Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

роман

Начало

Продолжение

Глава четырнадцатая

– Ваш кабинет опечатан, – говорит мне охранник, когда я заявляюсь в
офис Хосе Мануэля.

– В смысле – «опечатан»?

Охранник смотрит на меня, как на идиота.

– В том смысле, что опечатан следственной группой! Пройдите к Вере
Владимировне, она вам все объяснит.

Я взбегаю вверх по лестнице. В коридоре сталкиваюсь с одним из
сотрудников, здороваюсь. Он как-то искоса посматривает на меня.
Подхожу к своему кабинету. Дверь обклеена бумажными полосками
с фиолетовыми гербовыми печатями. На полосках напечатано
«Не входить! Опечатано. Городская прокуратура». Интересно, они
эту ленту специально в типографии заказывали?

Я встаю спиной к видеокамере наблюдения и слегка надавливаю на
дверь. Она, конечно, не поддается – заперта. Ладно, к Вере
Владимировне, так к Вере Владимировне!

Вера обложена бумагами. На ее столе знакомые синие папки, свежая
пресса, разорванные конверты, распечатки приказов с лаконичной
подписью Хосе Мануэля. Обычно каждого, кто входит в
приемную, Вера одаривает милой улыбкой. Но сейчас она впервые
встречает меня строгим сочувственным взглядом. Без привычной
улыбки Вера кажется мне старше, а ведь ей от силы лет двадцать
пять. Приятная симпатичная девушка, вроде моей Аньки, разве
только Вера немного больше уделяет внимание своей внешности,
но ведь секретарша обязана «хорошо выглядеть».

Глаза у Веры светлые, какого-то сложного салатно-голубого оттенка.
Да и все лицо у нее как будто светится – чистая белая кожа,
светлые волосы (наверное, она натуральная блондинка), на
губах перламутровая помада. Кофточка у Веры тоже всегда белая,
тщательно отглаженная, без единой складочки. На тонкой
длинной шее нитка жемчуга, на пальце скромное серебряное колечко.

Мне даже кажется, что я вижу Веру впервые. Наверное, потому, что до
этого никогда к ней не приглядывался. Вера очень контактный,
сразу располагающий к себе человек. Впервые увидев меня,
она сразу заговорила со мной как со старым знакомым и одарила
такой лучезарной улыбкой, что ее блеск затмил всю остальную
внешность. Так она у меня и отложилась в памяти – мгновенным
образом – улыбчивая светлая девушка.

Хосе Мануэля, как обычно в кабинете нет. В общем-то, он мне не
нужен, но все же не помешало бы обсудить перспективное развитие
художественного отдела.

– Присаживайся, – кивает Вера на кресло, – Кофе будешь?

Обычно я отказываюсь от употребления чайно-кофейных напитков в
офисах, но сейчас соглашаюсь.

Не люблю пить и есть из чужой посуды, да еще бок о бок с
малознакомыми людьми. Понимаю, что совместный прием пищи способствует
установлению контакта, но для этого нужно, чтобы сам человек
был тебе по вкусу. Да и чужая посуда настолько пропитана
инородной аурой, что простое прикосновение к кофейной чашке
сродни горячему поцелую с владельцем сервиза. А уж если эта
посуда офисная, предназначенная для общего пользования, то от
нее веет таким тошнотворным коктейлем эмоций, что я всегда
вежливо отказываюсь от контакта с ней.

Однако, жизнь иной раз противоречива. Помню, как однажды, после
выезда на природу, я привез домой вместо одной своей вилки
чужую. Она очень долго валялась у меня в шкафчике, и хотя я
тщательно продезинфицировал ее кипятком, пользоваться ей долгое
время не решался. Даже хотел ее выкинуть, но руки не дошли.
Есть этой вилкой, мне казалось таким же неестественным, как
пользоваться протезом, вместо собственной руки. Каждый раз
заглядывая в шкафчик за вилкой, я сосредотачивался на том,
чтобы по ошибке не взять эту приблудившуюся вилку. Прошло,
наверное, около года, прежде чем я поймал себя на мысли, что эта
вилка вдруг перестала быть чужой. Я так часто думал о ней и
смотрел на нее, что она стала мне роднее всех остальных. К
тому же она была в единственном экземпляре, а другие вилки
многократно клонированы.

