Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Режиссер Матвей Фролов равнодушным взглядом обводил развалины
римского амфитеатра и томился. Было жарко. Слова выпрыгивали из
пухлых уст гида, как мячики из рук жонглера. Все это мы
проходили еще в школе. Древние римляне. Великая Империя и ее малая
часть – вот этот приморский городок – Кесария. Безудержная
жажда развлечений, оргии, куртизанки, зрелища. Понтий Пилат
тоже любил сюда наведаться – отдохнуть от дел своих
скорбных. Потом – крах. Упадок. Теперь – извольте видеть –
развалины, камни изъедены временем, туристы скачут здесь и там,
щелкают затворами своих «мыльниц», садятся в дурацких позах в
нишах для знати. Потом будут мучить своих гостей бесчисленными
фотками. Всем хочется послать свой писк в сторону вечности –
те земли завоевывали, эти – снимаются на фоне их останков,
обозначают свое причастие к Истории. А сам-то он? В эту
турпоездку поехал не просто потоптать Святую землю – лелеял,
лелеял тайную задумку в глубине души – что-нибудь эдакое
сотворить, какой-нибудь великий библейский сюжет воплотить в
метрах киноленты. Чтобы потрясти, чтобы заговорили, заспорили,
имя запомнили – хотя бы на время! Прав был какой-то здешний
мудрец: «О, суета сует. Все – суета». Абсолютная глупость и
бесполезная трата денег – это стало понятно еще в начале пути,
в Тель-Авиве, как только сели в автобус. Никакого
самообновления, никакого творческого толчка, только жара, духота,
трескотня гида – и так все десять дней. Скорей бы попасть в
отель, принять душ, пообедать и расположиться у бассейна в
отеле с бездумным, дешевым детективом в руках, привезенным
специально для релаксации. Матвей еще раз оглядел развалины. Так…
А это кто такая? Вроде не из нашей группы. Такую бы сразу
заприметил! Не больше двадцати… даже поменьше, наверное.
Совсем юная! Ишь, как сидит на древней скамье! Так вот,
наверное, эти самые гетеры сиживали тысячи две лет тому назад…
Волосы какие – грива, да и только! А ноги-то, ноги!… И топик
надела – наподобие туники – схвачена пряжкой на одном плече!
О-о, почуяла, что на нее смотрят – повернулась, вздернула
уголки капризного рта, улыбается, откидывает волосы тонкой рукой,
на смуглом запястье – золотой браслет в виде змейки.
Смелая, не скромничает! «Черты ее являли прелесть неизъяснимую» –
прямо-таки о ней сказано! Не красота, а именно прелесть –
вызывающие губы, милая лукавость улыбки, дымчатые тени под
глазами – незаметный налет порочности, как патина на серебре.
Как же ее зовут? Как ее могли бы звать – тогда, в то время?

Матвей еще раз окинул взглядом развалины, прикрыл глаза, и вдруг его
будто кольнуло: под опущенными веками возникла картинка –
небольшой дом в древнеримском стиле с внутренним двориком,
девушка в прозрачной тунике, черная грива волнистых волос...
То ли из давно прочитанного, то ли из словесного потока гида
всплыло имя – Севела...

Так кто же ты – Севела?

Севела, содержанка богатого римского торговца Сервилия, стоит у окна
своего небольшого, но красивого дома в Кесарии и играет
массивным золотым перстнем с огромным камнем. Уже рассвело, луч
солнца проник в прозрачную глубину сапфира, и камень
искрится синими всполохами. Усмехнувшись, она думает, что перстень
– неплохая плата за то наслаждение, которое она подарила
минувшей ночью этому неотесанному вояке Кассию. Сервилий,
удачливый, разбогатевший на подозрительных махинациях римский
вольноотпущенник, ее друг и покровитель, прошлым вечером
привел к ней Кассия и нескольких своих друзей. Пока две юные
красавицы-служанки готовили в атрии стол для пиршества,
Сервилий, взяв Севелу за правую руку, увитую золотым
браслетом-змейкой, отвел ее в сторону и тихо прошептал:

– Надеюсь на тебя, девочка! Ты должна растопить сердца этих людей и
обратить их к своей и моей выгоде. Особенно важно мне
расположение Кассия – ведь это – мой патрон, бывший хозяин! От
него зависит наше с тобой благополучие! А в их щедрости и моей
благодарности не сомневайся.

