Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Была уже пятница. Маленький аккуратный старичок вышел из подъезда,
с поклоном поздоровался со старушками, тусовавшимися у промерзших
дверей, и направился в сторону автостоянки. Я сразу же понял,
что это он.

Я искал его в Петербурге три дня.

В среду утром мы первым делом поехали в военно-морской госпиталь,
но оказались перед закрытыми дверями приемной профессора Знаменского.
Мало того, никто не мог точно сказать, где сейчас находится он
и его секретарша.

Мы с Софи вышли на городской песчаный пляж и съели две теплые
пиццы, запивая их бутылочной «Балтикой». Мокрый снег ложился на
речные волны и тут же таял на них. Пляж представлял из себя жалкое
зрелище, вероятно, им не пользовались даже в купальные сезоны.
К прибрежным камням прилипла зеленая тина и стелилась по дну,
как волосы утопленника. У воды была сложена куча пустых ПЭТов
и смятых сигаретных пачек. Нева смердела, как и все реки в больших
городах.

После скромного завтрака на пустынном пляже я отправил Софи в
экскурсию по музеям, а сам подогнал Девочку к центральному входу
в терапевтический корпус и стал ждать.

Значит, я проехал более трех тысяч километров, трачу личные деньги
только для того, чтобы снова получить только уши от йуха... Странная
история получается с этим профессором...

Но я все-таки не терял надежду, что он выполнит свое обещание,
прервет отпуск и приедет в госпиталь на встречу со мной в четверг
или пятницу. Ночью со мной в машине спала Софи. Она накупила море
всяких продуктов, накормила меня и сказала, что одной в гостинице
ей не уютно.

В четверг я проснулся от холода. Девочку с крышей накрыло толстым
матрасом снега. На улице все уже одели зимние пальто и меховые
шапки, а я согревался чисткой снега с машины.

– Ты, что ли, живешь тут? – ко мне подошел вахтер лечебного корпуса,
молодой спортивного вида паренек. – Гляжу: вчера был, сегодня...

– Я Знаменского жду, – ответил я.

– А! Ну, этот может и за границу усвистать... – вахтер подозрительно
осмотрел сугроб, впритык к которому была поставлена моя Девочка.
– А ссать ты сюда не ходи. Ходи вон туда, за деревья...

Днем Софи отпросилась в Петродворец, я отвез ее на автовокзал
и снова заступил на дежурство. Хорошо ей там в городе позолоченных
фонтанов! А я здесь слежу за каждым входящим в здание пожилым
человеком, вскакиваю и узнаю у вахтера, не Петр ли это Алексеевич?

Вечером я поужинал уличными шашлыками и томатным соком. Софи принесла
мне «мерзавчик» петербургской водки, тем и полегчало на душе.
Ночь наступила слишком внезапно. Было еще восемь часов, когда
окончательно сгустились сумерки и на территории госпиталя все
как будто вымерло. Софи мирно заснула, сложившись буквой «Г» на
заднем и переднем пассажирском сиденье. Я чуть-чуть отклонил свою
спинку и тоже стал немного кемарить. Только в колонках еле слышно
похрипывал Шевчук.

Внимание мое привлекло легкое шуршание ног по свежему снегу. Я
открыл глаза: к терапевтическому корпусу по освещенной аллее подходила
молодая высокая женщина в теплом плаще. Она поднялась по ступеням
и вызвала дверным звонком вахтера, который ушел в другой конец
коридора смотреть телевизор. Вахтер с сонными глазами узнал ее
через стеклянную дверь, вышел на крыльцо, а потом показал ей в
сторону меня. Эта женщина скорее всего и была секретарша профессора.
Я выскочил из Девочки и подбежал к ним на крыльцо.

– Вы кто? – испуганно спросила женщина.

– Журналист из Челябинска, Артур Макаров...

– Проходите, – пригласила она.

Мы поднялись в приемную Знаменского. Светлана оставила меня в
дверях, а сама скрылась у него в кабинете. Послышался шелест бумаг,
открывались, закрывались шкафчики. Свет секретарша так и не зажгла.

– Петр Алексеевич просил извиниться перед вами, – донеслось из
глубины профессорского кабинета. – Он, к сожалению, не может встретиться
с вами. В этот раз...

– Что значит, не может встретиться? – вскипел я. – Мы договорились
с ним... Я нашел деньги, приехал специально в Петербург, два дня
прозимовал тут у вас на крыльце, а теперь оказывается, что он
не может встретиться со мной! Это шутка, что ли?!

В проеме показалась Светлана. Она уже скинула свой зимний плащ
и оставалась в бежевой блузке, открывающей больше половины ее
высокой груди, и короткой юбке. Ее тонкие стройные ноги облегали
шерстяные колготки.

– Никто здесь не шутит, – сказала строго секретарша. – У Петра
Алексеевича появилось срочное дело, и он уехал из города.

– Какие могут быть дела?! – не унимался я. – Он что, не мог сказать
об этом раньше?.. Когда он приедет?

– Это не известно, – Светлана снова скрылась в темном кабинете
и, судя по звукам, стала щелкать на компьютере.

– Что значит, не известно?! Дайте мне его адрес, и я все узнаю
у домашних!

– Я не могу вам ничего дать... Уходите.

И в этот момент сзади кто-то сбил меня с ног. Я оказался на полу,
придавленный двумя сопящими тушами. Какой-то кретин выворачивал
мне правую руку, а его напарник искал под моей курткой пистолет.
Когда «Смит-и-Вессон» оказался у него, они вдвоем стали заламывать
мне руку. Боль была адская. Я готов был зубами зажевать пыльный
ковер, на котором лежал. Непонятная тень мелькнула в кабинет Знаменского,
послышался возмущенный возглас Светланы, потом шум падающих стульев...

Из последних сил я изловчился и свободной рукой ущипнул за пах
одного из козлов у меня на спине. Хватка на мне ослабла, я перевернулся
на бок и врезал лбом по глобусу второму из нападавших. Из его
пробоины под короткой стрижкой брызнула кровь... Двое китайцев
выли от боли, я скинул их с себя и заскочил в профессорский кабинет.
Третий узкоглазый одной рукой держал за волосы секретаршу, а другой
пытался что-то выщелкать на компьютере.

– Код! Код! – орал он по-русски.

Я лягнул его с полуоборота в затылок. Китаец, отпустив Светлану,
отлетел в угол, развернулся и птицей бросился на меня. Я пропустил
два удара в голову. Подсечка, и узкоглазый уже лежал на длинном
столе, который был пристроен к профессорскому.

– Скорее! Здесь есть дверь в актовый зал! – закричала секретарша.

– У них мой пистолет! – рявкнул я, опуская свой кулак на широкую
скулу азиата. Китаец ненадолго потерял сознание. Еще бы! Я этим
же кулаком в армии разбивал трехлитровку на голове Гренадера!

– Скорее! – звала Светлана. Мы с ней выскочили в дальнюю дверь
и оказались перед кафедрой актового зала. Надо было пересечь его,
чтобы оказаться в коридоре. А сзади уже ломились двое желторожих.

Дверь из актового зала оказалась на замке, я вышиб ее ногой, и
мы побежали к запасной лестнице. А по парадной на этаж уже поднялся
вахтер, вооруженный боевым пистолетом. Не останавливаясь, мы спустились
по несчетному количеству ступеней вниз, сунулись в черную дверь
– к засову на ней был присобачен огромный амбарный замок.

– Скорее к вахте! – крикнула секретарша. Наверху прогрохотали
несколько выстрелов.

– Нет, давай в окно! – я отстегнул шпингалеты и рванул на себя
раму. Окно свободно открылось. – Выпрыгивай и беги к красной «девятке»
на крыльце!

Софи ждала меня у машины и с волнением рассматривала окна на третьем
этаже, за которыми трещали одиночные пистолетные хлопки. Мы появились
у нее за спиной.

– Быстро в машину! – скомандовал я. – Открой Свете заднюю дверь!

Девочка заурчала и рванула на задней передаче к выезду с территории
госпиталя. За нами бежал, задыхался и с досады стрелял из моего
«Смита» один из китайцев. Я развернулся уже только на площадке
перед воротами. Желторожый потерялся в белой снежной мгле.

– Вот это да! – протянула Софи на переднем сиденье.

– Кстати, познакомься, это Светлана, секретарь Петра Алексеевича.
Фамилии ее я не знаю. А это София, моя подруга, – представил я
женщин друг другу.

– Очень приятно, – откликнулась Светлана. – Юшкова моя фамилия...

– А у вас всегда так бывает? – спросила Софи. – Выстрелы, погони...

– Лично со мной в первый раз, – призналась Светлана. – Хотя Петербург
и считается криминальной столицей... Кто эти люди?

– Это китайцы, – ответил я. – Они перерезали в Челябинске всех
вичей, которые лечились у Знаменского.

– Да, да, – Юшкова покивала головой. – У нас здесь тоже были несчастные
случаи с инфицированными. Петр Алексеевич предупреждал меня, что
это может произойти и со мной, когда я пойду в кабинет...

– Что ты там искала? – спросил я.

– Собирала кое-какие документы. Дело в том, что Петр Алексеевич
перешел на полулегальное положение, и ему понадобились некоторые
научные работы и разработки...

Я закурил сигарету, никто из женщин не протестовал.

– Надеюсь, теперь ты скажешь мне его адрес?

– Да, скажу, – согласилась Юшкова.

Мы решили, что теперь нам небезопасно появляться в «Охтинской»,
и поехали на квартиру к Светиной маме. Она приняла нас, как дорогих
гостей. Накормила перед сном и не о чем особо не расспрашивала.
А утром я покинул спящих женщин и поехал домой к Знаменскому.

