Онтологические прогулки

Ситуацию в современной русской культуре продолжают сводить к
противостоянию нескольких партий и направлений: «правых» и «левых»,
«славянофилов» и «западников», «почвенников» и «либералов».
Действительно, этот конфликт стал вновь разгораться с
середины 60-х годов прошлого века, но в последнее время достиг
накала гражданской войны. Но творческие ориентации
представителей всех этих партий и направлений принадлежат к одному типу
морализующей словесности и в стилевом отношении очень
близки.

Вся полемика между представителями этих направлений сводится к
определенному набору штампов и не нуждается в особых
комментариях. Примеры можно приводить бесконечно. «Болевые точки», «бить
прямо в цель», «срывать покровы», «долг перед народом»,
«гражданская озабоченность», «признание вины», «боль за
страну», «честная проза», «выбор пути», «правда истории» — все эти
термины используются боевыми критиками как справа, так и
слева и вполне достаточны для понимания творчества писателей,
которые на самом деле принадлежат к одному типу
морализирующей словесности и, казалось бы, непримиримо противостоят
именно в его рамках.

Между тем в начале 80-х годов творческой зрелости достигло новое
поколение, для которого этот «шестидесятнический» подход к
искусству и литературе как общественной трибуне и нравственной
проповеди оказался внешним и чужим. Это поколение, примыкая к
либералам и демократам по политическим взглядам, далеки от
их «жизнеподобной» эстетики. Также далеки они и от
«деревенщиков» и «народофилов» с их наивными попытками мифологизации
народного быта и векового уклада.

Внутри этого нового поколения есть свои размежевания, малозаметные
широкой публике, поскольку лишены морально-политического
пафоса. Можно выделить два творческих направления этого
поколения, два полюса, к которым тяготеют в отличие от
морализирующих реалистов писатели «новой волны»: это «метареализм» и
«концептуализм».

Метареализм — искусство метафизических прозрений, устремленное к
реальностям высшего порядка, которые требуют духовного
восхождения и мистической интуиции художника. Для метареалистов,
идущих от символистов и еще далее от романтиков, нет
необходимости отчаянно нажимать на значения неких избранных слов и
возводить их в нездешние символы: сложность сегодняшнего
времени и соответственно наличного словаря художника такова, что
позволяет отсылать к другим мирам, не отстраняя этот, не
прореживая его, но сгущая в цветах и созвучиях. Но достигнув
расцвета в конце 80-х годов в лице наиболее талантливых своих
представителей, таких как Ольга Седакова, метареализм потом
явно пошел на спад.

Концептуализм — один из полюсов постмодернизма, зародившись как
художественное направление на Западе в конце 60-х годов,
приобрел вторую родину в советской России 70–80-х годов, где
идеологическое сознание к тому времени выродилось в богатейший
набор пустых фикций и выпотрошенных схем. В языковых играх
концептуалистов словесные знаки не устремляются к полноте
значений, но, напротив, обнаруживают свою сущностную пустоту,
свободу от означаемых. Концептуалисты, такие как Пригов,
Рубинштейн, Сорокин, не ограничились игрой со знаками советской
цивилизации, хотя они и подали им пример языковой пустоты, но
стали распространяться на другие эпохи и культуры. Их речевые
игры сводятся к раздеванию литературы догола и дальше, до
хрящевого скелета. Концептуалист ломает повествовательную
прозу, как ребенок ломает механическую игрушку, чтобы узнать и
показать другим, что там внутри. В отличие от реалистов
концептуалисты отслаивают словесные знаки от означаемых,
демонстрируя мнимость и призрачность этих последних. В мире
наступает такая немота и чистота, что знаки перестают что-либо
означать, выметаются словно мусор из опустевшей сокровищницы
искусства. Происходит деконструкция языка. Вихрь слов
проваливается в пустую воронку смысла.

