Онтологические прогулки

Три молчания

Первое молчание, полоса жизненного безмолвия – это молчание усталости,
тошноты от привычных слов, несовершенной человеческой речи, бьющейся
в поисках единственных слов.

Второе молчание – это молчание перед загадкой бытия, сакральный
ужас перед глубиной Вселенной, немота языка перед этой тайной
и сокровенное безразличие перед этой немотой и немощью речи, понимание
того, что истина – вне слов.

Третье молчание – это новое, но уже отрешенное говорение, глаголание
сбросивших оковы смыслов, свободная речь познавшего тщету слов,
– но уже не сквозь усталость и священный ужас бытия, а сквозь
это говорение, это безмолвие опустошенных твоим быванием слов,
то есть: речь, погруженная в самое себя, отраженная в самой себе,
высказанная без чувств «я» и «мое», ауканье полых смыслов, перекличка
безумия – безмолвие пустоты, в которой отражено эхо бывших слов.

Именно здесь, в третьем молчании, возможно истинное творчество,
где слова – только свидетели Пустоты.

Я достиг третьего молчания.

Творчество и чудотворчество I

Поступок творчества – это поступок свободы. Она одновременно –
его цель и средство. В свободе творец черпает все свои содержания
и ею же реализует себя. За нее он платит самую высокую цену потому,
что равен ей, у нее нет другого эквивалента.

Только свобода выражает его; быть личностью –
значит быть носителем свободы. Нереализованность художника, творца
– это его нереализованная свобода, капитал, оставшийся неприкосновенным.
Свобода не может быть реализована (потрачена) частично, потому
что целостна. Она не тратится, а переживается,
восполняясь и обновляясь в этом переживании. Поэтому гений и его
творения всегда целостны, тогда как изделия посредственностей
и сами эти посредственности – дробны. Маски случайности, неподлинности
и приблизительности – самые распространенные в мире маски – это
маски посредственности. За ними скрывается отсутствие
свободы. В свободе творец не только освобождается сам, но и освобождает
ее от себя. Свобода несубстанциональна и не имеет
независимого от нас бытия. Творчество по преимуществу и есть освобождение
свободы из оков первичного хаоса и освобождение
от свободы, сложение с себя бремени интуированных содержаний,
свидетелем которых творец стал. Высвобождение свободы из хаоса
небытия и погружение ее в бытийный хаос поручено творцу; пребывание
в свободе поручено Богу. Перевести неоформленную экзистенциальную
свободу в онтологический регистр, не редуцировать ее собой, а
сжечь ее в себе, чтобы стать ею – значит стать Богом-творцом.
Свобода до художника, творца, есть только у Бога, и творец может
соперничать с Богом только в свободе. Бог и художник (творец)
– одновременно производители и пожиратели свободы; все остальные
– только ее убийцы. Творец становится ее убийцей, когда отворачивается
от нее и перестает творить.

Самая обманчивая из всех иллюзий – это иллюзия несвободного творчества,
будто ты можешь пережить озарение, не быв светом, то есть, стать
пеплом, не будучи огнем.

Таланты и поклонники II

Худшая мысль, которую одна посредственность может внушить другой,
это то, что талант может быть благополучным.

Постоянный конфликт, в котором живет истинный художник (мыслитель)
– это конфликт онтологический, а не социальный или политический,
конфликт с бытием, а не с социумом и властью. Соответственно,
разрешение этого конфликта, от которого зависит духовное самочувствие
художника, происходит только вне этого мира и его забот.

Бытие необходимо ставит художника перед противоречием, которое
делает его существование трагическим. Это противоречие – между
вечным становлением и желанием бессмертия, между вечно текучим
временем и стремлением к постоянству, между обусловленностью феноменального
мира и желанием свободы. В этой борьбе с обусловленным художник,
мыслитель могут победить, только оставив профанное творчество,
чем является всякое творчество этого мира, и из него приступить
к творчеству себя.

В творчестве себя художник переходит к преодолению
последней пары мнимых противоположностей – себя-феноменального
и себя-трансцендентного, противоречия между феноменальной и экзистенциальной
свободой. В этом последнем столкновении дуальностей снимается
самое понимание «я» и «мое», и эта борьба не может не быть напряженно
трагической. В этой последней борьбе против художника – все соблазны
личности и ее свойств, вся сила мира и его слуг. Преданнейшим
слугой мира является «Бог.» Поэтому эту борьбу сопровождает трагедия,
последняя несчастная инстанция этого мира – перед рождающимся
блаженством того.

Последний выбор художника и мыслителя – между обычным мирским
творчеством, каким бы возвышенным оно ни было, даже религиозным,
и творчеством себя. Они почти никогда не совпадают.

В буддизме религия (религиозное творчество) и творчество себя
совпадают. Поэтому он непревосходим.