Профессор жил на четвертом этаже старого некогда элитного дома.
Я нажал кнопку его дверного звонка, подождал несколько минут,
снова нажал. Дверь мне так никто и не открыл. Это было неожиданно,
потому что вчера Света заверяла меня, что Знаменский должен быть
дома. По крайней мере, до выходных, когда он собирался перебраться
к себе на загородную дачу. Ну, что ж, мне не привыкать ждать!
Я спустился снова в свою Девочку и включил Шевчука.

Через два часа из подъезда вышел маленький аккуратный старичок.
Он с поклоном поздоровался со старушками, тусовавшимися на промерзшем
крыльце, и направился в сторону автостоянки. Я сразу же понял,
что это он.

– Петр Алексеевич? – окликнул я его сзади. Старичок вздрогнул
и прибавил хода. Он уже собирался запрыгнуть в свою подержанную
29-ую «Волгу», но я опередил его и придержал рукой дверцу автомашины.

– Петр Алексеевич, по-моему, бессмысленно бегать от меня, – сказал
я. – Вы не захотели со мной встречаться в госпитале, не открыли
мне сегодня дверь, а между тем если бы не я, то вчера вечером
Вашей Свете, возможно, оторвали бы голову...

– Она жива? – спросил старичок.

– Она-то жива, – ответил я. – Но мертвы восемь ВИЧ-инфицированных,
которых Вы лечили. Кроме того, Вы обещали мне аудиенцию в четверг-пятницу,
и вот я здесь.

Знаменский недоверчиво посмотрел на меня.

– Документы у вас есть? – спросил он.

– Конечно, есть, – я протянул ему свое служебное удостоверение.

Старичок внимательно рассмотрел подписи в моей «ксиве», круглую
печать...

– Скажите, а сложно подделать такой документ? – спросил он.

– Это не подделка, – ответил я. – Я сам его набрал на компьютере.

Профессор тихо рассмеялся.

– Честность – залог взаимности, – произнес он. – Что ж, Артур,
садитесь в машину. Мы поедем в одно место, где можно будет спокойно
поговорить.

– Я поеду за Вами следом. У меня тут своя малышка, – предложил
я. – Только не пытайтесь удрать!

Петр Алексеевич перевез на загородную дачу все свое семейство.
Жену, двух дочек с мужьями, четверых внуков. Мы поднялись с ним
в рабочий кабинет на второй этаж и закрыли дверь на ключ. В кабинете
пахло старыми обоями и реактивами. На полках книжного шкафа, который
занимал всю боковую стену, пылились вековые фолианты с поблеклыми
тиснеными корешками. В дальнем углу располагалась мини-лаборатория,
в которой жили морские свинки. Парочка из них была препарирована
в стеклянных ванночках с хлороформом. Сознание можно потерять.
Я приглядел для себя глубокое кресло и опустился в него.

– Располагайтесь, где удобно, – разрешил хозяин кабинета. Сам
он сел за рабочий стол и включил компьютер. – Если не возражаете,
я проверю свою почту...

Пока Знаменский ковырялся в е-мейле, я достал из своей сумки блокнот
с ручкой и раскрыл его на чистой странице. Все было готово для
приема информации.

– Так о чем вы хотели узнать? – спросил наконец профессор, оторвавшись
от компьютера. – Значит, вы говорите, что в Челябинске погибли
восемь инфицированных, которые лечились у меня? Боря Книппер уже
звонил ко мне и рассказывал о трагической гибели его сына. Жалко
Игоря, толковый был парень... Кто же еще погиб?

Я рассказал Знаменскому о том, что Апраксину с его подругой оторвало
головы в автомобильной аварии на дороге Челябинск-Курган. Рассказал
о том, что Александру Пуксину нашли по отдельности: голову в мусорном
баке, тело в целлофановом мешке в реке. Причем, голову ей, возможно,
отпилили ножовкой по металлу. Рассказал о том, как погиб Мак,
которому, вероятно, помогли высунуться из поезда и шибануться
о железнодорожный столб. Рассказал о том, как практически у меня
на глазах некие граждане КНР проникли на виллу челябинского воровского
авторитета и кухонным топором отрубили голову его сестре – Ирине
Ляховой. Рассказал о том, как ее муж, Семен Ляхов, искал непонятно
чего у меня, а потом сдался на поручительство ФСБ. И вспомнил
наконец-то про Олега Зотова, которого связали и положили под электричку
на рельсы. От волнения я автоматически полез в карман за сигаретами,
и профессор разрешил мне курить в кабинете, а сам отказался. Свою
прелюдию я закончил тем, что стало известно сыщикам, расследующим
погром в Архангельском медтехникуме. А именно то, что в его лаборатории
проводились какие-то секретные опыты над людьми...

Знаменский неприятно поежился от этих слов.

– Вижу, Артур Артурович, вы уже и так все знаете, и я ничего нового
не могу вам рассказать... – произнес он доверительно. – Я действительно
приехал в Челябинск для того, чтобы закончить свои изыскания в
области человеческого ДНК. Мне предложили прочитать лекции в вашей
академии и возможность продолжить работу в лаборатории медицинского
техникума. И я решил, что это довольно-таки спокойное тихое место,
где мне не будет никто мешать.

– А Вы искали спокойного тихого места?

– Да, искал. Дело в том, что каждая научная разработка вынуждена
проходить под прессингом... Под прессингом, которого не выдержит
не один ученый. А мне нужно было несколько месяцев, чтобы поработать
в спокойной обстановке, подальше от людей. Не поймите меня превратно.
Когда же я закончил работу, Зотов был моим первым пациентом, на
котором я испытал свой новый препарат.

– Значит, Панацея, все-таки существует?! – вырвалось у меня.

– Панацея? Ха! Теперь я понимаю, что вы хотите от меня. Вы ищите
панацею от СПИДа. А СПИД – это и есть Панацея...

Я недоуменно посмотрел на Петра Алексеевича. Уж не спятил ли старый
индюк?!

– ...от человечества. Да, Панацея от человечества! – продолжил
он. – Вы заметили, как избирательно СПИД уничтожает породу homo
sapiens и не трогает других животных. Даже внутри человеческого
общества он поражает только самых худших: шлюх, наркоманов, гомосексуалистов...

– Очень странно слышать этот от профессора с мировым именем, –
заметил я.

– И тем не менее это так. И я никогда не искал панацею от СПИДа.
Она существовала всегда... Я проводил исследования с человеческими
ДНК, занимался генной инженерией и случайно пришел к выводу, что
клетка иммунной защиты подлежит восстановлению на органическом
уровне. Первые опыты с Зотовым показали, что я был прав. После
нескольких сеансов, мы сделали анализы и не обнаружили ВИЧ ни
в крови, ни в костях, ни в структуре ДНК Зотова. Но я не хотел
сразу же афишировать это, нужно было провести дальнейшие разработки,
с другими инфицированными. И вдруг...

– Погром в лаборатории? – попытался подсказать я.

– Нет, – профессор немного сконфузился. – Честно говоря, погром
в лаборатории устроил я сам...

Это заявление основательно вдавило меня в кресло.

– Дело в том, – продолжал Петр Алексеевич, – что открытие такого
масштаба является достоянием России. Но какие-то тайные силы пытались
выйти на контакт со мной и выведать секреты... Поэтому мне пришлось
нанять грузчиков с рынка, чтобы они устроили формальный погром
в лаборатории, а я тем самым замел все следы своих экспериментов.

– Что за тайные силы? – спросил я. – Вы имеете в виду китайские
спецслужбы?

– Не знаю, не знаю, – ответил Знаменский. – Я не могу вам ответить
на этот вопрос. Если интересно, я буду рассказывать дальше.

– Конечно, – согласился я.

– К себе в Петербург я пригласил восемь человек из Челябинска
и области, чтобы продолжить свои опыты. Борю Книппера и его сына
я знал очень давно, остальных инфицированных я выбрал по принципу
состоятельности. Им все-таки надо было приехать в Петербург и
пожить здесь хотя бы месяц-полтора... Главной заповедью для них
было отсутствие огласки. Во-первых, я не хотел чтобы вокруг моего
открытия раньше времени поднялась шумиха. Во-вторых, я опасался
того, что мне могут помешать...

– Кто?! – не удержался я.

– Я не знаю, кто. Назовем их просто тайными силами.

В дверь постучали. Пришла жена Петра Алексеевича, полная, но не
старая женщина, и пригласила нас выпить чаю в гостиной. Профессор
отказался, и тогда она сказала, что чай нам принесут наверх. Через
две минуты в кабинете появилось лохматое рыжее чудо, которые было
старшим внуком Знаменского, и поставило на журнальный столик поднос
с чайным набором: двумя чашечками на миниатюрных блюдцах, двумя
чайниками и двумя вазами с печеньем и конфетами.

– Скажи бабушке, чтобы больше нам не мешали, – профессор шлепнул
по заднице мальчика и, когда за ним закрылась дверь, посмотрел
на меня. – Так на чем это я остановился?

– Мы говорили о тайных силах, – напомнил я.

– Ах, да. О тайных силах... Но мне больше нечего о них сказать.
Я экспериментировал с челябинцами, которые приехали ко мне в госпиталь;
все восемь случаев были удачными, и вдруг начались эти несчастья.
Сначала на пристани погибла Алиса Завьялова, дочка вашего вице-губернатора.
Я до сих пор не могу понять, как с ней такое могло произойти?
Прогулочным катером ей раздавило голову. Было много крови. Тело
упало в воду, его доставали водолазы. В милиции решили, что это
несчастный случай, но потом я получил известие о том, что в «Охтинской»
убили Егора Голубева, сына директора совхоза. Он уже прошел курс
основного лечения... И вот теперь вы рассказываете, что из всех
инфицированных, которых я вылечил, в живых остался только Ляхов.
А значит, мне все надо начинать с нуля, чтобы предоставить неопровержимые
доказательства в пользу своего препарата.