Если рассмотреть векторы сил, выстроившиеся в современной
литературе, то как ни кажется странным на первый взгляд, и либеральная
демократическая литература и национально-патриотическая,
конфрантирующая в политическом поле, в стилевом отношении
образуют одну ось, на которой держится вся современная
публицистика и литература морально-политического пафоса. Другую ось
образует противостояние между писателями языковых игр и
непреходящих смыслов, между концептуализмом и метареализмом.
Проблематика этих двух осевых коллизий, направленность их
внутренних споров оказываются настолько разноплоскостной, что и
открытый конфликт между ними не возникает, их носители просто
не понимают друг друга.

Обратимся к заголовку нашей статьи. Рассмотрим подробнее языковую
парадигму современности — от противостояния стилей к
эстетическому эклектизму. Мы рассматриваем стиль как языковую
парадигму эпохи, то есть состояние языка в стилевом отношении в
данную эпоху.

Одно из основных качеств постмодернизма, основного философского
направления в искусстве последнего времени,— идеологический и
эстетический эклектизм.

Постмодернизм расстается с большими идеологиями (по терминологии
Жана-Франсуа Лиотара ¹ — «сверхповествованиями»), претендующими
на целостное мировоззрение, (такими как христианство,
марксизм, фрейдизм и т. д.) и переводит культуру в состояние
идейной и эстетической эклектики и фрагментарности. В этом видится
наследие отечественного концептуализма как одного из
пластов постмодернизма от марксистского соцреализма. У них явное
родство, как у ребенка, высмеющего и издевающегося над своими
буржуазными родителями, но питающимся за их счет. Казалось
бы это никак не сходится с фактом идеологического господства
марксизма, бывшего в СССР. Но дело в том, что советский
марксизм и его проявление в искусстве, так называемый
соцреализм, в отличие от классического, западного марксизма, является
эклектической смесью самых разных идеологических элементов.
Он вбирает в себя элементы просветительской, народнической,
толстовской идеологии с ее идеализацией простой и высоко
духовной жизни трудящихся классов; славянофильской идеологии,
с ее верой в превосходство советского (читай русского)
народа над гнилой цивилизацией Запада; космисткой, Федоровской
идеологии, с ее учением о власти труда, преобразующего законы
природы и передающего во владение человека глубины космоса и
т. д. Именно потому, что формально марксизм стал правящей и
единственно дозволенной идеологией в СССР, он,
приспособляясь к различным обстоятельствам и нуждам борьбы за власть,
вобрал в себя и «постмодернистки» смешал в себе множество
других идеологий, которые на Западе оставались вполне
отдельными, самостоятельными, модернистки нацеленными на защиту своей
чистоты и исключительности.

Современное торжество эклектики, современный постмодернизм своими
корнями укоренен в советском марксизме и его художественной
ипостаси —соцреализме. Также, как еще в советское время
«правые» и «левые», «патриоты» и «интернационалисты»,
консерваторы-почвенники и либералы, экзистенциалисты и структуралисты,
технократы и «зеленые» — все они находили в марксизме
подтверждение и оправдание своим взглядам и теориям и многие из них
сами притязали на то, чтобы быть подлинными марксистами,
так и современные писатели и художники, притязают на звание
постмордернистов, особенно в расцвет этой философской
художественной идеологии, в 80-е — 90-е годы. В результате еще в
советское время марксизм в России трансформировался и стал
образцом идеологического пастиша, эклектической смеси самых
разнородных и пестрых элементов, изнутри которых постепенно
зрело ироническое сознание их не сочетаемости, точнее
сочетаемости в новом игровом постмодернистском измерении. Вполне
постмодернистская ирония уже играла на лицах некоторых
официальных идеологов в позднее советское время, которые ехидно
позволяли себе критиковать интернационалистов за то, что они
недостаточно патриотичны, а патриотов за то, что они недостаточно
интернациональны. Это было уже вполне дозволено и принято.
Эта ирония над любой и в том числе правящей идеологией
царила в позднее советское время повсеместно и в официальных и в
диссидентских кругах, из которых выросла современная
художественная интеллигенция.