Теперь я ем только этой вилкой. Она стала такой же неотъемлемой
частью моего предметного Я, как сотовый телефон или компьютерная
мышь. Даже не знаю, чем я стану есть, если случайно утрачу
свою ненаглядную красавицу?

Вера же так сильно располагает к себе, что из ее рук я готов принять
даже самую замызганную чашку. Ее светлая аура сводит на нет
любые негативные воздействия. Что ни говори, а процесс
принятия пищи штука интимная. Наверное, в списке сексуальности
он следует сразу же за половым актом, не зря же Микки Рурк в
фильме «Девять с половиной недель» так успешно совмещал одно
с другим.

Пока чайник закипает, Вера рассказывает мне, что произошло. Два дня
назад нашего фотографа Юрия Антоновича арестовали и посадили
в КПЗ (ни фига себе!). Поймали в роще в Академогородке,
когда он пытался изнасиловать студентку университета (а ведь их
общежитие совсем рядом с моим домом!). Подозревают, что это
нападение не было единичным (еще бы!). Практически каждый
год в роще находят трупы молодых девушек со следами насилия
(да, такие сообщения иногда мелькают в новостях, но раньше я
не обращал на них особого внимания). В общем, Юрий Антонович
оказался заурядным маньяком-насильником (так вот, значит,
кто...). Сразу же, на другой день после ареста, в офис
наведались два следователя. Быстренько осмотрели кабинет и
опечатали. Вроде бы нашли какие-то фотографии (еще бы не нашли – да
у него их полный компьютер!).

– Следователь очень хотел с тобой побеседовать, но я твой телефон
«не нашла»... Сказала, что, как только ты тут появишься, сразу
же им сообщу.

Да-а-а, я бы тоже сейчас кое с кем побеседовал. А именно с этим
самым Юрием Антоновичем. Вот оно, значит, как все обернулось!
Все сходится – время, место... Каков, однако, наглец! Значит,
неудача его ничуть не испугала, а только раззадорила. Совсем
страх потерял, старый мудила! Эх, зря я тогда Аньку
послушал! Надо было выйти и вломить этому козлу! Ну и гнида этот,
Юрий Антонович! И я еще с ним в одном кабинете сидел! За руку
здоровался... Тьфу!!!

– Я сейчас приду, – говорю я Вере и спешу в туалет.

Мне ужасно хочется поскорее вымыть руки с самым едким хозяйственным
мылом. Вдруг, где-то там, в линиях на ладони, еще остался
пот с липких ладоней этого извращенца. Выходит, не случайно я
чувствовал к нему такую неприязнь. Буду только рад, если ему
влепят на полную катушку. Пусть сидит. Там, на зоне, из
него быстренько петуха сделают. Я пытаюсь представить, как
здоровенный бритоголовый зек с бычьей шеей вгоняет свой член в
задницу Юрия Антоновича, но эта картина меня почему-то не
радует. Мерзко все это. Мерзко и противно!

А что бы я с ним сделал, дай мне его сейчас? Избил бы до полусмерти?
Выбил бы все зубы? Пинал бы по яйцам, пока они не
превратились в кровавую смятку? Сомневаюсь... Плюнул бы, наверное,
ему под ноги и ушел, чтобы никогда больше его не видеть.

