Литературная критика

Поиск словесного ядра.

Недавний юбилей Геннадия Айги обострил внимание к личности и творчеству
одного из наиболее ярких современных поэтов. 70-летний поэт был
номинирован на Нобелевскую премию, в Москве прошла конференция,
посвященная его творчеству, в Чувашии, на родине Айги, состоялись
его выступления, в Словакии ему была присуждена международная
литературная премия. Книги и публикации Айги продолжают выходить
во многих странах мира. Разумеется, есть и те, кто не принимает
творческого метода поэта, пытается объяснить его известность какими-то
«'бытовыми» причинами. Безусловно, беспристрастного судейства
нет даже в спорте, тем более в искусстве. «О вкусах не спорят»
и еще десятки подобных выражений... Тем не менее, говорить о поэзии
в объективном ключе все-таки возможно и даже единственно возможно,
основываясь на текстах! Вам кажется, что я ломлюсь в открытую
дверь?!

Отнюдь!!! Для очень многих эта дверь закрыта наглухо. Иначе понимание
стихов было бы действительно выше «довоенной нормы», как писал
один из любимых Айги поэтов – Владимир Маяковский. Поэтому продолжим
обследование «модулей и векторов» современной поэзии.

Один из наиболее глубоких интерпретаторов творчества Геннадия
Айги - чувашский филолог Атнер Хузангай писал: «Постоянный эллипсис,
безличность глагольных предикатов, употребление только прилагательных
вместо синтагмы - существительное плюс прилагательное, инкорпорация
(предложение сокращено в одно слово) - эти синтаксические категории
создают впечатление чистого действия, потому что источник его
не назван. Текст - это проекция глубин невидимого мира, игры тайных
сил его, которые, порождая многократность смысловых соответствий,
уводят в «бездну - меры не имеющую» [1].

В самом деле, ощущение бездны не покидает при чтении стихов Айги.
И она не становится мельче или уже даже когда знаешь биографическую
или иную фактическую основу стихотворения. Сам текст предстает
словно уже выпаренным, как бы последним, но в то же время и началом
чего-то нового. Под впечатлением от чтения Айги физически ощущаешь
одновременно бедность и богатство того материала (внешнего), из
которого строится стихотворение.

Некоторые стихотворения поражают изобилием служебных слов, скобок,
кавычек, включением клишированных оборотов, выпирающими архаичными
формами слов. Например, «Теперь всегда снега» как бы даже нарочито
выстроено на обилии связующих слов:

как снег Господь что есть 
и есть что есть снега 
когда душа что есть

снега душа и свет 
а все вот лишь о том 
что те как смерть что есть 
что как они и есть

признать что есть и вот 
средь света тьма и есть
 когда опять снега 
О-Бог-Опять-Снега 
как может быть что есть

а на проверку нет    
как трупы есть и нет
о есть Муляж-Страна 
вопроса нет что есть 
когда Народ глагол 
который значит нет 
а что такое есть 
при чем тут это есть 
и Лик такой Муляж 
что будто только есть 
страна что Тьма-и-Лик 
Эпоха-труп-такой

а есть одно что есть 
когда их сразу нет 
– о Бог опять снега ! –
их нет как есть одно
лишь Мертвизна-Страна

есть так что есть и нет
и только этим есть
но есть что только есть

есть вихрь как чудом в миг 
нет Мертвости-Страны 
о Бог опять снега 
душа снега и свет

о Бог опять снега

а будь что есть их нет
снега мой друг снега 
душа и свет и снег
о Бог опять снега

и есть что снег что есть

Но это, кстати, одно из немногих стихотворений какого-то отчаянного
переброса от постоянного монолога к диалогу. И тем показательней
сгущение слов, пониженная значимость которых общепонимаема. Как
будто поэт взял на себя миссию повысить значимость, а, может быть,
и возвратить, ее всем этим «еще», «нет», «есть», «и», «как», «что-то».
Это едва ли не переход к иероглифическому или нотному письму.
На давление каждый реагирует по-разному. Одних давление размазывает,
принуждает к многословию, других побуждает к сосредоточенности,
предельному погружению в последнее «есть» и «нет». Дальше молчание.

Осознание паузы как значащего элемента восходит к Велимиру Хлебникову
и еще одному поэту начала века Божидару (последний обозначал междусловную
паузу двумя вертикальными линиями), но также к такому мастеру
тишины в музыке, как Антон фон Веберн. Своего рода трактатом о
паузе можно назвать автокомментарий Айги «О чтении вслух стихотворения
«Без названия» (1965 г.). Из этого автокомментария можно получить
представление о том, какое значение поэт придает слову «и», являющемуся
отдельной строкой в стихотворении «Без названия».