Начиная с конца 70-х годов, когда на Западе большинство
интеллектуалов были еще категоричны в своих левых и правых взглядах,
когда они еще отстаивали верность своему модернистскому
наследию, продолжали сражаться за разные проекты переделки мира, в
России уже шла постмодернистская переоценка всех ценностей,
концептуальная игра со всеми известными идеологическими и
культурными кодами.

Так и не пройдя весь путь модернизма русское художественное сознание
было подготовлено в конце прошлого века к постмодернизму.
Оказалось, что постмодернизм ему близок и давно предназначен.
В «безвременье» на материале так называемого «развитого
социализма» в России совершился процесс стремительного перехода
от домодернисткого сознания к постмодернисткому. И это
благодаря во многом многоликой и вездесущей природе советского
марксизма, который стал пародией на идеологическое мышление
как таковое, грандиозным постмодернистким произведением.

Центральным комплексом модернисткой эпохи являлось отчуждение,
выстраданное и заклейменное всеми писателями того времени.
Постмодернизм уже не ощущает его как гнет и проклятие, потому что
тот идеальный «субъект» или «индивид», от которого якобы был
отчужден окружающий мир, оказался мифической конструкцией.
Художественное сознание, начиная с 80-х годов, избавилось от
этого индивидуалистического комплекса: ни один лирический
герой сейчас не возопиет против социального гнета и унижения,
как в стихах наших поэтов-шестидесятников, потому что исчез
сам лирический герой. Он заменен некой энциклопедической
универсалией, которая либо свободно проходит сквозь
пространства разных эпох и культур и поэтому не чувствует себя
стесненно в своем историческом пространстве (метареализм), либо она
сама образована из тех же полуфольклорных общих мест и
банальностей, которые образуют окружающую среду,— и потому не
хочет и не может этой среде противостоять (концептуализм). В
любом случае поздний советский и постсоветский постмодернизм
лишен трагического надрыва и абсурдисткого вопля,
свойственного модерну (и особенно экзистенциализму как последней и
крайней его разновидности). Постмодерн оптимистичен по крайней
мере в том, что все свое уже отчуждено ровно настолько,
насколько все чужое присвоено.

Литература становится энциклопедией возможностей литературы.
Искусство становится собранием знаков и скрещением языков. Это
сущность эпохи постмодернизма.

Постмодернизм ниспровергает авангардные претензии какого-то одного
художественного стиля на историческое первородство,
новаторство, герметичную чистоту и абсолютно истинное постижение
высшей реальности. Постмодернизм восстанавливает связи искусства
со всем кругом классических и архаических традиций и
достигает художественного эффекта сознательным смешением разных,
исторически несовместимых стилей.

Такое восхождение на сверхстилевой уровень имело место уже в
эстетике социалистического реализма. Действительно, своим
эклектическим сочетанием элементов классицистического,
романтического, реалистического и авангардистского (футуристического)
наследия соцреализм вполне подготовил почву для постмодернизма и
лишь сам не успел засеять её в отличие от эстетики
постмодернизма семенами самоиронии, оставаясь всё еще абсолютно
серьёзным, патетическим и профетическим. Ещё Андрей Синявский в
своём трактате «О социалистическом реализме» (1959 г.)
охарактеризовал этот «творческий метод» как соединение
несоединимого: реалистического психологизма и социалистической
теологии, героического энтузиазма и пристрастия к жизнеподобным
деталям. Причем Синявский не столько осуждал соцреализм за
отсутствие цельности, сколько находил в этом действительно новое
качество, которое требует открытого признания и
эстетического осмысления. Демонстрируя чудовищный эклектизм
соцреализма, Синявский уже в то время допускал толику отстраненного
эстетического любования этим эклектизмом и призывал к тому,
чтобы сделать его творчески сознательным, обнажить приём
сочетания несочетаемого и насладиться его гротескным, ироническим
эффектом. Тем более в наше время над социалистическим
реализмом, над его эстетикой смеялись столько, что игра больше не
стоит свеч. Соцреализм, следуя советам Синявского,— это уже
и есть соц-арт, один из пластов постмодернизма. Синявский,
например, предлагал, чтобы после смерти Сталина эстетика
сталинизма не была развенчана, а перешла в высшее, сакральное
измерение. Если бы только наследники Сталина догадались
объявить его вознесшимся на небо, а его останки — целительными для
увечных и одержимых; если бы дети перед сном возносили бы
молитвы холодным, мерцающим звездам небесного Кремля, а сам
Сталин, окруженный всеобщим поклонением, наблюдал бы сверху
за своим народом, не произнося ни слова в свои загадочные
усы! Этот эстетический и вполне концептуальный проект
Синявского был с блеском реализован в соцартовских, постмодернистских
работах Виталия Комара и Александра Меламида, таких, как
«Сталин и Музы», «Происхождение социалистического реализма» и
«Однажды в детстве я видел Сталина» из серии
«Ностальгический социалистический реализм» (1981–1983).

