Онтологические прогулки

«Homo Mysticus». Сутры солнечного удара.

Хобот слона

Хобот слона

Сутта № 61 Маджджхима Никаи (раздел Палийского канона буддизма)
дает прекрасную метафору о «хоботе слона» как средоточии страха
слона, центре его жизненных интересов и самой жизненности, как
его истинно экзистенциальном органе – сердце его существования.

Королевский боевой слон, прекрасно тренированный и отважный, доблестно
сражается на поле брани, не щадя живота: он бьется передними и
задними ногами, головой и задней частью туловища, хвостом и даже
ушами, бивнями и боками, однако он все еще бережет в битве хобот,
пряча его в зев. Дрессировщик слона, наблюдающий животное в битве,
заключает: «Это прекрасный боевой слон, доблестный и отважный.
Он бьется не на жизнь, а на смерть – передними и задними ногами,
головой и задней частью туловища, хвостом и даже ушами, бивнями
и боками, однако он все еще бережет хобот, пряча его в зев. Он
еще не отказался от жизни» – и дрессировщик выбраковывает слона.
Только слон, отказавшийся от жизни, не прячущий
хобота в бою – истинно бесстрашен и достоин называться королевским
боевым слоном.

Этот страх слона, его спрятанный в чрево хобот, сравнивается в
сутте с неправдой человека, с говорением им обдуманной лжи; не
существует зла, говорит Будда, которого бы не совершил человек,
говорящий преднамеренную ложь. Поэтому следует отказаться от всякой
неправды как от корня всякой несправедливости и даже преступления.
Отказаться от всякой лжи, даже произносимой в шутку, – значит
вступить в схватку с жизнью насмерть, не щадя живота. Немного
я видел в жизни таких боевых слонов. Ложью они
охраняют <кур-сив>жизнь</i>.

В самом деле, ложь как-то связана последними узами с средоточием
нашего существования, с полом, с утверждением и проявлением пола,
с преобладанием пола. Он – средоточие жизни, она – носитель этой
жизни. Поэтому Будда вводит эту прекрасную метафору о слоне и
его хоботе и поучает ею своего сына.

Преодоление лжи, самомнения, высокомерия, гордости связано с преодолением
пола, отрицанием в себе пола. Я всегда узнаю неправду человека,
его готовность к лжи или уклонению от нее, по степени личностного
напряжения пола, по мере его индивидуального участия в мировой
похоти. Ложь человека, вся его чудовищная мимикрия, и
правда его пола – одно. Я не встречал в жизни правдивых,
лелеющих пол, стерегущих его. Избавиться от влияния пола в себе
– значит избавиться от неправды.

Смерть, где твое жало, Адам, где твой хобот?

Ясно, где хобот мужчины. В самом деле, вся ложь мужчины (когда
он не познает волю, а познаваем ею), вся его неправда, страх,
гнев, злоба, величие, низость, его стремление, движение, экзистенциальное
сосредоточение в бытии – вращаются
вокруг пола, внедрены в пол, изливаются из пола;
пол в мужчине равен его существу, равен его существованию, равен
его цели: отказаться от него значило бы отказаться от жизни. Он
прячет хобот, чтобы вознести его. О женщине я умолчу.

Я никогда не прятал хобот, не берег его от ударов жизни, не скрывал
его в недрах личного бытия; более того, я сделал его своим единственным
оружием.

Теперь я вышел на последнюю схватку с жизнью, подняв его бесстрашно,
издавая победный клич.

Вы не ошиблись, отождествив два напряжения: пола и храбрости,
мужественности и отваги.

Две доблести, две красоты, два мужества, две истины, два величия
украшают истинного мужчину: пол, максимум его напряжения по
эту сторону и отсутствие его, преображение его в мудрости
– по ту.

Но оттуда говорит уже Человек – не мужчина.

Одиночество бегуна на длинную дистанцию

Вот другой удивительный случай иддхи Будды, который обратил на
путь страшного убийцу без малейшего видимого усилия со своей стороны.

Жил страшный и безжалостный разбойник Ангулимала, который получил
свое прозвище потому, что отрезал большие пальцы рук у своих жертв
и носил их на шее подобно гирлянде. Люди не отваживались проходить
мимо того леса, где обитал разбойник, меньше чем по тридцать –
сорок человек, поскольку он был очень силен и хитер и бегал со
скоростью лани. Даже звери боялись его. Однажды люди увидели,
что в сторону того леса направляется буддийский монах и предупредили
его об опасности, которая его подстерегает. «Не ходи этой дорогой,
отшельник! – сказали они. – На ней ты встретишься с жестоким разбойником
Ангулималой. Даже гиены и тигры боятся его, убегая от него со
своими детенышами в зубах!» Во второй и третий раз они сказали
ему это, но монах молча проследовал мимо крестьян и пошел в сторону
леса. Люди только со страхом проводили его взглядом, качая головами.
Они не знали, что это был Татхагата.