– Кстати, я могу посмотреть на него? – спросил я.

– На что? На препарат? Пожалуйста...

Петр Алексеевич открыл электронный замок стеклянного сейфа на
своем столе и извлек оттуда кассету с маленькими прозрачными ампулами.

– Это и есть ваша панацея от СПИДа, – произнес он и показал на
свет одну из ампул, в которую была впаяна зеленоватая жидкость.
– Панацея от СПИДа существовала всегда. Ее надо было просто открыть.

В этот момент оконное стекло гулко звякнуло, качнулась толстая
густая штора, в ней образовалось обгорелое пулевое отверстие,
профессор Знаменский схватился за руку, в которой только что держал
чудодейственную гранулу, и повалился на пол. Следом за ним упал
я. Прополз ниже плинтуса к окну и осторожно выглянул с края. На
крыше небольшого железнодорожного вокзала сидел стрелок со снайперской
винтовкой. Рассмотрев мой перепуганный глаз в окуляр, он не торопясь
поднялся со своей плешки и, наклонившись, засеменил к чердачному
окну.

Кровь хлестала из прострелянной ладони Петра Алексеевича. Он добежал
до медицинской аптечки, оставляя красно-бурые следы на полу, достал
бинт и начал перебинтовывать руку. По счастью, пуля прошла навылет
и застряла в противоположной от окна стене.

– Пожалуйста, помогите, – попросил профессор меня.

В дверь стучались перепуганные домочадцы.

– Это два, – произнес неожиданно Знаменский и потерял сознание.

Вместе с женой и зятьями мы привезли его в сельскую больницу.

– Господи, кто же это Вас так, Петр Алексеевич?! – запричитала
в операционной медсестра-старушка. – По живому ведь стреляли!

– По живому, – согласился Знаменский, лежа на больничной каталке.
– Надо продезинфицировать рану и посмотреть, не задета ли кость.
Сил нету, как больно.

Жена профессора смотрела на меня с некоторым опасением, словно
это покушение произошло по моей вине. Когда Петру Алексеевичу
почистили рану и сделали перевязку, врач предложил ему некоторое
время полежать у них в хирургическом отделении, соблазняя и отдельной
палатой и обслуживанием по высшему классу, но профессор отказался
и поехал домой. Перед самым моим уходом мы на несколько минут
остались с ним один на один.

– Интересно, кто это мог быть? – спросил как бы у самого себя
я. – Нетерпеливый снайпер какой-то оказался...

– А почем я знаю, – ответил Знаменский.

– Вы сказали: «это два». Что это значит?

Профессор с иронией посмотрел на меня.

– Мне сказали, что будет только три предупреждения, – ответил
он. – Первое произошло сразу же после вашего второго звонка, на
прошлой неделе. У меня заминировали машину. Вызывали саперов.
Взрывчатки в моей «Волге», сказали, было столько, что можно было
разнести пол улицы. А снайпер был вторым предупреждением...

– И кто же Вас предупреждает? – не унимался я.

– Тайные силы... Тайные силы... Да, и еще. Если вы все-таки будете
писать обо мне, попрошу дать мне материал на вычитку.

Я утвердительно кивнул в ответ.

От матери-Юшковой я позвонил в Челябинск Альберту Поку. Он внимательно
выслушал отчет о покушении на профессора. Причем, женщины при
этом безмолвно вздыхали и всплескивали руками. Потом я намекнул
Альберту, что моя работа в Питере полностью выполнена. Причем,
успешно. Пок одобрительно хмыкнул.

– Не хочешь говорить по телефону? – спросил он.

– Да просто не о чем говорить. Она существует.

Я перешел с телефонным аппаратом в туалет и прикрыл за собой дверь.

– Но ведь это же сенсация! – орал на другом конце провода Пок.
– Если этот твой хренов профессор действительно открыл Панацею
от СПИДа, значит, об этом надо раструбить на весь мир. Почему
он сам молчит? Это лучшее, что могло произойти в этом веке!

– Да подожди ты, – осек его я. – Мне не дают покоя эти китайцы.
Было бы легче, если бы ты раскопал какую-нибудь историю о древнем,
возможно, средневековом китайском клане, который отрубал головы
людям, вылечившимся от неизлечимых болезней. Было бы классно,
если бы у каких-нибудь монахов съехали крыши на этой почве и они
организовали орден по гильотинированию спасшихся. Все-таки странно,
что всем нашим вичам отрубили головы... Как ты думаешь?

– Извини. Никакого такого клана я не знаю. Да и ты бы не забивал
себе голову всякой херней. По-моему, эти китайцы просто звери.

– А этот стрелок на даче? С трехсот метров сквозь толстые шторы
он рассмотрел ампулу в руках Знаменского. Слишком уж у него серьезная
аппаратура...

– Вот с этим стрелком посложнее... – заметил Альберт. – Ну, что
я могу тебе сказать? Будь осторожен. Возвращайся поскорее в Челябинск,
здесь все обдумаем. Целую неделю не пью – жду тебя.

Я рассмеялся.

– Ладно. Наверное сегодня после ужина будем с Софи возвращаться.

– Деньги-то еще не все прогулял? – поинтересовался Пок.

– Вообще ничего не прогулял, – пожаловался я. – Зато пистолет
потерял.

– Как так?

– Оставил в кабинете у Знаменского, когда удирал от китайцев.

Я рассказал Альберту, как храбро сражался, защищая честь и здоровье
секретарши профессора, а Пок только расхохотался.

– Да ты не сражался, – заметил он. – Ты сам чуть не обосрался
и даже пистолет свой у них оставил. Ничего себе эти китайцы страху
напускают!

После ужина Софи пошла прогревать Девочку, а я зашел в комнату
к матери-Юшковой и предложил ей 50 долларов за междугородние переговоры.
Она на отрез отказалась от них, тогда я незаметно положил деньги
под салфетку на столе. То-то она будет проклинать меня, когда
найдет доллары! Светлана вышла к машине провожать нас.

– Что же мне теперь делать? – спросила она.

– Не знаю, поезжай к профессору на дачу, проследи, чтобы он нормально
вылечил руку и продолжайте дальше «экспериментировать».

Уже на дворовой автостоянке я заметил, что Софи сидит в машине
не одна. Кто-то накинул ей удавку на шею и с силой придерживает
сзади. Я хотел запрыгнуть в Девочку, но кто-то другой жестоко
огрел меня по голове. Словно кирпичом. В глазах моих помутнело.
Я еще немного приподнял голову, с туманом в глазах увидел, как
китаец запихивает Юшкову в черный «Мерседес», и повалился на асфальт.

Я очнулся в темном сыром каземате на чем-то прелом и вонючем.
Поднял голову: Софи и Светлана испуганно прижались в углу. Чувствовалось,
что где-то рядом за стенами протекает река. Потолок, в котором
архитектором было милостиво оставлено маленькое продувное окошко
с двумя зубьями решеток, покрылся инеем. Подо мной был старый
матрас, единственный в камере. Из его тщедушной задницы торчали
еловые иголки.

– Где это мы? – спросил я

– В подвале Петропавловской крепости, – подал голос от массивных
металлических дверей сухонький старичок с забинтованным запястьем.

– А, и вы здесь, – я узнал профессора Знаменского. – А что, в
Петропавловке есть подвал?

– Еще какой! – воскликнул Петр Алексеевич. – В несколько этажей.
Сюда не водят экскурсии, и вообще, хоть закричись, никто не услышишь.
При Александре Третьем строили для особо опасных народовольцев.
Тех, кого невозможно было сломать.

– А мы-то здесь причем? – удивился я.

– А это вы спросите у наших тюремщиков. Какой лярвы они нас сюда
заточили?! Со мной-то все понятно: они устроили у меня на даче
погром, искали ампулы с «Анти-ВИЧем»... А вы то здесь при чем,
не понимаю?

– Нашли ампулы-то?

– Нет, не нашли, – профессор схватился за свой живот. – Я их проглотил.
Перед самым погромом проглотил...

Я иронически посмотрел на Знаменского.

– Я не пойму только одного: причем здесь китайцы?

– Все очень просто, – профессор повертел в руках какой-то старый
гвоздь. – Китайцы, а их у вас в Челябинске – пруд пруди, вышли
на меня еще в Архангельской лаборатории. Я сразу же понял, что
имею дело со спецслужбами, потому основной их интерес касался
моих новых разработок... Когда же я дал им достойный отпор, они
установили за мной слежку. Несколько раз по утрам я замечал, что
ночью кто-то рылся в моих бумагах... Потом они вышли на меня в
Петрограда и...

М-да, в Петрограде была суббота. По набережным гуляли отдыхающие,
в знаменитую крепость заходили экскурсии с гостями города, а мы
сидели в ее подвальном каменном мешке, и никто не мог помочь нам.
Первый раз в жизни я попал в такое глупое и унизительное положение.

Женщины наши совсем замерзли, я предложил им спалить под окошком
матрас, но от него завоняло еще больше, и мы отказались от этой
затеи. Я подтянулся на двух ржавых клыках, вбитых в камень, и
выглянул в окошко. Оно выходило в другую камеру этажом выше, темную
и глухую. У нас в полу тоже было сделано окошко, и оно тоже выходило
в тюремную камеру.

Я бросил вниз камешек. Оказалось, что нижняя камера почти до половины
заполнена водой. Это была Нева. Невская вода. Северная красавица
Пушкина, которая просочилась в старые тюремные казематы и отстаивалась
там, где век назад загибались люди.

