгу.

— Мне в двадцать четвертую палату к Мухину,— сказал Воробьев.

— Но все уже спят,— строго ответила сестра.

— Я получил телеграмму. Как он себя чувствует? Ему лучше? — спросил Воробьев.

— Здесь всем лучше,— строго ответила сестра.

— Можно к нему заглянуть? — спросил Воробьев.

— Ночью здесь можно только дежурить,— строго ответила сестра.

— Я согласен,— вздохнул Воробьев.

Сестра подвела его к двери под номером двадцать четыре, и они вошли в палату.

— Мухин на первой слева кровати,— сказала сестра, рядом кресло, Вы
можете устроиться здесь.

Воробьев сел и прислушался. Сначала он слышал лишь стук своего
сердца, но потом мерный храп, раздававшийся со всех сторон.
Сказалась усталость, накопившаяся за день, и вскоре под этот храп
Воробьев тоже заснул.

С первыми лучами солнца Воробьев проснулся. Он подошел к кровати и
всмотрелся. Было еще темно, но уже можно было различить
человека, спавшего на ней.

Через несколько секунд медсестру, дежурившую в коридоре, разбудил
крик, раздавшийся из двадцать четвертой палаты.

— Это не тот Мухин! — кричал Воробьев. Он не знал, что Мухин, к
которому он приехал, уже давно умер.

Визит Коромыслова

Попытки окликнуть Мухина. Бледные улыбающиеся губы и
застывшие глаза. Задернутые шторы. Мысли Коромыслова о смерти.
Телеграмма.

На следующий день после смерти Мухина Коромыслов, еще ничего не зная
об этом, решил его навестить. Когда он вошел в его комнату,
то застал Мухина, лежащим в постели с неподвижно
устремленными к двери глазами. На его бледных губах застыла слабая
улыбка. Коромыслов несколько раз окликнул его, но Мухин не
откликался. Коромыслов даже подошел и тряхнул Мухина за плечо,
но безрезультатно. Коромыслов постоял немного, подумал, потом
сказал себе: «Я дурак, да он просто мертв. Есть над чем
голову ломать». Коромыслов подошел к окну и задернул шторы,
затем вернулся к Мухину и закрыл ему глаза.

Спускаясь по лестнице, Коромыслов думал: «Какая теперь из-за него
поднимется кутерьма, хлопоты! Когда кто-нибудь умирает, это не
конец, какое там!» Перед его взором все стояли бледные
улыбающиеся губы Мухина и застывшие темные глаза. И уже на улице
Коромыслов все повторял: «Говорят, правда, что все кончено,
но это только так говорится. Все-таки так просто не уходят.
А что, если я никому ничего не скажу? Он мертв только для
себя и для меня. Другие думают о нем, как о живом. Да и
совсем ли он умер?» И Коромыслов стал думать о том, насколько
Мухин умер.

Коромыслов пошел на почту и отправил телеграмму Воробьеву: «Мухин
умер сегодня в своей комнате». Он не знал, что Мухин умер за
день до этого.