Севела кивнула. Не в первый раз она выполняла подобные просьбы
своего друга. На сей же раз она постаралась превзойти самое себя.
Под нежную песню кифары и тихий перезвон бубнов она взошла
на возвышение посередине атрия. Слуги погасили огни, оставив
лишь несколько светильников по краям возвышения. Она резким
движением отбросила прочь покрывало, и кроваво-красный
хитон тончайшего полотна не смог скрыть гибкие и сладострастные
формы ее тела. Все тревожнее и быстрее становилась песня
кифары, все стремительнее сплетались руки, все смелее извивался
стан, и кровавые складки одежды вторили бешеному танцу –
для столь важных гостей Севела танцевала свой знаменитый и
страшный танец со змеей. Покорная движениям своей
повелительницы, черная блестящая живая лента обвивала то одну руку, то
другую, и казалось, что колдовство оживило бездушный золотой
браслет. Наконец змее было дозволено скользнуть вниз и
притвориться ожерельем на шее богини. Служанки внесли свет в залу.
Гости ошарашено молчали, говор возобновился не сразу. На
возвышении, где только что развевались кроваво-красный хитон и
переплетались руки-змеи, лежало лишь несколько цветочных
лепестков.

Кифара запела нежно и спокойно, гости наполняли кубки и, приветствуя
ими хозяйку, бросали в них перстни и золотые монеты. Она
же, еще чуть запыхавшаяся, с разгоряченным лицом, подносила
кончики пальцев к губам в знак благодарности. Затем обратилась
взглядом к Кассию, шагнула к нему и протянула руку. Он
поднялся ей навстречу, и они удалились. Остальные продолжали
пировать.

...Матвей очнулся от своих грез, взглянул на девушку и поразился
перемене ее подвижного, выразительного лица. Остановившимся
взглядом она смотрела перед собой, уголки чувственного рта
опустились, явственнее обозначились тени под глазами. «Что
тревожит тебя, девочка?» – подумал Фролов, с возрастающим
интересом поглядывая в ее сторону. Настроение у него неожиданно
поднялось, и он усмехнулся про себя: «А может и не зря
поехал?!»

Пару лет назад торговец Сервилий, привлеченный необычной внешностью
девчонки-бродяжки, подобрал ее на Портовой улице, купил этот
домик у Садового холма, и она сделалась Севелой, знаменитой
на всю Кесарию куртизанкой, любимицей богатых и властных.
Часто с наивной гордостью Севела думала, что у ее покровителя
со времени их первой встречи ни разу не было повода
пожалеть об их знакомстве. Но сейчас, стоя в лучах утреннего
солнца, Севела неспокойна. Что же тревожит тебя, Севела?

Кассий ушел, едва забрезжил рассвет, и Севела осталась одна на своей
просторной кровати. Этого она боялась больше всего. Она не
любила спать одна – ее терзали странные, тяжелые сны. Иногда
ей снилась женщина, лежащая на полу своего жилища – седые
волосы разметались на каменном полу, тело сотрясается от
рыданий. Изнывая от жалости, Севела хочет подойти, утешить
женщину, но все напрасно – та почему-то не слышит слов, и Севела
просыпается от горечи и щемящего чувства вины. Но другой сон
был еще мучительнее, именно он сегодня под утро подобрался
к ее постели. Ей снилась дорога – пыльная дорога среди
желтых, выжженных холмов. Заходящее солнце кровавым шаром висит
над округлыми, безлесными вершинами. Там, в конце дороги ждет
ее что-то неведомое, смертельно-опасное. Она пытается
остановиться, повернуть назад, но ноги вязнут в песке, кто-то
тащит ее, волочит вперед, страх растет, проникает во все поры
ее тела, и она в отчаянии оглядывается по сторонам, ища
спасения, но напрасно – пустынна дорога и безжизненны желтые
холмы!…

Неугомонный гид завершил свой экскурс в историю двухтысячелетней
давности и великодушно предложил слушателям самостоятельно
побродить полчаса по развалинам, прежде чем отправиться в отель.
Матвей подошел к незнакомке и присел рядом.

– Что-то я не видел вас раньше. Вы не из нашей группы? – спросил
Фролов. Прозвучало несколько банально, но времени на подготовку
не было.

– Нет, я не туристка. Аборигенка. Местная, – голос у нее был
какой-то особенный, грудной, запоминающийся.

– А из какого места? – подхватил шуточный тон Матвей.

– Мы живем под Иерусалимом, в небольшом городке. На машине – полчаса
до города, если без пробок – она говорила с явным, но
приятным акцентом.

– А здесь какими судьбами?

– Развлекаюсь, путешествую. Я по натуре – бродяга. Сейчас каникулы,
вот и катаюсь.

– Судя по вашему бойкому русскому, мы с вами земляки.