Я двинулся к двери и с размаху ударил кулаком в железные ставни
окошка, через которое при царе передавали заключенным баланду
и воду и забирали полные параши. В коридоре никто не отозвался.

– Суки узкоглазые! Желторожие! – заорал я в забитую столетним
мхом узкую щель, в которую черт глаза выколет. – Ублюдки, мать
вашу! Я что, по-вашему, должен срать себе в штаны?! Выдайте горшок
наконец!

Психологическая атака не сработала, в коридоре даже капля с потолка
не упала, зато женщины наши рассмеялись до слез. А смех – это
всегда хорошо. Смех согревает.

– Судя по всему, – сказал я профессору, – это третье предупреждение
Вам...

– Да, – прискорбно согласился он.

Я обходил нашу камеру по периметру. Где-то все равно должен быть
шанс, не существует положения, из которого не было бы выхода.
Сырые холодные стены – оплот самодержавия – простояли полтора
века и простоят еще в десять раз больше. Я столько не проживу.
Маленькие окошки – в потолке и полу, – и те были зарешечены. Тусклого
света, который проникал сквозь верхнее окошко, едва хватало на
то, чтобы мы могли немного ориентироваться в каменном мешке.

Китайцы нашли самое оптимальное место для нашего заточения, чтобы
никто никогда не нашел четверых замерзающих пленников. Достаточно
было сломать волю одной из наших женщин, чтобы профессор пошел
на попятную и согласился на условия узкоглазых. По крайней, мере
они считали именно так.

Я осветил спичкой нижнюю камеру, и мы все увидели, что на поверхности
воды плавают старые доски. Значит, вода пришла сюда совсем недавно.
Древесина – скорее всего это были тюремные столы или койки, –
еще не успела как следует намокнуть и пойти ко дну. Нам оставалось
только каким-нибудь чудом выставить зубья решетки в нижнем окошке,
собрать с поверхности воды доски и развести костер.

Железные прутья основательно проржавели, один из них я без труда
выбил ногой. Со вторым надо было повозиться. Лет десять. В полутемноте
я нащупал на нем легкий, покрытый сухой ржавчиной подпил: какие-то
узники уже начинали работать над прутом, но так и не закончили
свою работу. Я достал перочинный нож и попробовал расшатать камень,
держащий зуб решетки. Работа была трудоемкая. Ничего-ничего, мне
тоже надо согреться. Я крошил застывший бетон прошлого века и
сам себе напоминал макаку. Через час камень уже шатался, как зуб
во рту у первоклассника. Но его еще невозможно было выдернуть.
Я закурил сигарету, передохнул и снова взялся за дело. Надо было
воспользоваться подпилом и немного согнуть прут решетки, чтобы
он выпал из паза. На помощь мне пришли Петр Алексеевич и Софи.
Профессор мог тянуть только одной рукой, Софи продолжала скрести
ножом под камнем и расшатывать его. Наконец железный прут поддался
и мы вырвали его из окошка.

– Передохните, профессор, – сказал я и полез головой вниз в окошко.

Софи и Светлана держали меня за ботинки, а я собирал с поверхности
воды доски, вполне пригодные для костра, и передавал их между
ног наверх. Досок было много. В них еще торчали ржавые гвозди.
Вероятно, ими был заколочен какой-нибудь вход или окно в Петропавловских
подвалах, но волной их вырвало и принесло в камеру. Последнее,
что я увидел прежде, чем выбраться обратно наверх, была открытая
дверь нижней камеры.

Мы развели костер и согрелись за считанные минуты. Женщины заулыбались
и перестали быть похожими на олигофренов.

И тут откуда-то сверху стала доноситься музыка. Песня. Пел Филипп
Киркоров. Я сразу же вспомнил веселую историю про него. В один
из своих приездов в Челябинск Филя давал интервью журналистке
с одной из местных радиостанций. Она задает ему вопрос, типа:
«Как Вы отнесетесь к тому, что сейчас внезапно на сцене появится
новый исполнитель, более талантливый и популярный, чем Вы, и его
начнут раскручивать сильнее, чем Вас?» «Такого не может быть»,
– отвечает Киркоров. «Почему?» «У меня жопа-то больше...» – незамедлительно
комментирует Филя, и в студии повисает пауза. Журналистка с ужасом
думает, что сейчас это услышали тысячи провинциальных радиослушателей,
непривыкших к таким выпадам. «В каком смысле?» – спрашивает обалдевшая
журналистка. Нормальная женщина давно бы уже покраснела до лакированных
ногтей на ногах, провалилась бы сквозь землю или просто выбежала
из студии, но я не встречал среди журналисток ни одной нормальной
женщины. «А в том смысле, – отвечает Киркоров, – что я уже 15
лет на сцене, у меня больше опыта и все такое прочее...» И тут
до журналистки доходит, что он сказал ей совершенно не то, что
она услышала, а – «У меня ж опыта больше...» Просто совпадение
получилось интересное.

Дурацкая песня все напористее и напористее прорывалась в нашу
камеру с верхних этажей. По идее, если она пробивалась к нам,
то мы могли бы также напрячь свои легкие и гаркнуть в четыре голоса,
чтобы наверху услышали нас. Но, во-первых, это было бы смешно.
А во-вторых, кто его знает, может быть, Киркорова нам включили
наши тюремщики. Настоящая китайская пытка получалась.

Я закурил сигарету и сел в углу, прислонившись к стене. Мне все
время не давало покоя то, что я видел внизу. Возможно, это был
выход из положения. Возможно, даже хороший выход. В любом случае
я должен был попытаться, рискнуть испробовать ананасы в шампанском,
которые достаются смелым. Наглость, говорят, города берет. Может
быть, на силе наглости мне удастся пройти по ледяной воде, подняться
по лестнице на наш этаж и оказаться с другой стороны нашей двери.

Ко мне подсела Софи.

– Внизу открыта дверь, – сказал я ей.

– Где «внизу»?

– В камере под нами, – я затушил сигарету о стену. – Может быть,
мне удастся найти лестницу на наш этаж и тогда я открою камеру.

– Ты с ума сошел! – запротестовала Софи.

Я окунулся в совершенно необычную среду. То ли разряженный космос
где-нибудь на подлете к Сатурну, то ли ванная с полярными пузырьками.
Плавки, единственное, что на мне оставалось, впились в тело. Мышцы
спины и ног напряглись. Я встал в полный рост, воды в камере было
мне по грудь. Можно было свободно передвигаться.

– Как вода? – спросила сверху Софи, заглядывая в маленькое тюремное
окошко.

– Нормально. Плюс 10-15.

Мне передали сверток с моей одеждой.

– Артур, может быть, лучше вернетесь? – спросил Знаменский, просовывая
голову в окошко.

– Все нормально, профессор, – заверил я его. – Ну, я пошел.

Я вышел из камеры и оказался в не менее мрачном коридоре, оба
конца его скрывались далеко в темноте. Интересно, в какую сторону
мне лучше всего идти? Где находится лестница на верхние этажи
подвала? Есть ли она вообще в этом тайном подземном остроге?

Странно, в Петербурге проживают миллионы людей, и подавляющее
большинство из них даже не догадывается о существовании подземных
казематов под Петропавловской крепостью, и почему-то именно мне
приходится теперь пробираться по затопленному коридору и искать
выход из этого подвала. В коридоре на поверхности воды плавало
также много досок. Откуда они здесь взялись? Создавалось впечатление,
что совсем недавно они были еще вбиты в стену, а потом речной
поток выбил их и разбросал по подземелью. В любом случае только
благодаря им нам удалось разжечь костер и согреться назло китайцам.
Я решил двигаться вправо от выхода из камеры. С той и с другой
стороны находились открытые двери в пустые казематы. Вполне возможно,
в них сидел кто-то из великих, а теперь мимо них двигаюсь я...

Мне позарез хотелось выйти в конце концов на широкую каменную
лестницу, ведущую вверх... Ну, хотя бы ржавую пожарную стремянку,
которая бы удержала мой вес... Ну, хотя бы люк над моей головой,
открытый люк... И даже веревку не надо опускать!

Я любой ценой готов был выбраться из этого чудо-подвала с почерневшими
сводами потолков. Я совсем забыл про холод, про тысячи кинжалов,
которые вонзались в меня со всех сторон, про пираний ноябрьской
Невы. Уровень воды стал спадать. Значит, я все-таки шел правильно,
к выходу.

Наконец своими бесчувственными пятками я почувствовал первую ступеньку,
коридор, пол которого был сложен из крупного булыжника, стал медленно
подниматься. Ступенька, два-три шага в тяжелой воде, ступенька,
снова два-три шага... Я прошел наверное метров пятьдесят, пока
вода опустилась до пояса. Надо было прибавить скорость, иначе
скоро я превращусь в карликовый айсберг...

Последние 10 шагов до края воды я бежал, насколько это можно было
назвать бегом. Выбравшись из судорожной вязи, я первым делом выхватил
из свертка рубашку и стал ею растираться.

Под сухой одеждой по всему телу пробежал легкий огонек, силы быстро
восстановились и утроились. Дальше надо было действовать осторожнее,
в этих пустых коридорах любой звук приобретал силу лавины. Кто
его знает, вдруг он долетит до китайцев раньше того, как я разделаюсь
с ними. Я прижался спиной к стене и двинулся вперед. Но тут позади
меня раздались легкие всплески, словно кто-то двигался за мной
следом. Я присел. Человек уже гнал волну недалеко от меня. Я чиркнул
спичкой. Из воды выходила Софи. Одежда ее была сложена, как и
у меня, в сверток, который она держала над головой.

