Проза

(Приключенческий рассказ)

Начало

Алексей Викторович Коноваленко был раздражен и недоволен собой
– он корил себя за встречу с генералом, который явно не пожелал
заниматься церковными драгоценностями, за то, что допустил утечку
информации вместо того, чтобы самому взяться за дело. А теперь
птичка вылетела из клетки и на рассвете прочирикает свою песню
на весь лес. «Конечно, я один в поле не воин», – пришел к выводу
Алексей Викторович, перебирая всех своих столичных друзей и знакомых.
Но вспомнить надежных людей он не мог, сколько ни ломал голову.
«Одни нытики и демагоги, – заключил он, – слюнявые московские
интеллигентишки, не способные на настоящее дело».

Жизнь и раньше не раз заставляла хирурга перебегать с одной стороны
баррикад на другую, а теперь он был готов воевать хоть сразу на
обеих. Среди пациентов его отделения нередко бывали чеченцы из
Москвы и Кавказа. Некоторые под чужими фамилиями долечивались
в его палатах после ранений в горах или бандитских разборок в
столице, а «гонорары» один за другим ссыпались в заранее выдвинутый
ящик стола, и круг знакомств хирурга расширялся.

«Почему я сразу не поехал к Ахмеду? Этот горец – мой старый пациент.
На нем места нет, где бы я швы не накладывал. Вот уж кому ни мудрости,
ни твердости не занимать! Правда, иногда бывает излишне жесток,
но это делу не мешает. Его бойцам под силу вызволить поповскую
казну. И он не позволит, чтобы дети горцев ютились по православным
интернатам, забывая веру отцов, – рассуждал Алексей Викторович,
– а за такие деньги он любому голову отрежет».

Но убедить Ахмеда оказалось не просто, как и отыскать его логово
среди подмосковных коттеджей и особняков. Полевой командир несколько
раз прослушивал кассету, просил очень подробно описать Михалыча,
вновь и вновь рассматривал по дорожному атласу подъезды и объезды
и, наконец, произнес: «Сегодня в ночь выезжаем».

Поехали на трех автомобилях: впереди – одна машина за другой –
катили бойцы Ахмеда, а на расстоянии двух-трех километров следом
за ними двигался на «БМВ» сам Ахмед с охраной и Алексеем Викторовичем.

По Москве прошли без остановок, но в Люберцах на посту ГИБДД милицейский
наряд захотел досмотреть первую машину.

– Оружие, наркотики есть? – спросил патрульный, разглядывая кавказские
физиономии в битком набитой машине.

– Какие наркотики, командир? На свадьбу спешим, некогда нам. Вот
возьми сто баксов за здоровье жениха и невесты попразднуешь, –
сжимая стволы под куртками, предложили чеченцы.

– Я на посту не один, со мной еще двое, – отвечал правоохранитель.

Отдали еще сто долларов и, разрезая мглу дальним светом галогеновых
фар, помчались дальше. Но останавливать стали почти на всех постах,
и на каждом брали деньги. Моджахеды не знали, что их «ведут».
Еще на выезде из Москвы они были опознаны капитаном ДПС, полгода
назад вернувшимся из Чечни, и по всем постам была объявлена боевая
готовность.

Не доезжая до Волынино, дорога впереди была перегорожена двумя
«Уралами». Подумали – ночная авария, но когда подъехали вплотную,
поняли – засада. Не успели передернуть затворы, как из посадки,
долго ожидавшие их пулеметы, короткими очередями продырявили кузова
и капоты, смешивая бензин, масло и кровь, растекавшиеся по асфальту,
в жуткий горючий состав, который пыхнул на несколько метров в
черное волынинское небо. Но Ахмед ушел. Один раненный моджахед
успел передать по сотовому телефону условленный сигнал, и его
машина, мгновенно развернувшись, ушла по лесной дороге в сторону
дач и садовых участков. Ехали по прибору ночного видения, выключив
фары и габаритные огни. Остановились под утро возле густой лесополосы,
выволокли Коноваленко из машины, засунули кляп, связали, как барана
перед закланием, и Ахмед сказал: «Ну что, хирург, пора на операцию».
Алексей Викторович бешено вращал глазами. Но было поздно. Его
мычание под кляпом перешло в хриплый горловой свист, когда холодный
кавказский кинжал распорол ему кожу под подбородком и скользнул
по шейным позвонкам, а теплые багровые струи покрыли утреннюю
траву безжалостной росою мести.

