Онтологические прогулки

Как видим, у Толстого есть чем поживиться даже поверхностному, вульгарно образованному читателю. Маленькие слабости искусства примиряют обывателя с искусством. Самое понимание этого филистером оправдывает существование прекрасного. Больше наш читатель ничего из романа не помнит. Даже имен. Зато у него годовой абонемент в фитнес-клуб и консерваторию. Он вспоминает еще из школьных лет, что вроде какой-то психоаналитический сон имел место в романе «Анна Каренина». Его зачитывала на внеклассном чтении, озираясь на ленинскую надпись над доской «Учиться, учиться и учиться» классная Елена Сергеевна. Весьма внеклассное чтение, да. Очень развивающее. Хорошо бы перечесть в свете нового опыта этот сон. Но где его искать в толстенном романе? Может, позвонить Елене, спросить о здоровье, муже? Заодно и выяснить все. Помнится, при чтении она с особенным придыханием произносила слово «ласкала». Девочки, затаили дыхание и перестали крошить под партой песочное печенье. Да, точно, Анна Каренина кого-то ласкала в своем сне. Ясно, что не супруга. Но только вот кого и что. Нет, наш читатель не будет звонить своей школьной учительнице и спрашивать ее о здоровье. Здоровье у нее всегда было отменное, рязанское. Она сама ему об этом сказала, шепотом. В новогоднюю ночь, озаренную свечами. Было не до классики.

И все-таки он должен все окончательно выяснить с этим Толстым. Сколько он ни рыскал по страницам великого романа, таинственное сновидение не находилось. Между тем наступил Новый год, а терпение читателя кончилось. Кого там и скольких ласкала Анна Каренина, оставалось загадкой в продолжение всего Рождества, то есть целую неделю. С перерывом на парное фигурное катание и педагогичиские беседы с дочерью. Этот чужой сон сидел в нашем читателе как заноза, но поиски не продвинулись ни на йоту. Он весь (нравственно) измучился, и в ночь перед рождеством ему было видение. Ему чуть было ни приснилось, что это он Анна Каренина и ласкал сам. Не Елену Сергеевну, а кое-кого похуже. Не исключено, что хромоногого аспиранта с кафедры зарубежной литературы. Он хотел было уже звонить в Ясную Поляну Толстому, не графу, он бы не осмелился, а потомку, но вспомнил, что сын за отца не отвечает, и передумал. Страшная дыра на юго-западе его сознания зияла полным бессознательным. Бес сознательное до утра изводило его. Нет никакой возможности искать это место в необъятно громоздкой книге. Никаких рождественских каникул не хватит. Может, все-таки позвонить ей? Вспомнить ночь перед рождеством. При нажатии последней кнопки мобильника его вдруг осенило, и он сбросил набор. Интересно, успела ли она зафиксировать его номер? Почти без надежды, на заре, при свете совести, в припадке интуиции, он хлопает себя по лбу и распахивает лэптоп. Торопит его загрузку из спящего режима священными обсценными мантрами. И как он раньше не догадался. Он просто войдет в мировую сеть и забъет в поисковик заветную фразу, и пусть Гугл сам парится над этим внекласссным чтением Толстого.

Оз набирает в окне поиска АННА КАРЕНИНА ЛАСКАЛА, и эти пошляки америкосы выдают ему нечто совершенно несоообразное: «1) Анна Каренина (Толстой). Перейти к: навигация, поиск ... и улыбалась, и жалела, и ласкала его, и говорила о случаях выздоровления, и все выходило хорошо; ... 2) Анна Каренина (Толстой). Перейти к: навигация, поиск ... боится ревновать эту кормилицу, и поэтому особенно ласкала и баловала и ее и ее маленького сына. ... 3) В балете «Анна Каренина» по приглашению М.М. Плисецкой она танцевала партию ... в труппах Римской оперы и театра Ла Скала, Королевского Шведского балета...» И так далее примерно 11 200 для Анна Каренина ласкала. (0,29 секунд). АННА КАРЕНИНА В ЛА СКАЛА.

Анна Каренина в Ла Скала. Не где-нибудь. Вместе со своими фрейдистскими снами, сенокосами и америкосами. С Плисецкой и всем Королевским Шведским Кордебалетом. 11 200 раз, за 0,29 секунд.

Тогда в гневе и отчаянии, с чувством неотвратимости предстоящего ада чтения этой вздорной книги, он открывает роман на первой странице и принимается читать его с самого начала, то есть, прямо с эпиграфа — «Мне отмщение и Аз воздам», — несомненно, идентифицируя себя с угрозой мировому блуду и самим автором угрозы. Он этого не заслужил — чтения подряд такого признанного шедевра — и он отомстит им всем, читавшим и не читавшим. Обложившись пятью банками пива, соленым арахисом и фисташками, он опрокидывается на диван и погружается в академические исследования. С пристальным фиолетовым фломастером своей дочери.