– Скорее сюда, – крикнул я, стащил с себя кожаную куртку и закутал
в нее посиневшее, дрожащее тело Софи.

– У-ух! Я не думала, что будет так холодно, – Софи размотала свой
сверток и быстро стала одеваться.

– Куда же ты, дура, полезла?! – выругался я.

– За тобой, – спокойно ответила она. Я раскурил для нее сигарету,
Софи сделала две отрывистые затяжки, грудь свело от переохлаждения.
Когда Софи выходила из воды, она была похожа на антарктическую
Венеру в розовом нижнем белье. Сейчас она напоминала мокрого кролика,
сжавшегося в комок. Только бы Софи не схватила воспаление легких!
Надо было двигаться, чтобы разогреться, я взял ее ледяную руку
в ладонь и потащил за собой в темноту. Через тридцать-сорок метром
мы оказались перед сырой черной стеной. Это был тупик или поворот
коридора.

– Я так и знала, что ты пойдешь вправо от камеры, – сказала неожиданно
Софи, когда я зажег спичку и осветил долгожданную лестницу, ведущую
на верхний этаж. Я насчитал восемь ступеней в одном пролете и
затушил спичку. Мы стали подниматься в полной темноте. На площадке
лестница поворачивала, я поднялся еще на восемь ступеней, нащупывая
их ногами. По крайней мере, я теперь знал, где находится источник
музыки – за углом, в 20-25 метрах от нас. Я передал Софи металлический
прут, который мы вырвали с ней из окошка в нашей камере, лег на
пол и выглянул в коридор, где находилась камера с профессором
и Юшковой. Неподалеку был расположен «блокпост» узкоглазых: магнитофон,
стул, мощный электрический фонарик. Часовой-китаец задремал на
стуле. Я бесшумно подошел к нему и приставил к горлу нож. Китаец
проснулся, глаза его испуганно забегали, это был другой китаец,
не из тех, что следовали за нами из Челябинска.

– Сиди тихо, – сказал я в надежде, что он понимает по-русски.
Софи переняла из моей руки нож и осталась следить за узкоглазым,
а я вооружился электрическим фонарем и, не включая его, двинулся
по коридору в сторону нашей камеры.

Второй китаец поливал стену в десяти шагах от «блокпоста». Он
увидел мою тень раньше, чем я хотел бы этого, заправил рубашку
в штаны и с криком бросился на меня. От шикарного удара бамбуковой
палкой фонарь выпал из моих рук. Я отлетел к стене и пропустил
два коротких удара в ребра, третий пришелся мне по затылку – узкоглазый
просто опустил свою дубину сверху. Он дрался, как обезьяна: быстро,
ловко. Я заметно уступал ему. Мой выпад вперед привел к тому,
что китаец изогнулся и звезданул мне дубиной промеж глаз. Слезы
и кровь залили лицо. Я отбросил его зуботычиной, но узкоглазый
снова вернулся, пнул мне по почкам и сбил с ног. Удары бамбуковой
дубиной прилетали со всех сторон.

Неплохо их там учат в Шаолине, подумал я и навалился всей массой
на узкоглазого. Он скатился на каменный пол, попробовал вывернуться
из-под меня, но куда там! У русских свой прием – «медвежий капкан».
Из него может выбраться только другой русский, более сильный и
злой, но уж точно не китаец. Он бил меня свободными руками и ногами
по бокам и спине, пытался огреть меня своей дубиной по затылку,
а я, уставший и злой, просто душил его своим весом.

Наконец сопротивление подо мной стало стихать, напоследок я врезал
китайцу по морде и поднялся по стенке, по стенке. Бой основательно
вымотал меня. Надеюсь, здесь больше нет узкоглазых?!

– Профессор, – крикнул я. – Вы где?!

По счастью, фонарик оказался исправным. Я включил его, луч выхватил
два ряда железных дверей – с той и с этой стороны. Знаменский
и Юшкова подали голос. Дверь была просто закрыта на засов.

– Как вы? – спросил Петр Алексеевич. – Не замерзли в воде?

– Я – нормально, а вот Софи, боюсь, простудилась...

Профессор и Светлана щурились от яркого света моего фонаря.

– Боже мой, – произнес Знаменский, переступая через обработанного
тюремщика.

Мы вышли через темные своды к китайскому «блокпосту», Софи продолжала
держать нож у горла узкоглазого часового.

– Вы говорите по-русски? – обратился к нему профессор. Китаец
молчал.

– Хорошо, – сказал Знаменский. – Тогда будем говорить по-китайски...

Он задал ему длинный выразительный вопрос, который иначе, как
перешептывание иероглифов, не назовешь. Китаец охотно ответил.
Петр Алексеевич подозрительно посмотрел на него и снова что-то
спросил по-тарабарски.

– На улице сейчас утро, – перевел нам профессор. – Суббота. За
камерой оставили следить только этих двоих. Остальные уехали спать
в консульство. К девяти часам они должны вернуться в подвал и
продолжить разговор со мной.

– Надо скорее уходить отсюда, – выдала Светлана. – Я не хочу снова
оказаться в камере.

Знаменский снова обменялся парой фраз с узкоглазым.

– Главный у них Джен Мон, – сказал профессор. – Полковник внешней
разведки.

– Вы знакомы с ним? – спросил я.

– Да. Пришлось познакомиться, – Знаменский перевел взгляд на желторожего.
– В последние месяцы я жил под слежкой китайской внешней разведки.
Все дело в препарате. Джен Мон предлагал продать ему права на
«Анти-ВИЧ». Как это ни странно, правительство КНР заинтересовалось
моим изобретением и подослало своих агентов. Но когда я послал
их на три буквы, прошу прощения за такой оборот, Джен Мон организовал
охоту на меня. Кто-то вторгался в мой компьютер и просматривал
файлы. Однажды в моем кабинете среди ночи был устроен настоящий
обыск, пропали архивные папки со старыми разработками, которые
не имеют никакого отношения к «Анти-ВИЧу». Джен Мон угрожал расправой
членам моей семьи, если я не соглашусь на их условия...

– Очень странно, что за Панацеей стали охотиться китайцы, – заметил
я.

– Изобретение Панацеи, как вы называете мой препарат, – профессор
иронически посмотрел на меня, – сродни изобретению атомной бомбы
в 40-х годах. «Анти-ВИЧ» – это национальное достояние. Какая страна
завладеет его секретом, та и будет диктовать условия другим странам.
Править на мировой арене в двадцать первом веке. Понимаете? Поэтому
спецслужбы разных государств головы готовы положить, чтобы украсть
технологию получения «Анти-ВИЧа».

Мы поднялись на самый верхний этаж подземелья. С одной стороны
коридор заканчивался огромной выбоиной в стене, которая была плотно
зарешечена вертикальными прутьями. Вид из выбоины открывался потрясающий.
Спокойная гладь Невы, восходящее солнце, оживающее движение на
улицах, на Васильевский остров уже опустили мосты. Хотелось высунуть
голову между прутьев и гаркнуть на весь мир. Господи, как хорошо!
После сырой ночи в подземелья я увидел нарождающийся день. С реки
несло холодом. Оживляющим холодом. Я подвел на веревке пленного
китайца и ткнул его мордой в городской пейзаж.

– Смотри! Ваша Великая стена, конечно, тоже ничего, но где ты
еще увидишь такие проспекты?! В твоем вонючем Пекине пёрнуть негде
– полквартала задохнется. А здесь!..

Китаец ничего не понял из моей грубой, но искренней речи.

– Нам надо поторапливаться, – предложил профессор.

– Да-да, конечно, – согласился я.

В коридоре затрещали и зажглись электрические фонари по краям.
Где-то на вахте крепость-музей начинала свой новый экскурсионный
день. В выходные здесь группы ходят одна за другой. Мы свернули
налево и оказались нос к носу с шеренгой вооруженных бамбуковыми
дубинами китайцев. Впереди них стоял приземистый узкоглазый ублюдок
с острой бородкой, в которую закралась седина. Мы остановились
перед ними в нерешительности.

– Знакомьтесь, это и есть Джен Мон, – представил Знаменский приземистого
желтомордого ублюдка.

– Здравствуйте, – буркнул тот по-русски. – Вам уже не нужна прогулка.
Профессор, сегодня я хочу сказать, что мои люди искали все на
вашей даче. Лекарства нет. Где оно? Мы следим за вашей семьей.
Мы не хотим никого убивать.

– Вы убили и так много людей, – ответил Знаменский.

– Это была вынужденная мера. Вы вылечили их, они могли рассказать
об этом...

– Вы зверски убили их, – высказался профессор.

– Это была вынужденная мера, – Джен Мон снял веревку с шеи нашего
китайца и оттолкнул его в сторону своих бойцов. – У вас красивые
женщины. Я бы хотел пригласить вас к себе... в кабинет.

Узкоглазые отобрали у меня фонарь, нож и металлический прут, обыскали
карманы у всех остальных и развернули нас обратно в подвал. Кабинет
Джен Мона был оборудован на верхнем этаже подземелья, в одной
из камер. Заработал мини-генератор, темницу обласкал тусклый полуживой
свет. Нам предложили сесть

– Моя просьба касается и вас, Артур Макаров, – полковник внешней
разведки КНР посмотрел мне в глаза.

– А я-то здесь при чем?

– Вы сами знаете, при чем здесь вы, – Джен Мон сверлил меня своими
маленькими глазенками.

– Понятия не имею, – ответил я.

Китайский полковник перевел взгляд на профессора, потом на Юшкову,
потом на Софи.

– Вы знаете, – произнесла неожиданно она. – Мне упорно не дают
тут слова, но я все-таки хочу напомнить об ответственности за
то, что вы совершаете. Какое вы имеете право держать нас в этом
подвале, проводить обыски, допрашивать?..