Я смотрю на себя в зеркало. Говорят, что у меня тяжелый взгляд.
Сейчас, наверное, он стал еще тяжелее. Злость отравляет, как
самый страшный яд, впрыснутый под кожу. Черты лица искажаются,
кожа темнеет от нахлынувшей крови, нервная дрожь пробегает
по всему телу... Сейчас я кажусь себе лет на десять старше. А
может я просто давно не обращал внимания на свою внешность?
Посмотришь вот так на себя в зеркало и понимаешь, что ты
уже не юноша, а мужчина «за тридцать». Ладно я, но каково
самовлюбленным женщинам сознавать, что морщинки уже никогда не
разгладятся, а кожа навсегда утратила былую свежесть?

Я умываю руки, потом открываю кран с холодной водой на полную мощь
и, когда она становится ледяной, споласкиваю лицо.

В приемной Хосэ Мануэля на низеньком стеклянном столике меня уже
ждет белая чашка с дымящимся кофе. Рядом открытая коробка
конфет. Из пластмассовых ячеек кое-где еще выглядывают узорчатые
шоколадные спинки. Аромат кофе смешивается в воздухе с
запахом шоколада и действует успокаивающе.

– А ты не будешь? – киваю я в сторону столика.

– Нет, я уже напилась, – Вера одаривает меня своей светлой улыбкой,
– Извини, что сахара нет. Только конфеты.

– С конфетами даже лучше.

Я осторожно беру чашку за тонюсенькую ручку и пробую отхлебнуть.
Кофе еще очень горячий, лучше не спешить.

– Так уже точно известно, что это Юрий Антонович?

Я вспоминаю свой незарегистрированный охотничий нож с кровопуском,
которым я вооружился в тот вечер для поисков насильника, и
понимаю, что попадись я тогда милицейскому наряду, то и меня
бы однозначно записали в маньяки. Может быть, и Юрий
Антонович случайно оказался не в то время, не в том месте?

– Да нет, вряд ли, – вздыхает Вера, – Прямо на месте преступления
схватили и свидетели имеются.

Я помешиваю кофе ложечкой. Надо пить, а то не заметишь, как остынет.
Аньке про Юрия Антоновича я, конечно, ничего не скажу.
Незачем ее лишний раз тревожить. Она и так недолюбливает мою
новую работу, хотя вроде бы, наоборот, радоваться должна, что с
деньгами теперь нет никаких проблем.

Интересно, а был ли в новостях сюжет о поимке маньяка в роще? Ведь
это такая лакомая информация для журналистов! А тут еще не
просто насильник, а бывший работник органов. Ни о чем таком я
в новостях не слышал. Анька, по всей видимости, тоже, потому
что, наверняка бы, не сдержалась, рассказала. Надо сегодня
непременно заглянуть на местные информационные сайты,
поглядеть, как средства массовой информации обсасывают этот
кисленький леденец.

– Хороший кофе, – говорю я Вере, которая постепенно снова погрузилась в работу.

Вера согласно кивает, лезет в ящик стола и подает мне маленький
листочек бумаги.

– Вот, кстати, рабочие телефоны следователя. Позвони.

– Позвоню, обязательно. Только с мыслями соберусь.

Я снова отхлебываю кофе. Кошусь на дверь кабинета Хосэ Мануэля.
Вспоминаю, как я первый раз очутился в этой приемной. Совсем не
думал тогда, что разовый заказ превратится в стабильную
денежную работу.

– А, как Хосе Мануэль на это происшествие отреагировал?

Вера пожимает плечами:

– Да никак. Побеседовал со следователями минут пять, а потом
попросил меня найти нам нового фотографа. Вот и все. Больше ничего
на эту тему не говорил.

– А другие по этому поводу, что думают?

– Не знаю, они мне не докладывают. Да и сам знаешь, как у нас –
каждый сам по себе. Да ведь и Юрий Антонович ни с кем особо на
общался, он же у нас, как и ты – только время от времени
появляется...

«Как и ты...» – эти слова Веры иглой пронзают меня. Да, в чужих
глазах я теперь тоже выгляжу непонятным подозрительным
субъектом. «Неизвестно, что на самом деле в голове у человека,
который рисует такие картины...»