Бык приехал ни свет ни заря и поставил свой «КАМАЗ» у калитки
Михалычева палисадника. Неподалеку в иномарке дремали братки,
а село пробуждалось после короткой летней ночи. Подоенные коровы,
выходя из ворот, возглашали стадный призыв идти на сочные зеленые
поляны и недоуменно останавливались у дома Михалыча, чтобы получше
рассмотреть самосвал, который в такое раннее время здесь никогда
не стоял. «Ну, пошла!» – кричал пастух и громко на все село щелкал
длинным кнутом.

– Здорово, Бычара! Прикатил пораньше Богу помолиться? – спросил
один из братков, выходя на утренний туалет за машину. – Поп еще
церкву не отпирал.

– Здорово, – отвечал Бык, – я про этого попа слышал, что он хорошо
машины освящает – два срока без ремонта ходят, и гаишники не приёбываются.

– Ты бы лучше катил отсюда – он и отпевания хорошо справляет.
Димыч велел, сегодня здесь никому не шнуроваться. Понял?

– Понял, – прогудел Бык, – Михалычев груз закину в кузов, и меня
здесь нет.

– Что за груз? Заедешь за село и стой, пока мы не подъедем. У
Димыча к тебе базар будет.

Этой ночью Михалыч спать не ложился. Он встретил Быка у ворот,
завел его в сарай и еще раз напомнил, что только если машина полетит
с моста, он получит обещанное, и что останавливаться за селом
значит погубить все дело. Бык кивал головой, но сам не понимал,
как он сможет оторваться от «Мерседеса» в случае погони, и как
укрыться от их «пушек», если дело дойдет до пальбы.

Паломники уже начали вставать и, едва протерев глаза, собираться
на утреннюю молитву. Теща с двумя помощницами хлопотала насчет
общего завтрака. Батюшка подошел к Михалычу и стал предлагать
деньги за ночевку и причиненные неудобства: «Прими, раб Божий,
небольшое вспомоществование и помолись за нас, грешных». Хозяин
и слышать не хотел об оплате: «Вы, батюшка, помолитесь за меня,
окаянного, а деньги вам еще в пути пригодятся. Хотя одна просьба
у меня есть, отче: благословите вашим чадам помочь мне с погрузкой
кое-каких вещей в самосвал, и больше ничего не надо».

После раннего завтрака богомольцы дружно принялись таскать из
сарая тяжеленные коробки, чемоданы и мешки к машине. Бык ловко
принимал их и ставил в кузов. Батюшка суетился рядом с паломниками,
беспокоясь, чтобы женщины не брали очень тяжелые вещи, а братки
в «мерсе», не спуская глаз со всего этого действа, дозванивались
по сотовому телефону до Димыча, чтобы сообщить ему о начале заварушки.

Из-за деревенской церкви всходило раннее июньское солнышко, предвещая
жаркий денек.

Колонна из трех вездеходов парашютно-десантного полка всю ночь
пробиралась по бездорожью волынинских лесов в обход оживленных
трасс к селу Присечное, и в шесть утра машины остановились на
поляне за лесным кладбищем неподалеку от церкви. Командир десантников
в чине майора дал распоряжение личному составу переодеться в спортивные
костюмы и отдыхать, не выходя из машин. Он тоже сменил военную
форму на гражданский костюм и пошел по лесной тропинке в сторону
села.

Туча комаров сопровождала майора, пока он не вышел из леса к храму
на сельскую улицу, по которой навстречу ему шло стадо коров, безразлично
шлепавших хвостами по своим сытым бокам, отгоняя наседающих слепней
и мошкару. Напротив дома Михалыча стоял новенький «Мерседес»,
а у самой калитки палисадника группа людей грузили на видавший
виды «КАМАЗ» тяжелые пожитки. Через открытые ворота он увидел
в глубине двора хозяина.

Майор познакомился с Михалычем у отца Игнатия. А подружились они
во время одного из батюшкиных поручений. Он благословил им переправлять
древнюю храмовую икону, которую пожертвовал один очень известный
московский писатель, в отдаленный монастырь на север России. Поездка
была долгая и рискованная, но по молитвам батюшки Игнатия бесценная
икона вернулась в тот собор, из которого молодой студент-филолог,
будущее литературное светило, вывез ее пятьдесят лет тому назад.