– Но ведь вы освободились из камеры, – попробовал защититься Джен
Мон. – И чуть-чуть не убили моего офицера...

– Если бы я знал, что это офицер... – я не окончил фразу: в коридоре
началась стрельба.

Полковник как-то вульгарно выругался по-китайски и с пистолетом
наголо выглянул из своего кабинета. Кто-то сбил его с ног и отбросил
назад, к нам под ноги. Джен Мон выматерился по-китайски. Попытался
подняться на ноги, но в кабинет ворвались трое вооруженных молодцев
и разложили его на полу.

– Уведите его, – скомандовал вошедший за ними следом человек в
длинном зеленом плаще. Он повернулся к нам лицом, и я узнал вахтера
из военно-морского госпиталя.

– Доброе утро, профессор, – поздоровался он со Знаменским. – Вы
не пострадали? А, Светлана, здравствуйте!

Профессор смотрел на него, вытаращив глаза. Во взгляде его читалось:
вот уж кого не ожидал увидеть в подземелье Петропавловской крепости,
так это вахтера, с которым здоровался каждый день, приходя на
работу. Какое отношение он имеет к китайским спецслужбам и почему
пришел на выручку четырем пленникам?

Между тем «вахтер» достал из внутреннего кармана красное удостоверение
с двуглавым орлом, раскрыл его и поднес к нашим глазам. «Областное
управление Федеральной службы безопасности г. Санкт-Петербурга,
– прочитал я в документе. – Вихрев Владимир Юрьевич, майор». Вот
это было по-настоящему неожиданно! Значит, все это время ФСБ наблюдала
за нашим профессором, даже майора посадила к нему на вахту, а
теперь решила себя обнаружить, потому что...

Что?!

Потому что ситуация осложнилась?

Потому что профессора взяли в оборот спецслужбы КНР?

Потому что операция подошла к своему логическому завершению?

Потому что настал наконец момент показать, кто в питерском доме
хозяин?

Я сглотнул слюну.

– Все под нашим контролем, – заверил Владимир Вихрев, пряча удостоверение
обратно в карман. – Профессор и вы все свободны. Если кому-нибудь
нужна медицинская помощь... Как у Вас рука, профессор?.. Мы можем
отвезти Вас в больницу.

– Спасибо, не надо, – Знаменский протер вспотевший лоб. – Ну,
и водоворот.

– Если Вы не против, – продолжил майор, – наши люди проводят Вас
до дачи. Сейчас там заканчивается зачистка помещения, китайские
посты сняты, Ваша семья вне опасности. Ваша машина, Артур Макаров,
– обратился он ко мне, – находится на стоянке около выхода, все
в целости и сохранности. Вот ключи. Вы можете возвращаться в Челябинск.

– Вот так, без комментариев? – удивился я.

– Комментарии будут потом...

Мы вышли в коридор. Люди в штатском уводили пленных узкоглазых.
Операция была проведена чисто, без раненных и убитых. Я обнял
Софи и вывел на улицу ее через главный вход в крепость. Подул
холодный морской ветер. На стоянке действительно была припаркована
моя Девочка. Ее тщательно вымыли и снаружи, и внутри – видимо,
что-то искали. Но искали чисто.

Я заглянул в салон: даже пиратская кассета с «Миром номер ноль»
лежала на своем месте. Заглянул в багажник: ящичек с инструментами
и «запаска» не тронуты. Интересно, сколько раз мою машину вот
так же «шмонали» профессионалы, и я ничего не знал об этом?

Я сел за руль, вставил ключ зажигания и включил панель: у нас
еще было полбака горючего. Вот так история! Софи на пассажирском
сиденье поежилась от холода. Я включил для нее печку, и пока машина
прогревалась, решил выкурить сигарету.

В Питере было девять утра, в Челябинске – уже одиннадцать. Альберт
Пок сейчас напивается с другими редакторами и надеется, что мы
уже на пол дороге к нему. А мы еще здесь. А с нами произошла преинтересная
и непонятная история, которая могла бы быть материалом для отдельной
статьи. А я, хоть убей, не представляю о чем тут можно писать?
Ну, побывали мы в плену у китайских шпионов. Ну, облазил я подземелье
Петропавловской крепости, о котором никому ничего не известно.
А потом пришли ребята-ангелы из питерской ФСБ и решили все наши
проблемы... Словно так и должно было быть.

Мое внимание привлекла табличка, на которой на разных языках было
написано: «Петропавловская крепость». Глупости! Во всем цивилизованном
мире старые тюрьмы взрывали и сравнивали с лицом земли, парижскую
Бастилию вообще разобрали на камешки и сложили из них мост через
Сену. А в Петербурге одной из главных достопримечательностей по-прежнему
остается тюрьма народов! И люди ходят, смотрят, удивляются...

Я стал читать, как на разных языках пишется «Петропавловская крепость».
Дошел до иероглифов и плюнул. А под ними стояла надпись по-гречески.
Во всяком случае написана она была греческими буквами, я изучал
этот язык в университете. «Макар всидение», – прочитал я.

Что за черт?!

Что за шутник написал на табличке эту абракадабру?! Я не поверил
своим глазам. Вышел из машины и снова прочитал. «Макар всидение».
Софи бесполезно было просить перечитать надпись: она не знала
греческого языка.

– Давно эта табличка у вас? – спросил я у старушки, проходившей
мимо.

– Всегда была, – ответила она.

– Что случилось? – обеспокоено спросила Софи.

– Еще одна загадка.

В Девочке у меня был тайник, который не обнаружил бы ни один сыщик.
Я отсоединил и поднял свое сиденье, под ним, между пружин, была
щель, в которую с трудом пролезала рука. Я напрягся и вытащил
оттуда свой газовый «Смит-и-Вессон», оставленный в госпитале при
драке с китайцами. Вот это да! Я снова сунул руку в щель и извлек
на свет портативную ножовку по металлу, чистый лист бумаги и карандаш.

На крыльцо архитектурно-тюремного памятника вышел майор Вихрев.
Он с интересом посмотрел на нас и помахал рукой. Я ответил ему
тем же. Странно, а где же профессор? Где Юшкова? Почему их все
еще задерживают в крепости? Принцип русской матрешки, двойной
чехол: Знаменский находится в «кишечнике» Петропавловской крепости,
а в кишечнике Знаменского находятся образцы «Анти-ВИЧа» – маленькие
зеленые ампулы, из-за которых ему уже прострелили руку... Я выдержал
психологическую паузу, вышел из машины и пошел к Вихреву.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Я забыл поблагодарить профессора за интервью.

Майор долго и пристально рассматривал меня.

– И много он тебе наговорил? – спросил Вихрев, разминая в руках
сигарету. В каждом его движении чувствовались повадки НКВДшника.
Мне казалось, что таких придурков теперь уже не осталось. Закончив
разминать сигарету, майор вставил ее в угол рта и закурил.

– Где профессор? – настырно спросил я.

– Некоторые формальности. Мы взяли его под свою защиту.

– Я могу его видеть?

– Не сейчас, – безапелляционно ответил Вихрев. Я посмотрел в его
жесткие глаза, повернулся и пошел к Девочке.

Какие-то силы следили за каждым моим движением. Начиная с того
момента, как я завел машину, потом обнаружил странную надпись
греческими буквами, которая относилась явно ко мне, как я обнаружил
в своем личном тайнике «пушку», ножовку, бумагу и карандаш, и
заканчивая тем, как я оставил Софи и Девочку на людном Невском
проспекте и вернулся к крепости.

Я с головокружительным трудом вспоминал, как выглядел Петербург
из зарешеченной пробоины в верхнем этаже подземелья. Я пробрался
через острые лысые кусты и вышел на пустырь. Так и есть: над самой
водой нависала стена, в которой была та самая пробоина. Я присел
на камень, разгладил на колене лист бумаги и по памяти набросал
на нем план подземелья. Указал, что между камерами на разных ярусах
существуют небольшие зарешеченные окошки, что нижние этажи, вероятно,
полностью затоплены водой. Получившийся чертеж я сложил вчетверо,
сунул под камень...

Наверняка, меня видели.

Кто?

Тот, кто надо.

...и полез по отвесной стене к пробоине.

Подтягивая свое тело, приходилось отвоевывать миллиметр за миллиметром.
Если бы я не удержался на стене, в лучшем случае окунулся бы в
ледяную воду Невы, в худшем – сломал бы хребет о какие-то бревна,
торчащие из реки. Мне повезло, что на мне были хорошие армейские
ботинки и из машины я прихватил сельскохозяйственные перчатки
– для сбора овощей. Без этих ботинок и перчаток мне вообще бы
пришла «хана». Старые укладчики тюремных стен не имели никакого
понятия о размерах камней и рядах. Трехпудовый валун сочетался
с мелкой речной галькой. Я медленно карабкался и карабкался, помня
о законе альпинистов: опору должны иметь не менее трех конечностей.
Наконец я нащупал рукой край решетки, залатавшей крепостную бойницу,
и затащил свою задницу на «карниз» – ряд красных плоских камней,
ощетинившихся на Неву.

В коридоре подземелья никого не было видно. Я попробовал отогнуть
несколько прутьев – бесполезно. Пришлось доставать ножовку. Ржавый
металл легко крошился под ее зубьями. Минут через десять я уже
распилил прут с одной стороны и отогнул его. Образовалась щель,
через которую я пролез вовнутрь. Недалеко от пробоины был спуск
на нижние этажи. Я повернул за угол и оказался на «лестничной
площадке». Когда глаза мои привыкли к темноте, я различил ступени.
Если произошло то, о чем я думал, то нужно было быть предельно
осторожным, чтобы не спугнуть часовых. А если они не последовали
примеру китайцев и оборудовали «блокпосты» прямо на лестнице?
В любом случае надо было вести себя тихо. Я спустился на один
пролет.