Переходя от открытой иронии к как бы серьезным высказываниям
теоретиков соцреализма, приведу еще пример. Уже на Первом съезде
советских писателей, когда и был, собственно провозглашен
метод соцреализма, Андрей Жданов требовал «вооружить» литературу
всеми возможными стилями и приёмами: «Советская литература
имеет все возможности применить эти роды оружия (жанры,
стили, формы и приёмы литературного творчества) в их
разнообразии и полноте, отбирая всё лучшее, что создано в этой области
всеми предшествующими эпохами» ². Вполне постмодернистское
высказывание. На исходе советской эпохи последняя по времени
литературная энциклопедия (1987 г.) также настаивает на этой
надстилистике соцреализма: «В современных дискуссиях
социалистический реализм рассматривается как новый тип
художественного сознания, не замкнутый в рамках одного или даже
нескольких способах изображения...» ³.

Итак социалистический реализм не является каким-то отдельным,
обособленным художественным движением в классическом или,
наоборот, авангардистском смысле этого слова. Соцреализм также
метадискурсивен, как советский марксизм метаидеологичен.
Теоретики соцреализма всячески подчеркивали, что единство
соцреализма как художественного метода достигается только через
многообразие стилей, предполагает неизбежность такого
многообразия.

Это основное качество соцреализма перенял художественный
постмодернизм. Постмодернизм — это надстилевая эстетика, энциклопедия
всех литературных приёмов и клише. Также как философия
постмодернизма успешно симулирует все идеологии, начиная от
античной полисной демократии и католического средневековья и
кончая трагическим оптимизмом ницшеанства и советско-марксистским
проектом преображения природы, так и эстетика
постмодернизма успешно симулирует все литературные стили и направления,
начиная с античных эпопей и кончая толстовским психологизмом
и футуристической поэтикой плаката и лозунга. Недаром
понятие симуляции стало одним из важнейших свойств постмодернизма.
Но в результате этих бесконечных симуляций писателей
подстерегает одна и та же ловушка: любой жанр превращается в
деконструкцию этого жанра, в демонстрацию бесконечно
разнообразных стилевых приемов, знаковых сцеплений, как бы
пролонгирующих и постепенно сводящих на нет любую тему и содержание, так
что пределом этой деконструкции выступает исчезновение самих
знаков, их свертывание в многозначительные точки якобы
пропущенных, а на самом деле не написанных строф, и далее в
чистый лист бумаги.

В современную эпоху, в эпоху идейных и «видейных» симуляций
реальности переход от противостояния стилей к эстетическому
эклектизму — основная языковая парадигма нашего времени.

¹ Lyotard, Jean-Francois. The Tensor. In: Beniamin, Andrew (ed.). The
Lyonard Reader. Oxford;Cambridge; Blackwell, 1992.

² Жданов, А. Речь на Первом всесоюзном съезде советских писателей 17
августа 1934 года. Москва: Гослитиздат, 1953.

³ Социалистический реализм. In: Литературный энциклопедический
словарь. Советская энциклопедия, 1987, с. 416.