Искомое обнаружилось вскоре, на 179-й странице восьмого тома двадцатитомного собрания сочинений Л.Н. Толстого разъятой отцовской библиотеки (половина ушла непутевой младшей сестре). Учительница (или память?), разумеется, все переврали, как в том анекдоте о шубе. Во-первых, не Анна ласкала, а ее ласкали, во вторых, не трое, а двое, в третьих, ласкали, а не что-нибудь такое, чего училка и его Мнемозина со своим испорченным воображением навоображали. Он вздохнул и набил рот Мнемозины миндалем.

«Зато во сне, когда она не имела власти над своими мыслями, ее положение представлялось во всей безобразной наготе своей. Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом». (Часть вторая, Гл. XI)

Какой, однако, невинный сон, и совсем ничего про гувернантку, со скукой подумалось нашему испорченному читателю, но природное недоверие к среднему образованию, а также к литературе, благородным намерениям и внеклассному чтению заставили его проникнуться этим текстом поглубже. Во-первых, он ставит вопрос перед академическими исследователями ребром: голая Анна Каренина была в своем сне, или одетая, сидела, стояла или лежала, или находилась в какой-нибудь другой, промежуточной (специально предусмотренной подобными снами) позе, о которых ничего не говорит русская литература. Даже неиспорченный читатель отказывается верить такой художественной неправде, при которой Анна Каренина могла бы сидеть в своем сне в ханжеской позе в креслах, в напряженных чреслах, надушенная, в вуали и кринолине, пристыженная по самые ресницы веером, и принимала бы коленопреклоненные извинения мужа и любовника. Об испорченном же читателе лучше умолчать. Потому что в тексте ясно говорится, что во сне Анна не имела власти над своими мыслями — невозможно представить себе, что это замечание автора имеет отношение к вуали и кринолину или, тем более, к вееру. Далее, говорит Толстой, ее телоположение представилось ей во всей безобразной наготе своей, и мы ему почему-то беспрекословно верим классику. Поза не уточняется, их скудное разнообразие общеизвестно. И вот это-то безобразное сновидение «почти каждую ночь посещало ее», уточняет рассказчик. С явной неловкостью за свою избранницу. Почти каждую ночь! Наш читатель был лучшего мнения о дамах высшего света. В обыкновенном классном чтении они этого не проходили. Во внеклассном тоже. Но теперь он детально восстановит купюры. Во-первых, все участники сновидения абсолютно голые, что уже доказано. Во-вторых, ей снилось, что оба они, одновременно, ее мужья и что оба расточали ей свои ласки. Нет, хороши. Читатель, пусть даже в девятом классе советской школы, не обязан верить в мирное сосуществование вообще и в мирное сосуществование в частности, то есть, в пристойное поведение всех участников этой сцены, в простую гражданскую согласованность их движений и жестов; читатель сознает, что, хотя у него, может быть, и нет такого совместного опыта, но соперничество самцов не прекращается никогда, по-видимому, даже у самого лона, то есть, у самого входа в наслаждение, и конфликт чувств, ощущений, инстинктов, рук, ног и других частей ментального и физического тела неизбежен. Представьте себе к тому же, что женщин во всей этой ситуации только одна, и она должна выбирать наощупь в этой путанице эмоций, жестов и предпочтений. В темноте. В темноте страсти, в том числе. Налицо экзистенциальный конфликт, сшибка основных инстинктов, потирает руки обрадованный читатель, из которых вряд ли кто-нибудь выйдет целым. Однако автор этой классической порнографической сцены нас медоречиво усыпляет и говорит, что это ничего, что они просто «оба расточали ей свои ласки». Не узнаю пера великого реалиста! Или спасовал перед моральной и телесной неразберихой своих собственных чувств? Он был ведь, как-никак, хоть и отлученный, но христианин. А христианство против прелюбодеяния.

Возможно, наш читатель в чем-нибудь прав. В чем, он и сам пока не знает. Венская делегация здесь ему тоже не поможет Он идет наощупь, блуждая слепыми руками. Бесстыдство сна и сновидений — приходим мы на помощь читателю, не давая ни ему малейших моральных коннотаций, — имеет следующую психологическую и метафизическую подоснову.