Майор обошел усадьбу Михалыча, перекрестился на храм, спустился
в заросший овраг и растворился в июньской зелени кустов и деревьев.

«КАМАЗ» зарычал и выпустил удушающее черно-серое облако, от которого
все паломники вместе с батюшкой убежали за ворота Михалычева дома.
Затем грузовик медленно выехал на середину дороги и, набирая скорость,
скрылся за поворотом.

Братки побросали окурки из окон «Мерседеса» и рванули следом.
Не увидев стоящего за селом «КАМАЗа», они почувствовали недоброе
и прибавили скорость.

«Димыч, выезжай скорей навстречу, – орал в мобильник один из братков.
– Бык, сука, слинять хочет с товаром! Если он в лес свернет, мы
там не проедем! Кати на джипе!».

Но скоро грузовик показался впереди. «Мерседес» попытался обогнать
дымивший и громыхавший «КАМАЗ», но Бык начал так вилять по сторонам,
что братки чуть не угодили в кювет.

«Мочи козла!» – закричал водитель «Мерседеса» подпрыгивавшим на
ухабах корешам.

Не успели они сделать и пяти выстрелов, как лес закончился, и
дорога вылетела к мосту, на середине которого, перегородив проезд,
стоял джип. За рулем был Димыч. Он опустил боковое стекло и, выставив
руку из окна, прицелился из «ТТ» в несущийся на него «КАМАЗ».

«Достали, собаки», – промычал Бык и почувствовал тупой удар, после
которого лобовое стекло покрылось паутиной трещин, а левая рука
беспомощно повисла, окрасив рубашку темно-красными разводами.
Сзади раздавались хлопки выстрелов из «Мерседеса», и задние колеса
грузовика начали с шумом спускать воздух. Бык, еле удерживая руль,
прибавил газу и на всем ходу ударил своим «КАМАЗом» в левый бок
джипа, от чего тот отлетел на край моста, проломил железные ограждения
и, переворачиваясь в воздухе, полетел в воду. Бык хотел выпрыгнуть
на мосту, но машина уже не слушалась его, а левая рука не могла
открыть дверь кабины. Грузовик кинуло вправо и, смяв перила и
роняя на лету коробки, чемоданы и котомки, машина ушла в воду
почти одновременно с джипом.

«Мерседес» остановился на середине моста, и братва с еще дымящимися
стволами вывалила из машины. С обеих сторон вода бурлила, выпуская
со дна реки воздух, но кроме масляных пятен на поверхности ничего
и никого не было.

«Менты! – закричал один из братков. Все бросились назад в машину,
и «мерс» задним ходом двинулся с моста, пытаясь вырулить на дорогу.
Две милицейские «мигалки» влетели на мост, и напряженные голоса
из динамиков не переставали повторять на всю разбуженную округу
одни и те же слова: «Приказ: остановиться и выйти из машины. В
противном случае – стреляем на поражение! Приказ: остановиться
и выйти из машины. В противном случае – стреляем на поражение!».

Бык доплыл до мелководья и, хватаясь правой рукой за осоку и царапая
ладонь об острые листья, выбрался на берег. От потери крови его
качало из стороны в сторону, но его бычиная порода взяла верх
– он упрямо и не оборачиваясь, поплелся в сторону ближайшего села,
где его должна была знать каждая дворняга.

Сзади на мосту раздалось несколько неуверенных пистолетных выстрелов
и ответная работа автоматных очередей, а затем все внезапно стихло.

Солдат всегда различит по звуку, из какого оружия палят – из карабина
или охотничьего ружья, из пистолета или одиночными из автомата.
Он знает, холостой ли был выстрел или боевой. Он, как дирижер
оркестра, мгновенно определит на слух, пулеметная ли это очередь
или автоматная, сработал ли гранатомет или была брошена ручная
граната.

Как только майор воздушно-десантных войск услышал первые выстрелы
за селом, он дал своим «орлам» команду, и они в спортивной экипировке
с несколькими пустыми ящиками от боеприпасов вышли из заросшего
оврага и двинулись через сад к дому Михалыча. «Скорее! У нас несколько
минут», – торопил хозяин дома, открывая им заднюю дверь.

Полчаса спустя удивленный пастух провожал взглядом неизвестные
машины с камуфляжной раскраской, проехавшие мимо его стада и скрывшиеся
по лесному бездорожью в непроходимой чаше.