Может быть и вправду, внутри меня сидит какой-нибудь ужасный демон,
который только и ждет часа, чтобы разорвать мою телесную
оболочку и выбраться наружу? И кем тогда стану я? Насильником?
Вряд ли. Не так меня воспитали, чтобы обижать беззащитных
женщин. Я, конечно, могу иногда не уступить место в
общественном транспорте какой-нибудь противной тетке, но это максимум,
на что я способен.

Я прощаюсь с Верой и выхожу на улицу. Прохожу несколько метров и
вдруг чувствую спиной чей-то взгляд. Оглядываюсь – никого,
только старый особняк на фоне затянутого серыми тучами неба.
Резной силуэт здания сейчас напоминает мне средневековый замок.
Может быть архитектор так и задумывал – высокое крыльцо с
крутыми ступенями, узкие стрельчатые окна, островерхая башня,
лепнина в виде прямоугольных зубцов...

Плотно скомпонованный объем здания одновременно напоминает мне и
гордого пожилого дворянина, с виду опрятного, деликатного, но
себе на уме. И никто не знает, что таится за благообразным
ликом каменного фасада. Дома, как и люди. Молча хранят за
каменными стенами свою непостижимую суть, как губка впитывают в
себя мысли и образы своих жильцов.

Здание безусловно мрачное, хоть и красивое. До революции тут жил
какой-то купец, но кто знает, каким человеком он был? Может
быть, в обед у него собиралось приличное общество, а вечером он
спускался в подвала и терзал там молоденьких девушек? А что
тут было при большевиках? Скорее всего, какое-нибудь
закрытое учреждение или, того хлеще, – отдел ВЧК. А, что – вполне
вероятно! Уж слишком подходит это здание для такой роли. Кто
знает, может быть, именно в моем кабинете улыбчивые люди в
кожанках дробили кости пленным белогвардейцам?

Я бросаю прощальный взгляд на особняк. Чего-то все-таки не хватает в
этом фасаде для завершения мрачного готического образа!
Крохотной детали, которая бы действительно связала задуманный
архитектором образ с реальным прототипом. Может быть
отрубленной головы на шпиле?

Какая-то чертовщина в голову лезет! Можно подумать, что я в Карпатах
перед замком Дракулы! Вот, блин, нафантазировал. Надо,
наверное, поменьше триллеров на ночь смотреть.

***

Дома первым делом залажу в интернет. Просматриваю местную
криминальную хронику за последнюю неделю. Ни на одном из трех сайтов
нет ни словечка про поимку маньяка в роще. Может быть
информацию не разглашают в интересах следствия? Но, какая тут может
быть тайна? Наоборот, должны поместить фотографию
подозреваемого, – мол, если кто-то подвергся нападению этого
человека, просим обратиться в органы. Странно все это...

А может быть молчат из-за того, что Юрий Антонович сам в милиции
работал, и дяди в погонах решили лишний раз не напрягать
общественное мнение? Итак уже оборотнями в погонах кличут...

Ладно, раз ничего свежего нет, посмотрим старенькое! Задаю в архиве
главного информационного портала поиск по ключевым словам:
«Академгородок», «роща», «труп». Компьютер выдает серию
ссылок. Читаю первую попавшуюся:

В четверг, 16 октября 2003 г., в лесном массиве Академгородка в
районе универмага «Заповедный» обнаружен труп 20-летней девушки.
На теле имеется семь ножевых ранений, а также
многочисленные ссадины и кровоподтеки. По предварительным данным жертва
подверглась изнасилованию. Расследование ведет городская
прокуратура.

Да, выбрал я себе райончик для жительства! Одно дело, когда эти
преступления совершаются где-то там, на другом краю города, и
совсем другое, когда ты каждый день ходишь в этот самый
«Заповедный» за продуктами. Хорошо, если все это Юрий Антонович
натворил, а если не только он? Одних сажают, других выпускают.
Вышку редко дают, значит рано или поздно эти тамбовские
волки выходят на свободу. А годы отсидки совсем не гарантируют
того, что человек исправился! Скорее наоборот. Отстреливать
их надо, тогда уж точно спокойней будет, и другим не
повадно! А еще лучше – отдавать на расправу родственникам погибших,
пусть они делают с ними что хотят. Вот это была бы
заслуженная кара!