Творчество и чудотворчество II

В чем внутреннее противоречие творчества? В том, что творческий
акт всегда застает творца в точке нравственного и духовного развития,
движения, пути, приводящего произведение к цели, тогда как сам
он все еще в движении, продолжает свое мучительное восхождение,
мучительно оглядываясь на свое воплощенное несовершенство. Все
его творческое движение развивается под знаком этого конфликта,
насыщено этим противоречием; он пытается отвердить движение в
своем творении, газообразное и текучее состояние жизни, а сам
продолжает жить – течь, изменяться, быть. Единственным
разрешением этого конфликта творца и его искусства было бы придать
своему детищу открытый характер, дать возможность
жизни свободно модернизировать его в соответствии с собственным
движением, как в смысле формы, так и содержания. Для этого творец
должен исчезнуть из своего произведения, максимально
удалить из него черты своей личности, самости, предпочтений и
говорить так, как будто его не было вовсе. Стремление к совершенству
(оно же стремление к самовыражению) есть стремление к законченности,
к окончательным, остановленным формам; шедевр по существу означает
смерть. Поэтому все шедевры мертвы. Если бы в произведение искусства
можно было бы включить идею движения, вечной самотрансформации,
самообновления, его можно было бы одухотворить,
сделать живым, самой жизнью. Для этого оно должно быть несовершенным,
совершенным в движении. Творец создает несовершенное, чтобы оно
жило.

Как делает это Бог – никогда не обнаруживая себя и даже не напоминая
о своем присутствии в природе, двигаясь в Себе, – так делает это
истинный художник, двигаясь только к себе. Двигаясь от
себя, художник умерщвляет и себя, и творение. Входя в
мир, он теряет творчество.

Явление Христа человечеству – ошибочная идея, снижающая пафос
творения. Своим появлением Он придал истории и бытию личный
характер, но человек стремится к сверхличному,
преодолевая личное даже в Боге.

Творчество и чудотворчество III

Творчество не себя, а мира – вот что превозносится миром. Творчество
внешнее, творчество объективации, объективированное в образах
внешнего мира, перенесение внутренней жизни вовне, есть умножение
обмана, размножение кривых зеркал, в которых еще раз отразятся
мнимые образы мира. Разрывание материи целостного духа, вызревание
сансарического «я», трагедия двойственности – итог мирского творчества.
Из него творец выходит разъятым.

Творчество себя, религиозное преображение себя в духе – единственное
из возможных духовных творчеств. Когда ты весь направлен к этому
преображению, преображение мира кажется прельщением.
Есть глубокое противоречие в том, как несовершенный, нецелостный,
мятущийся дух пытается облечь свои видения в совершенные формы,
пытается творить себя и мир; в таком творчестве несовершенства
духа еще увеличиваются, а всякая завоеванная им высота оказывается
мнимой. Глубокое разочарование шедеврами мирового искусства и
своим собственным искусством ждет каждого, кто в пути самого себя
– вставшего на путь самотворчества, самопознания. Потому что,
прикасаясь к себе, направляя энергию творчества на себя, мы впервые
познаем точку истинного приложения духовных сил – самих себя.
Творчество внешнее иссякает с разрушением целостности первоначально
целостного духа, все более истощающего себя во внешнем поиске;
самотворчество возрастает в своей энергии, потому что возрастает
целостность организующего его духа.

Творчество и чудотворчество IY

Говорят, что это место высосано писателями. Может
быть. Вся земля мертвая, неживая, ветер дерево за деревом рушит
сухостой. Даже крапива здесь не жалится, или жалится как-то кротко,
словно извиняясь.

Но те области, в которые я зашел, – неприкосновенны. Чувствуется,
что я здесь – первый.

Мертвая земля мне в этом помогает

Звуки музыки

Я часто молчал, но никогда не чувствовал себя пустым.
Скорее – переполненной чашей, вслушивающейся в звуки перетекающих
через края капель.

Все не перетекающее через край – осадок.

Книги жизни

Есть книги, жизнь которых обусловлена только жизнью их авторов,
питаются ею, как вампиры, – и погибают вместе со своими создателями.
Их жизнь искусственна, и поддерживается только биологическим существованием
авторов.

И есть книги, которые существуют наряду (параллельно)
или даже ценой жизни своих создателей, их жизнь
начинается после смерти авторов, и они не могут быть прочитаны,
пока живы их творцы: написанные на пределе боли и отчаяния, вобравшие
в себя кровь и плоть творцов, они не выдерживают живого присутствия
своего создателя – и уничтожают его или умирают сами. Их преждевременное
рождение во времени означало бы смерть автора – до тех пор они
сосуществуют с ним лишь в экзистенциальном измерении. Они ждут
смерти своих творцов, чтобы начать свой путь в бесконечности,
а до тех пор безмолвствуют, щадя, если она того еще стоит, жизнь
творца.

Две таких книги я уже написал. Одна из них – эта.