Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Много лет назад на голову Исааку Ньютону упало яблоко, и он, согласно
легенде, открыл закон всемирного тяготения. Яблоко, о котором
пойдет речь ниже, к счастью, никому на голову не падало, но тоже
способствует открытию закона тяготения – только не всемирного,
а московского. Речь идет о гостинице «Golden Apple», на входе
в которую установлено кресло в форме яблока – золотого. Гостиницу,
расположенную на улице Малая Дмитровка, строил приглашенный в
Москву архитектор из Канады Раф Шариф, весьма в мире известный,
а само яблоко, которое находится в холле гостинице, изготовил
дизайнер компании ДекорстройМ Владимир Трулов. Отвечая на вопросы
журнала «Мир и дом» Владимир рассказал о том, как Шариф взаимодействовал
с реалиями московской жизни, а так же о том, что собой представляет
сегодняшняя городская скульптура.

– Как получилось, что именно Вы получили заказ от Рафа Шарифа?

– Шариф обратил внимание на мои эскизы. Потом мы познакомились,
моя задача была ему понравиться, и все срослось. В известном смысле
это был случай, но для такого случая должны быть предпосылки в
природе.

Относительно предпосылок: имеет смысл рассказать о нескольких
объектах «ДекорстройМ», которые привели к столь позитивному результату.
Скажем, вывеска «Белый медведь» на входе в один из московских
баров. Ее можно назвать образцом вывески европейского уровня в
Москве, и по замыслу, и по исполнению, потому что во всем мире
на повестке дня трактовка вывески как грани между интерьером и
экстерьером. Здесь буквы вынесены на улицу, медведь как будто
парит на своей льдине над головами у людей, чему те несказанно
радуются, и постоянно под этой вывеской фотографируются. Толчком
к тому, чтобы сделать этот проект, или некоторой уместной аналогией,
Трулов считает увиденную им где-то на улицах Барселоны почти антикварную
дверь, которая была еще и застеклена; так создавался акцент некоей
витринности. Дверь переводилась из разряда утилитарных предметов
в разряд искусства. В связи с чем Владимир заметил, что европейское
сознание очень пластично в тех пунктах, где требуется проявить
абстрактное мышления. Можно медведя-полярника на станции метро
Алексеевская дальним родственником этой барселонской двери, и
это единственный такой «сородич» в Москве. Другой вывески подобного
уровня и по мысли, и по исполнению в Москве нет.

Ну а то, что медведь – все же это Россия. А раз мишка полярный,
то можно сказать, что на входе в этот бар – московский полюс абстрактного
мышления.

Еще на счету «ДекорстройМ» пельменная, около которой сделана огромная
вилка с веселым прыгающим пельменем. Эта инсталляция – тоже участница
многих фотокомпозиций гостей Москвы. Здесь речь не идет о каком-то
европейском уровне, хотя придумано все очень славно и складно.
Скорее происходит другая важная вещь – возрождаются советские
«пельмешки». Они исчезли, а вот их новые приключения «десять лет
спустя» – на другом уже уровне дизайнерской проработки, но при
всем присутствии фольклорного звона.

Что такое вообще современная городская скульптура? Все чаще в
городе видны неочевидные объекты. Кстати, тот метод, который приводит
к появлению произведений на свет именно в мастерской Трулова,
заслуживает отдельных комментариев. Зарабатывая на жизнь оформлением
витрин в ресторанах, гостиницах и т.п., скульптор всегда привносит
наработки со своих текущих заказов в творчество собственно скульптурное.
Стремится делать какой-либо объект по поводу любого текущего заказа.
«Как работает обычный скульптор, – говорит Трулов. – Он сидит
в своей мастерской и как заколдованный делает какие-то бюсты,
активно варясь в собственном соку, высасывая свою продукцию из
пальца. А потом он пытается это продать. Я стремлюсь по поводу
каждого заказа, если из меня прет креатив, делать скульптуру в
связи с теми вещами, которые от заказа остаются. Скажем, мы делали
ресторан «Золото Шлимана». Я по поводу ресторана делаю скульптуру
этого Шлимана. Не так уж важно, что дела у ресторана не покатили,
сейчас вообще никто не знает есть такой ресторан или нет. Скульптуру
я вожу по выставкам, ее или купят, или позовут оформлять другой
такой же ресторан, что наиболее ценно. На выставках я присутствую
своими скульптурами, народ их обсуждает и получает эстетическое
удовольствие».