– Мой отец был ленинградец. Питерец, – поправилась она. – Приехал
сюда на научную конференцию и встретил маму. Мамины родители
тоже родом из России, так что русский у нас в семье, можно
сказать, родной.

Говоря это, девушка продолжала глядеть ему в глаза, открыто и смело
улыбаясь. О, она была уверена в себе, эта девчушка, она
сознавала свою силу!

– Бекки, ты где? – раздался вдруг чей-то окрик. Матвей и девушка
повернулись в ту сторону. К ним приближался одышливый, пузатый,
краснолицый мужчина лет пятидесяти. Он подошел,
неприязненно взглянул на Фролова и хозяйским движением положил
короткопалую волосатую руку девушке на плечо.

– Что ты сидишь на солнцепеке? – ворчливо выговорил толстяк. – А ну,
марш в машину – и в отель.

Девушка покорно поднялась, прелестным женственным движением
одергивая топик, и направилась к выходу из развалин, но наградой
раздосадованному Матвею был быстрый, выразительный, явно
одобрительный взгляд из-под капризного излома бровей.

Отель в Кесарии – единственный, и Матвей не сомневался, что он
встретит Бекки за ужином или у бассейна. Но кто этот мужик рядом
с ней? Отец, муж или так называемый «папик»? А вдруг эта
встреча предвещает заманчивое приключение? Э-э, старик, да в
тебе еще что-то, видать, колышется!

Закинув вещи в номер, он отправился прямиком к бассейну,
располагающемуся во внутреннем дворе отеля. И точно – вон она, сидит в
шезлонге рядом со своим спутником. Рядом с ними пустой
шезлонг – подойти и сесть – не совсем рядом, на приличном
отдалении, но все же так, чтобы она чувствовала его близость. Ишь,
сердце-то как затрепыхалось? Ну и ну!…

Несколько минут все трое молчали, потом девушка поднялась, через
плечо глянула на Фролова лукавым глазом и пошла к воде. Ее
небольшая точеная фигурка в черном купальнике напоминала изящную
статуэтку. На краю бассейна она потянулась и – не прыгнула,
а именно влетела в голубую гладь. Легко, без всяких видимых
усилий скользила она в воде, черным шлейфом расстилалась
грива ее волос. «Наяда», – ошеломленно подумал Матвей, и
что-то сладко-пугающее, давно забытое пробудилось в нем. А вы
говорите, что счастья не бывает, древо желаний осыпалось
безнадежно, и старость уже приблизилась к порогу? Э-э, нет – рано
сдаваться, рано отпирать старухе дверь!

Войдя в ресторан отеля, Фролов сразу увидел столик, за которым
сидела Бекки со своим спутником. Он выбрал себе место так, чтобы
оказаться лицом к девушке. Толстяк сосредоточенно трудился
над своим блюдом, очевидно, ничего не замечая вокруг,
плутовка-девчонка посылала Матвею выразительные взгляды, еврейская
скрипка щемила душу грустными в своем веселье напевами,
ароматы жаркого будоражили ноздри, и Фролов почувствовал, что в
нем пробудился молодой охотничий азарт. Ну… была не была! Он
еще немного, для приличия, посидел за столом, потом
поднялся и направился к Бекки.

– Можно пригласить вашу даму? – с насмешливой галантностью обратился
он к толстяку. Тот поднял непонимающее, осовелое от еды
лицо, не переставая двигать челюстями. Бекки тем временем, не
давая спутнику опомниться, встала навстречу Матвею. Они
прошли на свободное место, Матвей прижал к себе гибкое, упругое
тело, ее волосы нежно защекотали подбородок, и он с веселым
испугом признался себе, что пропал! Он склонил голову и
тихонько прошептал одними губами в нежное ухо: «Я – в тридцать
шестом номере». Показалось ему, или она вправду чуть кивнула в
ответ? Подумать только – еще несколько часов назад жалел о
том, что поехал сюда! Воистину, волшебная земля! Ведь мог бы
не поехать и не встретить ее! Но кто же все-таки этот боров
рядом с ней? Ну, это мы выясним. Следит за ней, во всяком
случае, очень пристально, вон даже оторвался от своей
тарелки, смотрит сюда.

Музыка кончилась, Матвей повел Бекки к столику, но она не успела
даже присесть – какой-то молодец подскочил к ней и вновь увел
на середину зала. Фролов, надев мину старого знакомого,
присел напротив толстяка. Тот смотрел на него без тени улыбки и
тянул крепко пахнущую сигарету.

– Очаровательная у вас дочь, – пошел в разведку Фролов.

– Это не дочь, – буркнул мужик и насупился еще больше.