Представляю себя в числе кровожадных родственников, которые тесным
кольцом наступают на забившегося в угол щупленького
мужичонку. У кого-то в руках топор, у кого-то бейсбольная бита, у
меня – обрезок трубы... Хочешь – не хочешь, раздумал – не
раздумал, но закон есть закон – давай выполняй, не робей!

Тьфу!

Достаю бумажку с номером телефона следователя. Сегодня звонить уже
поздно, да и не хочется. Уж лучше завтра, с утра. Разглядываю
аккуратный Верин почерк. Эх, Вера-Вера, наверное не очень
сладко осознавать себя приманкой для сексуально озабоченных
выродков?

Глава пятнадцатая

– Вот посмотри, – говорит Сергей и показывает пальцем в экран, –
Сюда и сюда. Ничего не замечаешь?

Фотографии автомобильных аварий с нашего сайта. Покореженные кузова
машин, изуродованные тела пассажиров, паутина разбитых
стекол с кровавыми кляксами.

– А что я должен заметить? – недоумеваю я.

– Ну ты же дизайнер! Ты сразу должен видеть!

– Что видеть?

Сергей тычет пальцем в кузов одного из автомобилей:

– Это, что за марка?

Я приглядываюсь к черным изуродованным формам, но что толку?
Машинами я никогда не увлекался, а если и смотрел автомобильные
журналы, то только для того, чтобы найти красивую картинку для
макета.

– Я не знаток...

– Да тут и нужно быть знатоком! – начинает нервничать Сергей из-за
моей непонятливости, – Это же «Мерседес»!

– Ну и что?

– А то, что и тут тоже «Мерседес», и тут! И вот тут тоже!!!

– Что-то я нигде не вижу знака с тремя лучами...

– Ну, ты же дизайнер! – укоряет меня Сергей, – Посмотри на линию
кузова, дизайн салона... Это же мерс!

– Ну, мерс, и что?

– Да, что ты заладил «что-что»! – раздражается Сергей.

– Так не тяни кота за яйца, а скажи в чем дело!

– А в том, что ни на одной фотографии с авариями нет ни «БМВ», ни
«Фольксвагена», ни «Опеля». Только мерсы или машины
неопределенных марок.

– А разве «машины неопределенных марок» не могут быть этими самыми
«БМВ» и «Опелями»?

– Могут, но это не они. А вот на других, без всякого сомнения, мерседесы.

– Может быть, они просто бьются чаще? Автомобиль дорогой, а богатые
люди не утруждают себя такими мелочами, как соблюдение
правил дорожного движения. Надеются, что их спасет подушка
безопасности и толстый кошелек. Хотя по этим фотографиям не
скажешь, что водители легко отделались. Это, наверное, только в
анекдотах мерсам легонько в задницу въезжают и потом все
живы-здоровы...

– Кстати, об анекдотах, – Сергей отрывается от монитора и интригующе
смотрит на меня, – Ты можешь вспомнить хоть один анекдот о
БМВ?

– Вроде нет, – пожимаю я плечами немного подумав, – про Ауди знаю,
про Ягуар... Про мерседесы сколько угодно.

– Вот-вот! И большинство из них начинается словами «Въезжает в зад
мерседесу запорожец...»

Я пытаюсь представить эту традиционную для анекдота картину, но она
как-то не представляется. Слишком мал и хлипок запорожец,
чтобы серьезно въехать в зад мерседесу. Да и мало их осталось,
пора в красную книгу заносить. Почему-то в моем воображении
возникает картинка из фильма о Джеймсе Бонде с
захватывающими погонями на черных БМВэшках. Ага, не зря, значит,
автомагнаты в кино деньги вкладывают!