Владыку разбудили рано. Сотовый телефон, наигрывая «Боже царя
храни», настойчиво призывал к утреннему разговору. Впрочем, какой
же он утренний? В Джорданвилле сейчас afternoon. Ну, слава Богу,
визит закончен, и завтра он будет дома. Здесь, в России, он не
почувствовал себя на Родине. Номера монастырской гостиницы напоминали
ему театральные декорации, на преизобильных застольях и банкетах
он узнал сталинскую традицию велеречивых тостов и здравиц, паломнические
поездки на шикарных пуленепробиваемых машинах шли вразрез с его
представлением о pilgrimage.

Владыке показалось, что, несмотря на неизбежный акцент, его русский
был значительно лучше многих деятелей Московской Патриархии. Иначе
он и не мог их назвать. Функционеры в рясах, но только не молитвенники
и печальники. Вместо ясных мыслей – дипломатический жаргон, разбавленный
церковно-славянским говором. Одно впечатлило владыку – это благочестие
измученного нищетой населения, его неослабная святая вера – только
она давала надежду, а не величие стен и сводов, отстроенных на
деньги новых русских.

Посмотрев на дисплей телефона, он узнал номер звонившего и взял
трубку. «Слава Богу, скоро к своим, к дорогой пастве!» – подумал
архипастырь и услышал знакомый голос.

– Благословите, владыка святый! Как Вас Бог милует на исторической
Родине?

– Вашими святыми молитвами, дорогой отче! Сегодня, как вам известно,
вылетаем в Вашингтон, но есть нерешенные хозяйственные вопросы.
Хочу вашего совета.

– Моему ли худоумию советовать Вам?

– Не откажите, батюшка, в любезности. Дело вот в чем: мне сообщили
в посольстве, что госдепартамент разрешает нашей делегации провести
большой багаж по диппочте.

– Кто оплачивает, владыка?

– Братья по вере из РПЦ сказали, что оплатят весь наш багаж, но
проблема в том, что среди подарков есть очень большой вес черной
икры – триста банок по два килограмма каждая, все из Астраханской
епархии – контрафактная продукция, но очень хорошего качества,
я уже сподобился вкусить.

– Оформляйте ее, владыка, как церковную утварь и отсылайте по
дипломатической почте на адрес Вашингтонской епархии. Иначе ее
всю здесь на таможне изымут и варварски уничтожат.

– Okay, okay. Thank you for the tip, Your Reverence. May God bless
you. I can always depend on you. Good-bye and see you soon.

Горничная на этаже гостиницы успела услышать только обрывки телефонного
разговора, но, едва оторвав ухо от двери, тотчас же бросилась
звонить подчиненным генерала Гвоздева о том, что североамериканские
владыки хотят вывести диппочтой большой груз, и добавила от себя
– на огромную сумму.

Когда генерал-майор получил «информацию» об отправке «церковной
утвари» в Америку, самолет был уже в воздухе, а на его столе лежали
бумаги из министерства иностранных дел на вывоз по диппочте большого
багажа для РПЦЗ. Но по другим источникам Гвоздеву стало известно,
что подарок Астраханской епархии – изъятая у браконьеров каспийская
икра – отправленная под видом утвари, икон и церковной литературы,
никого абсолютно не интересовала. Ни одна служба не пыталась препятствовать,
чинить дознание или проверку. Зеленый свет для отправки любого
багажа РПЦЗ был дан на самом верху. Ничего подобного генерал не
припоминал за время нынешнего президентства. И он не мог не воспользоваться
редким случаем, чтобы ни попытаться «впарить» высшему начальству
«легенду горничной» и доказать, что «тайный груз» - не что иное,
как старинная казна Ниженского монастыря, конспиративно переданная
заокеанским владыкам, «как истинным приемникам церковной власти
в России». «Даже если часть вины за «халатную бездеятельность»
ляжет на меня, план покойного отца Игнатия стоит свеч», – решил
Гвоздев.