Об «и» написано только: «Строку «и» следует произнести с
заметным повышением голоса». После «и» в самом стихотворении
следует длительная пауза, а потом вот такой текст:

(тихие места - опоры наивысшей силы пения. Она отменяет там
слышимость, не выдержав себя. Места не-мысли - если понято «нет»).

Вначале об «и». Учтем при этом, что некоторые названия стихов
и некоторые стихотворения начинаются у Айги с «и», иногда с двоеточием.
В этой строке после «и» как раз стоит двоеточие - сильный разделительно-соединительный
знак, прямо выталкивающий строку в паузу, но в то же время предохраняющий
от полного поглощения.

В связи с «и» и двоеточием мы можем говорить о колоссальном значении
для Айги затакта или ауфтакта (взмах дирижерской палочки, опережающей
звучание оркестра), о предпаузе, даже о чем-то большем, чем молчание,
о какой-то упреждающей высшей силе. Таким образом «и» вырастает
в «И», возвращая себе сакральный смысл. Здесь также очевидно влияние
библейского «И», предшествующего и последующего. Двоеточие в данном
случае синонимично «и». Усиливающий синоним. В других случаях
двоеточие может выступать в значениях «до» и «после». Оба эти
смысла одинаково важны для Айги в его наложениях и совмещениях
видимой и невидимой областей мира. Между тем уже возникло слово
«нет». Чтобы усложнить себе задачу, приведем стихотворение «Сосны:
прощанье»:

Пора: чтоб Просто (Солнце – Просто). 
И таково – Прощанье (словно Очное  – в равновмещающее Око-Душу: Солнце).
И вы – не  только Гул и Величавость. Вы вместе с солнцем,
были соответствием – Сиянью Простоты за Миром:
Любовь
(не наша) –
это – Нет: 
(Сияя): 
смерти -
(столь простой, что: нет).

Слово «Нет» в данном случае, и в стихотворении «Без названия»,
можно определить как супрематическое слово. Оно соответствует
таким супрематическим фигурам Малевича, как Черный квадрат и Черный
крест. В супрематизме огромное значение имеют первоэлементы. В
живописном или архитектурном супрематизме – это простейшие и в
то же время сильно обобщающие фигуры – квадрат, прямоугольник,
треугольник, крест. В поэтическом – такие коренные в философском
смысле слова, как «нет», «и», «еще», «есть», а также элементы
слова, например, буква «ю»:

ель без ели играет 
в ю без ю 
        («Девочка в детстве»).

Супрематическое значение (как бы сверхзначение) получают в стихах
Айги двоеточия и тире. Интересно, что уже в 1962 году Айги ставит
эпиграфом к стихотворению «Казимир Малевич» строку из народного
песнопения: «... и восходят поля в небо», как бы подчеркивая явление
абсолютного духа, которое он увидел в образе Малевича. По мнению
Д.Сарабьянова, «Черный квадрат» оказался не только вызовом, брошенным
публике, утратившей интерес к художественному новаторству, но
свидетельством своеобразного богоискательства, символом некой
новой религии. Одновременно это был рискованный шаг к той позиции,
которая ставит человека перед лицом Ничего и Всего» [2].

Как можно понять из различных высказываний самого Геннадия Айги,
в том числе в длительных беседах с автором этих строк, он в своих
поисках учитывает опыт Малевича, как очень важный в духовном смысле.
Ничто и Все для него не абстрактные категории, а то, что постоянно
стоит перед глазами. И эти разрывы-зияния в стихе, обозначенные
то просто увеличенными пробелами между строками, то двоеточиями,
то тире, - видимы внутренним взором. Другое дело, что запечатленные
на бумаге, эти пробелы могут восприниматься другими, как что-то
странное. Но даже и в этом случае - это будет «правильное» восприятие.
Поэзия и должна восприниматься, как что-то странное. И вовсе не
потому, что поэт как-то специально этим озабочен, чтобы так сделать,
а просто в силу того, что он входит в более тесное соприкосновение
с материями, которые в житейской суете ускользают от нас.

Возвращаясь к первоэлементам, обратим внимание на тонкие наблюдения
Атнера Хузангая над превращениями фонемы и буквы «а» у Айги. Хузангай
пишет: «А - это сияющая световая точка - знак в поэзии
Айги. В а присутствует полнота дыхания, открытость,
ослепительность мира, как при «вздроге ребенка». ...Согласно звуковым
законам детского языка, соответствующим закономерностям общей
фонологии, вокализм ребенка начинается с А. ...При
расстройствах речи (лингвистических афазиях) гласный А
исчезает последним, последняя фонема, которая сопротивляется распаду.
То есть, А это и первоэлемент в самом строгом (фонологическом)
смысле слова и, одновременно, конечный элемент, или, если выражаться
по-малевичиански, элемент, предшествующий концу белого мира. В
поэзии Айги можно встретить оба типа употребления А»
[3].