– Джеймс Бонд на БМВ ездит, – говорю я вслух.

– Ага, – довольно кивает Сергей, – И наши «Бумер» сняли.

– Хочешь сказать, что все это хитро спланированная экспансия? И наш
сайт в авангарде борьбы за российский авторынок?

– Да нет, наверное, это было бы слишком простым объяснением...

– Антиреклама, конечно, сильная вещь, – соглашаюсь я, – Работает
безотказно. Недавно в новостях показывали, как одна
покупательница в конфетах нашей местной фабрики ртуть нашла, так,
говорят, на следующий день продажи, как обрубило. Травиться-то
никому неохота. Но там, в репортаже, все четко было – дата
изготовления, номер партии... А на этих фотографиях даже я
мерседес не узнал. Хотя, наверное, в этом и есть суть
нейро-визуального программирования – глаза спят, а мозги втихаря свое
дело делают...

– Что за нейро-визуальное программирование такое? – интересуется Сергей.

Про папку Германа я ему ничего не рассказывал. Да и рассказывать, в
общем-то, было нечего, одни догадки. Даже не догадки, а
смутные мысли.

– Да, – отмахиваюсь я, – Читал в интернете, что кроме
нейро-визуального программирования, есть еще и нервно-визуальное. Но в
суть особо не углублялся.

– И ты заподозрил, что нейро-визуальное программирование на вашем
сайте используется?

– Да, подозреваю, что с его помощью деньги зарабатывают. Только не пойму – как?

– А ты думал, что руководство с тобой всеми секретами делиться будет?

– Да так, интересно просто, – я щелкаю мышкой и перемещаюсь на
заглавную страницу нашего сайта, – Кстати, больше ничего не
откопал?

– Ничего. Да и некогда особо копать. Мельком глянул. Машину хочу
сменить, вот и ткнул в «Автокатастрофы».

– И теперь купишь вместо мерседеса БМВ...

– Нет, – смеется Сергей, – Такую технику я не потяну. Тойоту-корону взять думаю.

За дверью слышатся шаги. Входит Оксана. На ней фартук с хохломскими
узорами, в руках полотенце. Следом за ней в комнату
проникает аппетитный запах стряпни.

– Ну что засели тут? Пойдемте, чай пить, я пирог с яблоками испекла.

Вслед за Оксаной в комнату вбегает собака. Вернее, щенок-подросток.
Тот самый, которого дети подобрали на улице. Он радостно
носится по комнате, бросается то ко мне, то к Сергею. Пытается
запрыгнуть на колени, шутя покусывает мои руки – зовет
играть.

– Видишь, какое животное у нас завелось? – улыбается Сергей, – Я
сначала был против, хотел его тут же за порог выставить.
Как-никак дворняга, мало ли какие болезни у них? А потом, думаю,
пусть живет! Показали ветеринару, сделали прививки, помыли
шампунем от блох. Оказалось, – вполне здоровый пес. А самое
главное, – дети рады... На! Лови!!!

Сергей швыряет в коридор резиновый мячик. Щенок радостно бросается
следом. Подминает мячик под себя, наваливается сверху и
пытается ухватить зубами. Мячик выскальзывает из пасти, но щенок
не сдается и снова с веселым лаем набрасывается на резиновую
добычу.

***

Автобус едет неимоверно медленно. Водитель совсем не спешит.
Наверное, кто-то чуть раньше собрал всех пассажиров, и теперь мы
притормаживаем, чтобы народ на остановках успел накопиться.
Хорошо, что домой я не тороплюсь, а то обычно такие автобусы
попадаются, когда куда-то опаздываешь. Тогда даже обычная
скорость кажется черепашьей. У многих в таких случаях нервы не
выдерживают. Подходят к водителю, ругаются, но, как правило,
безрезультатно. И ведь чаще ругаются те, кто, судя по
одежде, вполне может себе позволить и на такси прокатиться. Люди
же бедные обычно молча сопят в тряпочку. Привыкли уже.
Смирились, что с ними никто не считается. А может быть просто
таким людям некуда спешить? Может быть это их нормальный
жизненный ритм – неторопливо-серый, с редкими проблесками
однообразных вех-остановок.