Прислушался

Вроде все нормально.

Спустился еще ниже: на этаже словно все вымерло. И вдруг раздался
глухой хлопок – где-то в темноте за поворотом открыли металлическую
баночку с пивом. Очень хорошо, подумал я. Надо было успокоить
дыхание. Осторожно-осторожно, чтобы не сбить со ступеней ни одной
пылинки, я двинулся вниз и незаметно прошел в стороне от «блокпоста».

Этажом ниже я зажег спичку и осветил лестницу, уходящую под воду.
Этажи – кто знает, сколько их там еще, были полностью затоплены
Невой. Я двинулся по коридору. Постепенно, площадка за площадкой
он стал опускаться, и наконец я вышел к воде. Надо было снова
раздеваться и залезать в Северный Ледовитый океан.

Когда я уже прошел по воде 50 или 60 метров, сзади раздался еле
слышный всплеск. Кто-то вошел в воду вслед за мной. Я сделал несколько
шагов вперед, человек тоже. И тогда я набрал в легкие как можно
больше воздуха, проплыл под водой к незнакомцу и схватил его за
трусы... Нет. Я отошел немного к стене и притаился. Человек остался
стоять на месте. У него явно был прибор ночного виденья, у меня
его явно не было. Ну, хорошо, я буду идти вперед, и если тебе
угодно, иди следом, только не забывай про заповедь спелеологов:
при встрече в пещере бей первым.

Я зашел в одну из камер, воды уже было по грудь, и покричал в
маленькое окошко в потолке:

– Профессор, Вы здесь?

Наверху никто не отозвался. Невидимка, который преследовал меня,
оставался на месте, где я его вспугнул в первый раз. Я прошел
во вторую камеру.

– Профессор, где Вы?

Тоже тишина.

– Артур, это вы? – услышал я голос Знаменского над своей головой.
Из окошка полетели шлепки грязи, и между двумя зубьями решетки
показалась половина лица профессора.

– Как у вас дела? – спросил я.

– Нас снова заточили, – Знаменский расчистил рукой окошко. – Светлана
замерзла. Мне перебинтовали руку, но я сильно устал.

– У меня есть пила. Попробуйте распилить решетку, я поднимусь
к вам, и мы распилим решетку в верхнем окошке.

Знаменский протянул руку и взял у меня ножовку. Пока он корпел
за работой, я занимался аутотренингом, бродил по камере из угла
в угол, чтобы окончательно не замерзнуть. Я продолжал держать
над головой сверток с одеждой, руки мои затекли, а под мышками
на волосах чуть не выросли настоящие сосульки. Наконец Знаменский
справился со своей задачей, я подбросил ему сверток с одеждой,
подпрыгнул и схватился руками за края окошка. Подтянуться оказалось
гораздо проще, чем на турнике. Голое тело с облегчением выскользнуло
из петропавловской проруби, и через минуту я уже растирался и
одевался не без помощи суетливого профессора. Юшкова от моего
вида замерзла еще больше.

Как только я привел себя в норму, в камере открылась железная
дверь и на пороге появился майор Вихрев.

– Очень хорошо, Артур Макаров, – сказал он. – Отдайте мне ножовку...
Я-то думал, что вы умный человек и поняли мои намеки... Вам надо
было сегодня же уезжать в Челябинск... Сейчас мы вынуждены задержать
вас вместе с профессором и секретаршей... Надеюсь, скоро к вам
присоединится и Софи Кракова.

Я сунул руку за «Смит-и-Вессоном», но Вихрев опередил меня и приставил
мне между глаз «Макарова». Это было полное фиаско. Я послушно
отдал ему пистолет и ножовку.

– Сука, лучше принеси в камеру «DeLonghi»! Околеть можно от холода!
– заорал я.

Майор молча развернулся на каблуках и закрыл перед моим носом
дверь.

– Вот так, – мрачно произнес я и сел на пол к Светлане. – Стоило
мне из-за этого брести по ледяной воде... Как Ваша рука, профессор?

Знаменский лукаво улыбнулся.

– Главное не рука. Главное – то, что у меня внутри, – он погладил
свой живот. – Эх, если бы каждый ученый смог бы вот так проглотить
свое изобретение... мир стал бы лучше.

– В принципе, я совершил преступление, когда углубился в это исследование
и вывел формулу своего препарата, – казалось, что профессор бормочет
в полубреду. – Прежде всего меня заинтересовала природа ВИЧ. Почему
уже через 12 часов после заражения человек может передать вирус
другому, а выявить в крови ВИЧ-положительный можно только минимум
через три недели, максимум – через шесть месяцев? Ответ прост:
ВИЧ можно обнаружить только по следам его деятельности, по его
воздействию на организм. Он меняет программу ДНК человека и на
ее основе начинает строить новую программу – ДНК-плюс. Верхом
удивления является и тот факт, что ученые доказали: вне человеческого
тела вирус гибнет. Сложив эти две особенности ВИЧа, я пришел к
выводу, что его просто не существует. Его нет. Его нельзя рассмотреть
в микроскоп, как палочку Коха или возбудителя сибирской язвы.
Таким образом, можно заключить, что ВИЧ сам по себе является программой,
генетически заложенной в человеке. Но, заметьте, не в каждом человеке.
Ученые-мистики считают, что, чем выше духовное развитие, тем меньше
вероятности, что человек заразится вирусом иммунодефицита.

– Какие Вы странные вещи говорите, профессор, – Светлана поежилась.
– А откуда взялся этот вирус?

– Я не знаю. По одной версии, некоторые центральноафриканские
племена приобрели его от странной породы зеленых обезьян: ели
их мясо, вступали с ними в половые контакты... Но что это за порода
обезьян? Откуда они взялись и куда подевались теперь, я не знаю.
И главное – если ВИЧ занесли обезьяны, то почему он не действует
на других животных?

Я бродил по камере из угла в угол.

– По другой версии, – продолжал профессор, – первыми ВИЧ-инфицированными
оказались исследователи древних египетских пирамид. В подтверждение
этой гипотезы служит тот факт, что остаточные явления СПИДа были
обнаружены в костях мумифицированных фараонов. Но, честно говоря,
я не верю этому. И скорее всего, никакого СПИДа в мумиях не обнаружили.
Эта версия – просто красивая восточная сказка, не больше. По третьей
версии, вирус появился из-за утечки из хранилищ секретного химического
оружия. Насчет этого я буду смеяться еще громче, потому что мы
только что определили: никакого вируса иммунодефицита в природе
не существует, поэтому он не мог быть «выработан» никаким химическим
оружием. Более всего мне нравится глобальная версия о том, что
ВИЧ существовал всегда, но не в такой агрессивной форме. Я имею
в виду то, что человечество всегда было запрограммировано на вирус
иммунодефицита, но до поры, до времени он не обнаруживал себя.
И вдруг поступил сигнал для активизации ВИЧа. Я не знаю, что послужило
этим сигналом. Может быть, облучение. Может быть, ухудшившаяся
экология. А может быть, в программу вируса уже была заложена установка
на начало активизации через определенное время.

– То есть Вы хотите сказать, что рождались поколения за поколениями,
и в них был заложен детонатор, который теперь сработал?

– Я хочу сказать, что из поколения в поколение люди передавали
схему конструктивного уничтожения человечества. И в один момент
схема пришла в действие. В этой связи процесс заражения ВИЧем
я рассматриваю только, как передачу кода, запускающего программу
вируса в каждом человеке.

– Жуть!

– Может быть, и «жуть», – продолжил из темноты профессор. – Но
обратите внимание на тот факт, что ВИЧ не передается через укусы
комаров... Конечно, вы можете возразить: комар только единожды
напивается кровью и спокойно отлетает к водоемам откладывать свои
личинки. Но ведь комар может и не напиться крови от одного человека,
его могут согнать, и он полетит к другому, а на носике у него
уже содержится кровь первого. Почему ВИЧ-инфекция передается на
кончике иглы и не передается на хоботке комара? Ответ прост: этот
вирус не действует на животных, в них не заложена программа ВИЧ.
Вирус действует избирательно на людей и только на людей. Причем,
как показала практика, не на самую лучшую половину человечества.
Если бы вирус передавался через укусы насекомых, за одно лето
заразилось бы все население Земли. Но программа не рассчитана
на то, чтобы уничтожить всех. У нее индивидуальный подход, если
можно так сказать. Поэтому для своих опытов я выбирал пациентов
в том числе и с моральной точки зрения. Все они... были неплохими
людьми и заразились либо по незнанию, либо по неосторожности...
Современной медицине известны способы, как «вернуть» больного
из стадии СПИДа в стадию ВИЧа. Взять хотя бы тройную терапию,
месячный курс которой стоит 1000-1200 долларов США. Но это дорогостоящее
лечение только продлевает «агонию» организма. И все равно наступает
смерть. Как исследователя, меня интересовала возможность разрушить
программу ВИЧ. Можно ли проникнуть внутрь человеческой клетки,
разрушить программу ДНК-плюс и восстановить прежние данные наследственного
кода? Что это должно быть за лекарство нового поколения? Ответ
прост: программа анти-ВИЧа тоже заложена в человека, надо только
подобрать «ключ», чтобы запустить эту программу...

– Ну, и? – потребовал продолжения я.

– Что «ну, и»? Я подобрал «ключ», и теперь за мной охотятся все
спецслужбы мира.

– И я могу опубликовать все Ваше предыдущее выступление?

Профессор грустно усмехнулся.

– Можете... Если, конечно, выберемся отсюда...