Лучший предлог для того, чтобы надолго закрыть «Ниженское дело»
о пропаже церковных драгоценностей ему не предвиделся. «Мысль
простая, – рассуждал генерал, – как говорил мой дед: по пусту
месту хоть обухом бей, а руководство необходимо убедить, что под
видом багажа с подарками страну покинули ниженские ценности».
Гвоздев без сомнения знал, что президенту отношения с РПЦЗ были
важнее «сундука» со старинными крестами и панагиями, и он не станет
из-за этого поднимать международный скандал, а дело по розыску
пропавших сокровищ будет надолго положено под сукно. Самому же
генералу (который еще не забыл своего послевоенного детдомовского
детства) очень пришлась по душе идея покойного отца Игнатия –
передать деньги от продажи церковного клада на нужды православных
детских домов и пансионов. «Главное теперь – не позволить банкирам
промотать клад!» – четко определил себе задачу боевой генерал.

Михалыч знал Лёву давно. Лев Моисеевич был известен как честный
человек и надежный партнер, но солидным банкиром он стал не сразу.
Его первый коммерческий успех был связан с выгодной покупкой большого
пакета акций предприятия «Московская Канализация» и ее дочерней
фирмы по производству туалетной бумаги под тем же названием (сокращенно
«МК»). После удачно проведенной кампании в вагонах московского
метро, фигура очаровательной блондинки на рекламном плакате с
приспущенными сзади трусиками и надписью: «То ценю в тебе «МК»,
что бумага так мягка…» - и логотип совместного предприятия стали
хорошо известны всем москвичам и гостям столицы, а котировка акций
компании быстро пошла вверх. Следуя пословице, что деньги не пахнут,
Лев Моисеевич основал коммерческий банк под звучным названием
«Реструм» (от английского слова rest-room) и открыл сеть магазинов
по скупке и продаже антиквариата.

Михалыч познакомился с банкиром у Осетина. Лев Моисеевич регулярно
захаживал в подпольный магазин у Киевского вокзала в поисках чего-нибудь
особенного. Они нередко втроем дегустировали коньяки и вина перед
тем, как приступить к делу – просмотру новых поступлений из числа
икон, книг и картин. Но более всего Льва Моисеевича интересовал
ювелирный антиквариат для своих недавно открывшихся магазинов
в Тель-Авиве, Париже и Лондоне. Одному Богу было известно, как
ему удавалось договариваться с таможней.

После похорон отца Игнатия Михалыч почти не выходил из своей московской
квартиры, не включал телевизор и лишь иногда читал в газетах журналистские
расследования о «жестоком убийстве известного московского хирурга».

«Только доходит до серьезного дела, до больших денег, – рассуждал
Михалыч, – сразу вылезают Моисеевичи, Осетины, Ахмеды да Коноваленко
(газетчики раскопали, что Алексей Викторович был по матери Рейзенштрайх).
А где же наши кондовые, сыромяжные, лаптежные бедолаги? Как говорил
старшина моей роты: "В нетрезвом виде водку пьянствуют". Две империи
пропили – царскую и советскую, - а теперь на обломках самовластья
похмеляются».

Иметь дело с банкиром из «Реструм» Михалыч не желал: «Этот знаток
будет продавать церковную утварь рядом с туалетной бумагой и порнографией.
А Осетин – три шкуры сдерет, не оставив сиротам ни рожек, ни ножек».

Шли дни за днями, а начатое уголовное расследование о пропаже
монастырской казны топталось на месте: два главных свидетеля -
отец Игнатий и Алексей Викторович - покоились на кладбище, диктофонная
кассета была в руках Ахмеда, а копия лежала у Гвоздева в сейфе.
Михалыч с «подпиской о невыезде» наотрез отказывался в чем-либо
признавать себя виновным.

Но однажды вечером раздался звонок.

– Здравствуй, Михалыч! С тобой говорит генерал-майор Гвоздев.
Помнишь alma mater? Студенческие отряды? Мы виделись с тобой на
встрече выпускников в прошлом году. Припоминаешь?

-– О здорово, Гвоздь! Ты сейчас большой человек. Как поживаешь?
Не страшно смотреть на наш грешный мир с высоты Олимпа?

– Иногда, скажу по правде, страшновато, но не за себя – за грешный
мир. А ты все думаешь об устройстве сиротского фонда?

– Ты хорошо информирован. Читаешь мысли? У вас в «конторе» есть
такая служба?

– У нас есть разные службы. Кстати, не хочешь послушать голос
отца Игнатия в реанимационной палате, где он с тобой беседует
на благотворительные темы.

– Хочешь шантажировать?

– Нет.

– Тогда зачем звонишь?

– Нужно встретиться для серьезного разговора.

– Когда?