Смотрю в окно. Изучаю рекламные щиты и магазинные вывески. Хорошему
дизайну глаз радуется, от плохого устает и раздражается.
Развелось нынче рекламистов – хоть сдавай на мясо в убойный
отдел. Каждый, кто научился более-менее мышкой владеть, теперь
гордо именует себя дизайнером! А если еще и какое-нибудь
художественное образование есть, то он уже вопит во все горло о
своей крутизне. Но художественный вкус и врожденное чувство
гармонии никакой диплом не заменит.

Знаю одного сверхобразованного дизайнера – четыре года
художественного училища и пять лет художественного института, но такую
лабуду лепит, как будто только вчера карандаш в руки взял.

Знаю другого – никакого художественного образования –
дипломированный филолог, даже в художественной школе никогда не учился, а
работает главным дизайнером в солидном издательском доме и
такие вещи делает, что понимаешь – это дизайнер от бога.

А я? Я болтаюсь где-то посередине. Вроде все в меня заложено и
богом, и образованием, но чего-то не хватает. Анька говорит, что
у меня заниженная самооценка. Вполне может быть.

Замечаю на одном из придорожных столбов траурный венок. Уже года три
вижу здесь этот грустный символ, но о самой аварии ничего
не знаю. Кто погиб, когда погиб – неизвестно. Вижу только,
что венок периодически обновляется, потому что летом все
вокруг в пыли, а он всегда, как новенький. Значит, кто-то помнит,
ухаживает. Может быть именно такой – реально осязаемой
памятью – и измеряется сила человеческой любви? Не случайным
слезливым воспоминанием, а настойчивой борьбой с настоящим,
которое всеми силами пытается заставить нас забыть прошлое.

Интересно, а если бы я погиб под бетонным столбом, на сколько бы
месяцев или лет хватило Аньку? Почему-то кажется, что не
намного. А нужно ли всю оставшуюся жизнь тащить за собой дохлую
лошадь только потому, что однажды ты имел неосторожность
прокатиться на ней верхом? Ведь не случайно в человеческом мозгу
стоит программа, которая потихонечку подтирает воспоминания.
Ты успешно сдал экзамен, а программка под шумок р-раз! и
вырезала кусочек из далекого прошлого. Ты познакомился с
симпатичной девушкой, а программка уже изъяла часть воспоминаний
о былой влюбленности. Конечно, не все подчистую стирается,
важные эпизоды сохраняются, но только в тщательно
отредактированном виде. Возможно, это и хорошо. Мусор на чердаке тоже
нужно периодически разгребать, а иначе чердак просто рухнет.

Перед домом встречаю мужчину с боксером. Здороваюсь. Он отвечает мне
вежливым кивком головы. Хмурый молчаливый дядечка лет
сорока. Они с собакой очень похожи. Одна и та же комплекция, одна
и та же спокойная уверенность в своих силах. Не удивлюсь,
если они оба боксеры. Мужчина хорошо одет, кажется, и машина
у него приличной марки. Видно, что человек деловой, волевой,
лишних разговоров не любит, предпочитает не болтать, а
делать. Женщинам такие нравятся. Как раз тот тип, за которым
«как за каменной стеной». Только любая стена две стороны имеет
– не только защищает, но и наружу вырваться не дает.

Дома меня встречает Феликс. Требовательно орет – просит жрать. Но
это он притворяется. Дай ему сейчас кусок докторской колбасы,
так он, гад, понюхает, а есть не станет. Вот такой дурной у
меня кот. Именно дурной, а не заевшийся, потому что жрать он
действительно хочет. Говорят, это у него с ферментами
что-то.