По-моему, очень ценно, что художник сам формирует социальный заказ.
Когда Ленин и К утратили актуальность, в Москве возник феномен
Церетели с пресловудтым Петром 1. Понятно, что один человек, даже
очень талантливый, в такой обширной области, целое отдельное искусство
– это не ответ. А какой вообще должна быть скульптура постсоветской
эры? И вот Трулов лепит фигуры в связи с тем, что в данный момент
бурлит вокруг него. И с одной стороны, ему важно «чтобы потом
позвали оформлять такой же ресторан». Но дело еще и в том, что
«растет» социальный заказ: по-моему, это здорово. И появление
Шлимана и всей той высокой эстетики, что ассоциируется с найденной
когда-то Троей, происходит ненадуманно, органично. Но и тоже не
так, как посиделки в рекламных роликах Суворова или Эйнштейна,
которые там куклы куклами.

Из других сюжетов: «Скажем, коллекция мелкой пластики, с маленькими
вещичками, по русским пословицам. Я за новогодние праздники прочитал
несколько тысяч пословиц, выбрал несколько сотен таких, которые
рождают визуальные ряд. Есть, скажем, про петуха: «драчливый петух
жирным не бывает», или «генеральской курицы племянник». Большие
художники всегда не только произведение делают, но активно относятся
к названию. Скажем, многие произведения Маггрита без названия
вообще не поймешь. А здесь получается, что все идет от названия:
«Ворону гнездо родная хата», «Красному яблоку червоточина не укор»
и так далее. Я читал иностранные пословицы, первоисточники – японские,
суффийские, думал – «круто, а что же мы такие темные?». Теперь
понимаю: ничего мы не темные – у нас есть пословицы про все».

Один из существенных моментов – использование ДекорстройМ нового
материала, некоего стеклопластика. Фигуры выглядят как отлитые
из бронзы, это на самом деле не так. С данной точки зрения интересно
было узнать мнение специалиста от отношении к конструктивисткому
стилю в архитектуре, который в двадцатые годы тоже шел от материалов
– стекло и бетон. Тем более, что над кафе, в котором мы сидели,
была вывеска, выполненная в футуристическом стиле, несколько,
с точки зрения моего собеседника, «грубоватом». На мой же вопрос
он ответил, «это язык, который должен знать современный скульптор,
и если мне понадобится на нем что-то сказать, я скажу – с небольшим
акцентом». (Кстати, работы Владимира выставляются на книжных ярмарках,
у него есть и литературная серия: Пушкин, Гоголь, Островский).

Этот путь привел Трулова к сотрудничеству с Рафом Шарифом при
подготовке гостиницы «Golden Apple». Шариф сделал хорошие авторские
интерьеры, подписанные своей фамилией, что московские инвесторы,
по словам Владимира, «всячески душили»:

«Они даже подпись ему не давали сделать на полу со своей фамилией.
Он все равно ее залепил на бетон, пришел инвестор, ругался, но
выковыривать ее не стали. У нас просто не доросли до того, что
все зависит в конечном счете от конкретного человека – задумщика.
Нужно хоть как-то ценить его хотя бы самолюбие. Я уже не говорю
о том, что на его имени надо деньги делать – при перепродаже,
при раскрутке заведения. У нас это не ценится. У нас на Рублевке
интерьеры – они не подписные. И никогда эти дома не будут изучаться
студентами-архитекторами. На Западе если известный архитектор
сделал квартиру, то когда новый хозяин туда въедет, ему расскажут
историю квартиры. У нас этого нет.»