Сон напрочь развоплощает сновидца, совлекая с него грубое физическое тело, и одевает его сугубой плотью чистого желания. «Я» полностью беззащитно в его тисках и не может руководствоваться моральными императивами. Если эти имеративы ниже инстинкта, не стали инстинктом. Что тогда оно может? Бессильно отдаться центростремительной силе инстинкта и пасть в руки дьявола. Если в сознании нет прочной моральной и религиозной основы, победившей бессознательные инстинкты, сознание (как со-знание) будет подавлено инстинктом. Очевидно, что оно никогда и не бывает собственно «сознанием» у обычного человека, а всегда бессознательно в своем «сознании», сознании себя как инстинкта.

Наше сознание во время сна занято, во-первых, впечатлениями дня, или переживаниями дневного опыта; во-вторых — впечатлениями самого сна, или переживаниями, постигаемыми спящими чувствами событий ночи, содержанием ночи; сознание может быть занято внешними сущностями, божествами, духами и привидениями, а также направленными эмоциями и мыслями других людей, которые распоряжаются в нем по своему усмотрению; оно может быть занято доминируюшей идеей или всей суммой идей всего нашего прошлого и наличного опыта, то есть, потоком бессознательного, или всем содержанием кармы. Знай все это, наш читатель и любой читатель Толстого, при таких обстоятельствах не увидел бы никакой возможности реабилитировать чей-либо сон и его сновидения и спасти честь ни себя самого, ни автора. С подобными снами борются не кокетливыми умолчаниями и эвфемизмами, а сознательной работой с подсознанием, но прежде всего — с самим сознанием и его установками. Для этого необходима сознательнае установка на преодоление желания, подавление вожделения. Любой, сообщаемой инстинктом, страсти.

«Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж». Фальшивость этой фразы и самой ситуации была бы очевидной, если бы мы не восстановили подразумеваемого, но не написанного Толстым. Алексей Александрович плакал и говорил: «Как хорошо теперь!» — не потому, что он радовался примирению, но потому, что побывал на пике наслаждения, попросту испытал оргазм, и его безвольное умиление происходящим вызвано именно этим приятным опустошением. Автор дублирует свое подцензурное признание в том, что и «Вронский был тут же, и он был также ее муж». Не думаю, чтобы Анна Аркадьевна удовлетворилась только этим, констатацией платонического многомужества.

Но больше всего поражает своим лицемерием эта прелестница и сладострастница Анна, родная сестра бонвивана Облонского. После испытанного троекратного оргазма, счастливо обладая обоими, «она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы». Ни один свободный от предрассудков разнузданного вожделения человек не может здесь не признать факта прелюбодеяния и секса втроем, поскольку именно растленное вожделение подцензурно и слепо, и накладывает нравственные запреты на понимание. Знающие свое сознание контролируют его на входе в наслаждение, а не на выходе из него. На выходе уже поздно, оно уже состоялось, контроль утрачен. Предварительно же контролируемое сознание, будучи свободным от желания, на выходе совершает открытия. Оно нравственно в любых своих догадках и гипотезах.

Так можно было бы образумить нашего читателя, начитавшегося бессмысленных книжек по психоанализу. И ведь Толстой, не в пример другим, сам все знает и понимает, но от прямого письма уклоняется. Возможно, оберегает больше себя, а не читателя. От опасностей своего вожделеющего сознания. Нет более грозного врага у человека, чем его собственное нечистое сознание. Скотник усмехается у Толстого в романе на духовные метания Левина и говорит: «Жениться вам надо, барин, вот что!» Именно скотник знает, как бывают опасны животные в сезонной горячке, как может надеть на рог деревенский бык или по-собачьи ощериться влюбленная кобыла. И им тоже, этим беднейшим подданным природы, снятся любовные сны. Не думаю, чтобы в своем младенческом сне эти животные вели себя более пристойно. Человек же в своей животности еще «животнее» самих животных, но скрывает это от самого себя. Прежде всего, в своем самооправдании. Но «это сновидение, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом», — бессильно пытается оправдаться за свое неиссякаемое, но подцензурное мастерство Толстой и предательски обрывает главу на самом интересном месте.

Не оказалось блефом и другое прозрение юношеской интуиции нашего испорченного читателя. Да, скорее, это не они, а она ласкала своих любовников, будучи активной женской стороной во всем процессе, и движущей силой всего романа; и всего их было четверо, а не трое. Кто третий? А вот, поди же.

Несомненно, сам Толстой, введший своим подавляющим присутствием в этом интимном акте нашего читателя в заблуждение. Всепроникающее вожделение художника пронизывает каждую молекулу повествования. Но иногда все же мощное присутствие автора в тексте все же следует обуздывать и выражать его силой своего отсутствия, господа литераторы, чтобы веселый грех прелюбодеяния не выглядел таким уж перенаселенным.