Как бы в подтверждение несбыточности этой идеи Знаменский посмотрел
на крепкую железную дверь с крупными шляпами клеп. Наше положение
напоминало мне трех домашних мышей, посаженных в трехлитровую
банку: и вроде выход видно, а выбраться нельзя – стенки скользкие.
В любом случае: выкакает профессор ампулы и отдаст их Вихреву,
или выкакает и снова съест, – нас однозначно пустят в расход,
как нежелательных свидетелей. Знаменского пустят. Юшкову пустят.
Меня пустят, потому я – средство массовой информации. А потом
найдут Софи на Невском проспекте и тоже пустят. И национальное
достояние, проглоченное профессором, все равно уйдет за границу.

И тут из напольного окошка появилась голова с прибором ночного
вида. Человек увидел нас в углу, подтянулся на руках и поднялся
в камеру. На нем был теплый гидрокостюм. Теперь понятно, почему
он так долго мог стоять в ледяной воде.

– Кто вы? – спросил профессор.

Водолаз снял с головы ПНВ...

Артем Кульков.

За ним следом в камеру проникли еще трое водолазов. Кульков щелкнул
затвором АКМа и передал нам рюкзаки со свернутыми гидрокостюмами.

– Одевайтесь и не приближайтесь к двери, – скомандовал он.

– Ты-то что здесь делаешь? – спросил я.

– Приехал за тобой и Софи.

– Зачем?

Кульков ничего не ответил, только подтолкнул меня к гидрокостюмам,
а в коридоре уже загрохотал крупнокалиберный пулемет.

51.

Стрельба то усиливалась, то затихала, то приближалась, то удалялась.
Когда мы облачились в гидрокостюмы, водолазы помогли нам спуститься
в нижнюю камеру и повели по коридору – только в другую сторону,
туда, где становилось все глубже и глубже.

– Еще одно похищение? – попытался пошутить профессор.

– Пожалуйста, осторожнее, – обратился к нему Кульков, словно разговаривал
не с мировым светилом, а с контейнером для «Анти-ВИЧа». – Сейчас
мы выведем Вас из подземелья, пока китайцы пытаются взять реванш
у Вихрева...

– Кто этот Вихрев? – спросил я.

– «Восставший» майор. Раньше он работал на нас, а потом перешел
на сторону английской разведки. Суд уже приговорил его заочно
к смертной казни, но наши ребята до сих пор не могли выйти на
его след... Кстати, спасибо тебе за план подземелья. По крайней
мере, мы узнали, где нужно вас искать...

Уровень воды немного повысился и остался прежним. Гидрокостюм
плотно облегал тело, и я быстро согрелся. Светлана тоже перестала
стучать зубами. Мы уходили все дальше и дальше от вспышек и оружейного
грохота.

– Стой! – я замер на месте. – Откуда вы узнали мою школьную кличку?

Я имел виду прозвище Макар, которое использовали в табличке «Петропавловская
крепость». Я и сам уже стал забывать, что меня так звали в начальных
классах.

– Всему свое время, – пообещал Кульков. – Обо все узнаешь наверху.
Просто начальство решило, что на Макара ты уж точно отзовешься...

– Это логично, – согласился я.

– Ляхов узнал, что я еду к тебе, и передает огромный привет.

– Как у него дела.

– Анализы отрицательные, – Кульков сделал выразительный жест рукой.

– Это же сенсация!

– То-то и оно, что сенсация. Только слишком уж много охотников
до чужого добра. Сначала китайцы, потом банда Вихрева... Сейчас
главная задача – вытащить профессора наверх, любой ценой вытащить...

– Ух, как серьезно! – съехидничал я. – Я его уже вторые сутки
вытаскиваю наверх, и тоже – любой ценой.

– Кстати, – Кульков усмехнулся и осветил меня лучом своего фонарика.
– Ты еще не поменял отношение к нам?

– Пока еще нет.

За нашими спинами залепили фугас. Дернулось так, что каменные
своды над головами зашевелились. Потом коридор осветился сигнальной
ракетой, набежала волна... И тут я понял, что за нами началась
погоня. Водолазы достали из-под костюмов укороченные АКМы с тупыми
стволами. Двое остались на прикрытии, а мы пустились чуть ли не
вплавь. Стыдно было отступать.

Сколько они продержатся?

Пока не кончатся патроны?

А когда закончатся патроны?..

«Звездануло» так, что я не устоял на ногах и полетел на профессора
и Кулькова. Нам вдогонку стреляли из гранатомета. Автоматная трескотня
смолка.

Может быть, водолазы, оставшиеся на прикрытии, и были еще живы...

Третий залп выбил град камней из стены и окончательно оглушил
меня. Быстрый острый осколок прилетел в голову Артему. Юшкова
заверещала, увидев жидкие потоки крови.

Вот они, сволочи, дают!

Профессор и оставшийся с нами водолаз бросились перевязывать Кулькова.

– Мины... – бормотал он. – Ставьте скорее мины...

Преследователей уже можно было различить без вспышек выстрелов.
Их было не меньше пяти. Ну, слава Богу, хоть не будут больше фугасом!..
Я снял с плеча водолаза автомат и дал очередь по «вихревцам».
Кто-то из них присел, скрылся под водой, но остальные ломились
на нас.

– О чем он бормочет? – спросил я у водолаза, имея в виду: «О чем
бормочет Артем?»

Вместо ответа тот разорвал свой рюкзак и достал из него пять или
шесть мячиков для пинг-понга с длинными тонкими усами.

– Разбросай по воде, и быстро уходим отсюда!

Раненого Кулькова уносили на руках. Перед поворотом я в последний
раз оглянулся на преследователей: перед ними на поверхности воды
плавали легкие мячики, как куски поролона. Через несколько минут,
когда «вихревцы» добрались до них, грянула целая череда взрывов.
Коридор вздрогнул от одноголосого человеческого крика, и сразу
же все смолкло. А когда волна окатила нас и спала, я увидел перед
собой оборванную кровавую гимнастерку.

– Ни хрена себе, секретные технологии, – удивился я. – У нас в
армии такого не было...

– «Медузы»-то? – спросил Кульков, сидя у меня на шее. – Да они
уже сто лет назад изобретены... Но только не для десанта. Профессор,
Вы живы?

– Я-то жив, – отозвался Знаменский. – Но с нами женщина. Я еле
тащу ее за собой.

– Капитан, – обратился Кульков к водолазу. – Помогите барышне.

Тот без особого труда взвалил ее себе на плечи и потащил дальше
по проходу.

– Долго еще? – спросил я.

– Да я уже и сам забыл, – признался Кульков. – Я здесь только
один раз был. Вчера. Когда мы хотели вытащить вас из-под носа
у Джен Мона. Капитан все знает. Сколько времени?

– 11 минут одиннадцатого, – ответил капитан.

– Надо поторапливаться. Через четыре минуты ребята откроют шлюзы,
и тогда все подземелье будет затоплено.

Мы прибавили прыти, но с каждым шагом идти становилось все труднее
и труднее. Сначала нас подгоняла радость освобождения, потом –
страх перед преследователями, а теперь начала сказываться усталость.
Пороховая гарь забилась в носоглотку, и теперь ее оттуда можно
было выскрести только «индусским галстуком»: вставляешь тросик
в одну ноздрю, достаешь изо рта и начинаешь двигать туда-сюда,
как ершиком в водопроводной трубе. В конце коридора был открыл
люк в потолке. То ли мы появились слишком неожиданно, то ли вид
у нас был не совсем привлекательный, но чекисты, дежурившие наверху,
отпрянули от люка, когда мы выглянули в него.

– Тяни профессора! – скомандовал капитан-водолаз, подсаживая Знаменского.
Следом за профессором в потолочном люке исчезла Светлана Юшкова.

Две с половиной минуты...

– Успеем, – сказал Кульков, пересаживаясь с моей спины в руки
дежуривших чекистов. В последнюю очередь поднялись мы с капитаном-водолазом.
Где-то в глубине «сухого» коридора, за поворотом, еще продолжалась
перестрелка. Китайские спецслужбы «херачились» с бандитами Вихрева.
Ничего, скоро им будет не до стрельбы.

Две минуты...

Чекисты унесли на руках профессора, Светлану и Кулькова с перевязанной
головой. Предусмотрительно надо было убираться и с этого этажа.
По идее он тоже должен был оказаться под водой. Капитан-водолаз
достал из внутреннего кармана пачку сигарет и закурил.

– Автомат-то отдай, – сказал он.

– В обмен на сигарету, – предложил я.

– Идет.

Полторы минуты...

И тут сзади послышался топот. Судя по теням, к нам бежали низкорослые
крепкие парни из внешней разведки КНР.

Минута 10 секунд...

Капитан-водолаз присел на корточки и дал очередь по узкоглазым.
Двое из них сразу же завалились на бок.

Минута ровно...

Китайцы ответили трассирующими залпами. Со стен на нас полетели
осколки камней. Облако пыли залепило глаза, уши, нос и рот. С
той стороны заговорил пистолет Макарова. Тоже мне тезка называется.
Однофамилец хренов! Я прилип к полу. Плотный огонь желтомордых
накрыл нас с головой. И вдруг в передовых рядах китайцев образовался
огромный горящий шар и пронесся над нами. Узкоглазые стреляли
из огнемета. Каким чудом я тогда не сгорел, не понимаю. Вероятно,
был мокрый. За первым шаром последовали второй и третий. Капитан-водолаз
лежал перепуганный и бледный, в нос мне ударил откровенный запах
дерьма. ФСБшник показал мне пальцем вниз, и мы, как по команде,
поднялись с пола и спрыгнули в люк. На нижний этаж. В воду.

45 секунд...

Окончание следует.