Рассматривая различные примеры с А, Хузангай находит
многочисленные параллели из мировой культуры и духовной практики.
Выход поэта к первоэлементам - это выход к таким основам, где
сходятся языки. Можно сказать, что это схождение иллюзорно, но
в тот момент, когда такая иллюзия возникает, что-то на миг происходит
в мире. И здесь поэзия действительно отражает жизнь - такую же
иллюзорность.

Айги прошел длительный путь. Можно сказать, что ему сразу же было
дано то чувство, которое он развивает постоянно на протяжении
более чем сорока лет. Об этом свидетельствуют уже ранние стихи,
например, «Тишина» 60-го года:

Как будто
сквозь кровавые ветки 
пробираешься к свету.

И даже сны здесь похожи 
на сеть сухожилий.

Что же поделаешь, мы на земле 
играем в людей.

А там -
убежища облаков, 
и перегородки 
снов бога, 
и наша тишина, нарушенная нами,

тем, что где-то на дне 
мы ее сделали 
видимой и слышимой.

И мы здесь говорим голосами 
и зримы оттенками, 
но никто не услышит 
наши подлинные голоса,

и, став самым чистым цветом, 
мы не узнаем друг друга.

Стихотворение прозрачно-ясно, однако в нем присутствует слишком
сильный (для теперешнего Айги) элемент воли к описанию. Ему потребовалось
пройти через отход от многого, еще раз к «Тишине», уже 75-го года:

а что он делает в лесу?
Шуршит как ветка... нет бесцельнее чем ветка 
и с меньшею причиной 
чем от ветра... -

не знак не действие... -

и существующее в нем 
лишь то - что достоянье он 
Страны-Преддверья... (далее – огонь)... -

и там
какой-то час
проявит предначертанность       
конца... -    

(а здешность - призрачна!.. -

и - ощущенья нет 
которое 
«страной» звучало)... -

он здесь - без полноты и без молчанья леса... 
лишь затиханье - прошлого... и здесь его шуршанье -
его последний признак... только - отзвук... -

(се - в пустоте... безогненной... и даже-
вселенность исключая – леса)

Здесь уже выстраивается та система пауз и скобок, в которые уходит
текст, но не объясняющий, а существующий параллельно, то есть
как бы открытый и закрытый текст [4]. Впрочем, это не исключает
и более открытых текстов, появляющихся позже, например:

Солнце
Остановленное  
Словом

В этом стихотворении Айги приближается к тому пределу концентрации,
за которым последует «Сон-и-поэзия», а затем «Поэзия-как-молчание».
Книга с таким названием, написанная в 1992 г. вышла в 1994-ом.
Она состоит из 54-х главок-фрагментов, в которых поэт достигает
высокой концентрации своего стремления к Абсолютному. Там есть
и «пояснения» к молчанию [5]:

11

Мои строки - лишь из отточий. Не «пустота», не «ничто», - эти
отточия - шуршат (это «мир - сам по себе»).

13

Есть у меня и строки, состоящие только из двоеточия. Это - «не-мое»
молчание. «Тишина самого Мира», (по возможности, «абсолютная»).

50

Тишина и молчанье (в поэзии) - не одно и то же.

Молчание - тишина с «содержанием», - нашим.

Есть ли «другое» молчанье?

«Небытия - нет, Бог не стал бы заниматься такой чепухой»,

- говорит русский богослов Владимир Лосский.

Это - о «не-нашем» Молчании. «В том числе», и о тишине - с молчанием
- ушедших. Все - е с т с т в у е т.

И-не будем делать предположения - о чем-то «совсем ином».

И - спросят: даже об этом - словами?

Да, - и молчание, и тишину можно творить: лишь - Словом.

И возникает понятие: «Мастерство - Молчания».

Путь Геннадия Айги в искусстве длится свыше пятидесяти лет. Его
положение в художественном мире всегда было уникальным. Внешне:
двуязычие, подпольность по эстетическим причинам, невероятное
расширение своего в мир (участие в организации авангардных выставок
в музее Маяковского, переводческая деятельность, создание антологии
чувашского искусства, вышедшей на нескольких языках, организация
выставок современного искусства в столице Чувашии - Чебоксарах...).
Внутренне: постоянный поиск путей, как он сам говорит, «оживления
ядра... таящегося в Слове», что сродно общеавангардной установке.