Один из ярких примеров неумного подхода к делу, который здесь
пока часто процветает – некий ресторан, с владельцами которого
Трулов однажды взаимодействовал. Он изначально был задуман архитектором
как «футбольный». Там на стенах были картины с футбольными полями,
очень дорогие. На стенах – вазоны с рельефами футболистов. Еще
было несколько фигур футболистов в витринах, а из кубков росли
вертикально стрелы некоего экзотического растения. Дела у ресторана
не пошли, пришла новая хозяйка и сказала – долой футбол. Дизайнеры
и архитектор с ней работать не стали, поскольку вела она себя
глуповато. Тогда она сама взялась за дело. Футболистов, тех, что
в витринах, начала завешивать рюшечками, цветочками. А в кубки
посадила что-то такое вьющееся, чтобы растение этих футболистов
закрывало, и игроки в результате прячутся в зарослях.

Конечно, Шариф, человек, который много ездит по миру, прекрасно
знает новый модернистский язык, переживал, когда сталкивался с
подобным уровнем принятия решений.

«Он страдал, – говорит Трулов, – от того, что фасад надо было
согласовывать, говорил, что московские власти навязали ему какой-то
нелепый балкончик. У нас как происходит – если есть момент согласования,
то человек не может пропустить проект, если он там чего-то не
поменяет хотя бы на сантиметр. Я сколько раз с этим сталкивался,
что спорят не из-за сути вопросов, даже не из-за выгоды, а чтобы
внести лепту в процесс. На Западе как делается – архитектор занимается
архитектурой, дизайнер – дизайном, инвестор – инвестициями и так
далее, они друг другу доверяют, иначе дела не будет. Раф ни в
дизайн, ни в производство не вмешивался. А инвестор вмешивался,
он все время хотел что-то менять. Во всем мире присутствует понимание,
что делает один, что другой, что третий. А у нас выкидывают середину,
и высшее руководство приходит к рабочим – плохо красишь, не так
пилишь, не так мажешь, и все такое.»

Шариф не притирал свои интерьеры к московскому стилю. Это гостиница
для иностранных гостей, примерно за двести долларов в сутки, трехзвездочная,
в названии ее некоторые специалисты увидели апелляцию к символике
«Макинтош». Я спросил у Трулова: есть ли «червоточина» в этом
«красном яблоке»?

– Интерьеры там, – говорит дизайнер, – не очень-то для русских,
потому что там много нержавейки, ванная, например, хай-тековская,
из нержавейки, у нас такое только в плацкартных туалетах. Для
русских это чуждо, они любят, чтобы были натуральные материалы,
дерево, под орех, часто говорят об экологии, а иностранцы любят
стекло и нержавейку. Они уже съели то, что мы сейчас кушаем, уже
это прожили. У них минимализм был в моде еще в семидесятые годы.
Почему в Европе выбрасывают мебель, машины, телевизоры в Новый
Год? У нас такого праздника вообще быть не может. А они там понимают,
что есть фамильные предметы, которые по наследству переходят,
это важно, а есть утилитарные вещи, которые не на дачу свозятся,
догнивать, а их просто выбрасывают, потому что в мире уже слишком
много всего этого – машин, компьютеров. Нам этого не понять, в
России никогда не было кризисов перепроизводства, а они это прошли,
у них это постоянно маячит. Там магазины мясом завалены, а у нас
мяса не хватает. А в том, что действительно ценно в у нас мало
кто разбирается.

И в результате правильные цепочки – они у нас в организационном
плане не выстраиваются. Все вмешиваются во все. Это и от недоверия,
и от недостатка профнавыков. И получается: послал дурака, иди
за ним следом – опять же по пословице».