– Чем скорее, тем лучше. Подъезжай на метро, на станцию «Белорусская
кольцевая» в центре платформы через час. Успеешь?

– Успею. Сухари и смену белья брать?

– Пока не надо. Я скажу, если понадобятся.

Сухо поздоровавшись на платформе, бывшие сокурсники вышли из метро
и побрели вниз по улице. «Боже мой, – подумал Михалыч, – тридцать
лет назад в стройотряде я учил его, как надо правильно держать
совковую лопату на разгрузке щебня, а теперь он дает советы по
государственным вопросам».

Гвоздев достал из дипломата бумаги в прозрачной папке и протянул
Михалычу.

– Здесь список всех православных гимназий, школ, детских домов
и пансионов России. Если поможешь хотя бы нескольким, найдешь
много за себя молитвенников.

– А ты сам-то, когда к Богу обратился, товарищ генерал?

– Меня с детства в храм водили, не в пример некоторым наставникам,
которые пошли в семинарию после комсомола.

– А разве не может Бог даже из камней воздвигнуть детей Аврааму?

– Ты прав, Михалыч, но сейчас разговор не об этом. В бумагах найдешь
адрес банка, куда нужно доставить антиквар. Положите все на хранение.
После описи и оценки получишь деньги. Банк надежный, они в «конторе»
крышуются. Майору передавай от меня привет. Мы с ним по Чечне
знакомы. Я ему жизнью обязан – он нашу группу на вертушках их
ада вывез.

Эпилог

- Ваше Святейшество, возьмите трубку. Президент!

Патриарх отложил книгу с золотым обрезом и закрыл кожаный переплет.
Поднял глаза к образу Пресвятой Богородицы, благословился и взял
трубку.

- Алло, Владимир Владимирович?

- Да, Ваше Святейшество, с Вами говорит президент. Благословите,
Владыко!

- Бог благословит Вас и все Ваши благие дела! Поздравляю Вас с
наступающим Священным праздником и желаю доброго здравия и многая
лета на службе дорогому Отечеству!

- Благодарю Вас, Ваше Святейшество. Примите взаимные поздравления
от моей супруги, детей и меня. У нас есть неотложные вопросы?

- Извините за то, что отнимаю у Вас драгоценное время, но мы пока
не получили ответа на наше письмо по поводу Ниженских церковных
ценностей, а ситуация требует срочных действий.

- Мне докладывали вчера о происходящем, и я не вижу оснований
для беспокойства. Ситуация контролируется, и в ближайшее время
Вы получите всю информацию, Ваше Святейшество.

- Есть сообщения, что ценности покинули страну и находятся в руках
Зарубежной Церкви. Это верно?

- Это лучше, Ваше Святейшество, чем захват монастырской казны
чеченскими бандитами. Такой вариант был, и мы смогли его предотвратить.
Теперь нам нужно, опираясь на наших людей, сблизить позиции с
зарубежными православными, и, я думаю, тогда не только ниженские
ценности, но и более важные вопросы перейдут в область государственного
ведения.

- Да, Владимир Владимирович, очень мудро. И Мы тоже работаем в
этом направлении и надеемся вскоре Вам лично изложить Наши соображения.

- На следующей неделе, Ваше Святейшество, мне придется выступать
на Всемирной конференции в Женеве. По завершению я планирую немного
покататься на лыжах. Не смогли бы мы встретиться и обсудить ряд
вопросов в Вашей швейцарской резиденции, как говорится, келейно?

- Ну что Вы, Владимир Владимирович, какая это резиденция! Скромное
прибежище сирых.

- Да, да, Ваши заслуги перед Отечеством достойны гораздо большего.
Я был искренне рад общению с Вами, Ваше Святейшество. Прошу святых
молитв. До скорой встречи в предгорьях.

- Храни Вас Христос, Владимир Владимирович!

Бык выписался из больницы и уже вторую неделю обмывал свой новенький
«КАМАЗ». Его бывший одноклассник по прозвищу «Поэт» сопровождал
лихого «водилу» по всем пивным.

«Прочти что-нибудь», – говорил Бык в очередной прокуренной забегаловке.
Поэт вставал со стула и на все заведение читал:

   Рваная рубаха, вся в наколках грудь,
   Я в глубокой речке хотел бы утонуть.
   Косточки мои бы общипал карась,
   Вся бы жизнь с водою мимо пронеслась.