«Понятно, – подумал Матвей. «Папик», значит. Или муж, что все равно.
Богатенький пожилой покровитель хорошеньких небескорыстных
девочек. Она и в самом деле чертовка, вертит двумя мужиками
на глазах друг у друга. Интересно, как дальше пойдет дело».

– Вы…сами-то откуда? – промямлил новый знакомый.

– Я кинорежиссер. Из Москвы.

– Кинорежиссер? – переспросил толстяк, и помрачнел еще больше. Глаза
его засветились откровенной неприязнью. Вы… вот что, – он
смял в пепельнице окурок. – Вы с ней… поосторожнее.

– В каком смысле? – Фролов сделал холодно-непонимающее лицо.

Толстяк не успел ответить – Бекки порхнула за столик с чрезвычайно
довольным видом.

– Боря, что ты сидишь, скучаешь? – смеялась она и теребила толстяка
за плечо. Удивительный был у нее смех, негромкий и
мелодичный, как колокольчик. – Иди потанцуй, пригласи какую-нибудь
даму. – Вон смотри, за тем столиком… Вон-вон… смотрит на
тебя!…

– Успокойся, Бекки! – отмахивался Боря. – Иди уже наконец в номер,
угомонись, отдохни за целый день! – Он тяжело поднялся из-за
стола и взял ее под локоть.

«Сейчас они уйдут, я не увижу ее до самого утра!» – взволновался
Фролов. Потом он вспомнил, что новые знакомые – вольные пташки,
путешествуют сами по себе, возьмут и уедут утром, не
дожидаясь туристической группы. Мысль о том, что он может ее
вообще больше не увидеть, испугала его не на шутку. Он тоже встал
и произнес:

– Да, денек был насыщенный. Пойду тоже прилягу, тем более завтра
рано выезжаем. Следующая остановка – Ерушалаим, путь неблизкий,
– кинул он как бы невзначай.

Толстяк Боря, не оглядываясь, кивнул Матвею через плечо:

– Спокойной ночи.

А чертовка ничего не сказала, но поглядела Фролову прямо в глаза
своими раскосыми колдовскими очами и махнула ему рукой,
свободной от Бориной пятерни. Они скрылись в дверях ресторана,
Фролов еще немного посидел за столом и отправился в свой номер.
Там он принял душ, заново побрился, спрыснул себя хорошим
одеколоном и прилег на кровать, оставив дверь незапертой.

Шаги в коридоре постепенно стихли, отель погрузился в сон. Но Матвей
не смыкал глаз, он вслушивался с бьющимся сердцем в тишину
за дверью. Несколько раз ему казалось, что к двери кто-то
подходит, он приподнимался на кровати, но ожидание оказывалось
напрасным. Он уже стал отчаиваться. Насочинял себе невесть
что, представил ее какой-то танцовщицей из древности, а она,
скорее всего, любящая, или, по крайней мере, вполне
уважительная подруга своему Боре. Ну, пококетничала немного с
незнакомым мужчиной – что ж тут такого? Времена коварных гетер,
роскошных куртизанок, неприкрытых страстей, необузданных
желаний, яростных порывов давно канули. Может и к лучшему.
Нельзя уже в таком возрасте давать разыгрываться своему
воображению. Не мальчик! Просто смешно! Но что же это такое – никак
не спится, сердце стучит! Тут вдруг ему послышался какой-то
шорох снаружи. Сердце подпрыгнуло, он резко сел в кровати.
Ручка двери осторожно повернулась, и в неверном свете ночника
пред ним предстала Бекки в коротеньком блестящем халатике.
Он не вымолвил ни слова, лишь протянул к ней руки, чувствуя,
что дрожит от желания. Она скинула халатик, скользнула к
нему под простыню. И были только двое на земле под звездным
небом, и качались на волнах и уносились далеко – прочь от
отеля, от Бори, от Израиля, от Москвы, от студии, от продюсеров,
директоров, капризных актеров, завистливых друзей, надоевших
любовниц, от всей бестолковой кутерьмы, от невыносимой
повседневности...

Бекки, Бекки, дщерь иудейская, колокольчик, смеющийся в ночи!
Змейкой золотой, нежной и коварной, проникла ты в сердце мое, и
воскресила его, и вдохнула веселье в отжившую, потерявшую веру
душу мою.

...Бекки заснула, положив пышноволосую голову Матвею на плечо, а он
блаженствовал, наполненный радостью, как вода – пузырьками.
«Бекки, – мнилось ему на грани яви и забытья. – Бек-ки...
Ре-бекка...»

И погрузился он в сон, и приснилось ему море, сверкающее в утренних
лучах, и две фигурки на берегу...

(Продолжение следует)