Ангулимала увидел бхиккху, идущего вдали, и удивился его смелости.
Все же он решил убить его. Он стал красться за монахом в чаще,
снял с плеча лук, но никак не мог натянуть его. Тогда он бросил
лук и стрелы наземь и принялся открыто преследовать отшельника,
но никак не мог догнать его, сколько бы ни убыстрял свой шаг.
Он бросился за монахом во всю прыть, но Будда, применив особый
род иддхи, и идя по видимости нормальным шагом, был недостижим.
Ангулимала подумал: «Я догоняю лань, коня, колесницу, быстроногого
слона, но не могу догнать этого монаха, идущего обычным шагом!»
Он остановился и крикнул:

– Остановись, самана! Остановись, самана!

– Я остановился, Ангулимала, – сказал Будда, не оборачиваясь,
– остановись и ты.

Тогда Ангулимала сказал:

– Я остановился, а ты идешь, самана – а говоришь остановиться
мне, стоящему! Я не могу догнать тебя, как бы не старался. Кто
из нас остановился и кто – стоит? Как понять тебя?

Будда сказал:

– Я остановился, Ангулимала, ибо я воздерживаюсь от насилия и
вреда всем живым существам. Я остановился в ненависти, алчности
и жестокости, Ангулимала, вот почему я остановился, а ты нет.

И страшный разбойник Ангулимала, покоренный словами Просветленного,
поклонился ему в ноги и отрекся от зла. Он попросил посвящения
в сангху бхиккху, и Будда не отказал ему.

– Дерзай, бхиккху! – сказал Татхагата, мудрец великого сострадания.
– Ты стал учеником Просветленного. Иди за мной.

И Ангулимала принял Дхамму Будды и кротко пошел за ним.

Однажды, когда Ангулимала собирал подаяние в Саваттхи, он увидел
на обочине дороги некую женщину, рожающую в муках уродливого ребенка,
истекающую водами и кровью. Увидев муки женщины и ребенка, он
подумал: «О, как страдают все живые существа! Как они, поистине,
страдают!»

Он рассказал о случившемся Будде, и тот сказал ему:

– Ангулимала, пойди в Саваттхи и скажи той женщине: «Сестра, с
тех пор, как я был рожден, я не помню, чтобы я когда-нибудь намеренно
лишал какое-либо живое существо жизни. Силой этой несомненной
истины да будет вечное благо с тобой и твоим ребенком!»

– Почтенный, – сказал Ангулимала, – не скажу ли я в этом случае
преднамеренную ложь, ибо я намеренно лишил жизни множество живых
существ?

– Тогда, Ангулимала, – с улыбкой сказал Татхагата, – пойди в Саваттхи
и скажи той женщине: «Сестра, с тех пор, как я родился к новой
жизни, жизни благородного ученика, я не помню, чтобы я когда-нибудь
намеренно лишил жизни какое-либо живое существо. Силой этой несомненной
истины да будет вечное благо с тобой и твоим ребенком!»

И Ангулимала пошел в Саваттхи и сказал той женщине: «Сестра, с
тех пор, как я родился к новой жизни, жизни благородного ученика,
я не помню, чтобы я когда-нибудь намеренно лишил жизни какое-либо
живое существо. Силой этой несомненной истины да будет вечное
благо с тобой и твоим ребенком!»

И женщина, и ее дитя тотчас стали здоровыми. А Ангулимала, живя
в Сангхе, вскоре стал одним из арахантов, буддийских святых. Он
достиг той верховной цели святой жизни, ради которой уходят из
мира и становятся бездомными. Он непосредственно знал: «Рождение
разрушено, святая жизнь прожита, то, что должно быть сделано,
сделано, нет больше новых рождений».

Такова была одна из великих иддхи (паранормальных сил) Будды,
показанная им Ангулимале. Еще более поразительно то место сутты,
где Будда говорит о «благородном рождении» разбойника Ангулималы,
то есть, по-видимому, о том, что человек рождается не раньше,
чем он пробудится к святой благородной жизни, к принятию Дхаммы,
а физическое рождение не имеет никакой цены перед духовным. Поэтому
он и уточняет непонятливому ученику, когда тот думает, что его
побуждают чуть ли ни к сознательной лжи: речь идет о пробуждении
к высшей духовной жизни, рождении в ней, а не о физическом рождении.
Даже то страшное зло, которое совершил Ангулимала, совершено им
в другой, неистинной, <кур-сив>ненастоящей</i> жизни, поэтому
оно не может серьезно повлиять на чистоту и силу его внутреннего
посвящения. Но и проступок вставшего на путь, соответственно,
должен быть несравненно более тяжким, чем проступок непосвященного.

Удивительно и то, что чистота и сила святости Ангулималы равны
тяжести его греха и, может, даже обусловлены им.

Какие, должно быть, страшные грешники в прошлом все святые. Грех
нас в святости, по-видимому, и завораживает.