Заглядываю в спальню. Анька спит. Тихонько, чтобы не разбудить,
переодеваюсь и иду на кухню. Слышу наверху у соседей какую-то
возню. Кажется, я теперь знаю, что это за шум. Бабка живет
одна, забот у нее особых нет, поэтому она занимает себя
уборкой. Двигает мебель, чтобы в углах помыть, стучит о плинтуса
шваброй. Причем, уборка у нее может начаться и в шесть утра, и
в два ночи. Бывают такие люди – помешанные на чистоте, что,
однако, не мешает им ходить по дому в сальных штанах. Может
быть, соседка еще и потому часто моет, что собаку держит, а
та гадит, когда до прогулки не дотерпит.

Собаки, собаки... Кругом одни собаки!!!

А у меня вот кот. Жил бы я в своем доме, может быть, и собаку завел.
А так, в тесной квартире, только мучить бедное животное.
Это ж нужно, каждый день по два-три раза, и в дождь, и в
мороз, выгуливать своего четвероногого питомца. Собака – друг
человека. А кот? Тень?

Пью чай с пряниками. Феликс на удивление активно поедает сосиску.
Опять ходил к Сергею без Оксаны, она сослалась на головную
боль. Да и вообще, в последнее время вид у нее неважный. Может
быть все еще переживает из-за нападения, а может это угрюмая
осенняя погода влияет.

Погода стоит действительно мерзкая. Все небо уже третий день
затянуто плотными тучами. Утром шел мокрый снег, который тут же
таял и превращался в грязь. Да еще этот ужасный ветер. Наш
квартал построен на пригорке, вид отсюда красивый, но стоит в
ветреную погоду свернуть за угол, как тебя встречает плотная
стена ветра. До ближайшего перелеска идешь, согнувшись,
преодолевая почти ураганный воздушный поток.

Хорошо хоть дома тепло и уютно. Я выглядываю в окно. Летом вид был
действительно красивый, особенно в ясную погоду. Два
живописных океана – голубой и зеленый. А сейчас все вокруг серое,
безликое. Все-таки у природы, как и у любого дизайнера, не все
сразу получается. Лето, зима, золотая осень у нее удались,
а вот переходные этапы не очень. Визуальная эстетика
межсезонья глаз не радует. У меня, конечно, красивые макеты тоже не
сразу получаются, но я недоделанное никому не показываю. А
вот природа свои черновики не прячет, заставляет нас быть
свидетелями мучительного процесса создания настоящей красоты.

Я смотрю на Феликса. Тоже вот природа постаралась, создала изящное
грациозное существо. Ласковое и жестокое одновременно.
Совершенное орудие убийства – зубы, когти, молниеносная реакция.
Не кошка, а комок сжатой энергии. Даже, когда кошка сыта и
довольна, избыток этой энергии продолжает изливаться в виде
бархатного мурлыкания. И пусть говорят, что у каждой кошки
свой неповторимый характер, все же они гораздо сильней похожи
друг на друга, чем мы, люди.

Вспоминается картинка в старом журнале «Техника – молодежи», который
я еще в детстве откопал среди отцовских бумаг. Там были
иллюстрации к какой-то научно-популярной статье – десяток
символических изображений кошки. Все рисунки были абсолютно
разными, но в каждом из них угадывалось единое существо. Подпись
под картинкой вопрошала – «По каким признакам вы узнали, что
на всех рисунках изображена кошка? По усам, хвосту, глазам?
Конечно, по этим деталям, но ведь не все рисунки содержат
полный набор признаков! На одном рисунке у кошки нет усов, на
другом отсутствует хвост, на третьем нет лап. Выходит, что
для узнавания, рисунку не обязательно содержать в себе все
кошачьи особенности, достаточно всего двух характерных черт и
мы уже безошибочно можем определить, что это кошка».

Не знаю почему, но я навсегда запомнил эту картинку. Может быть, она
сыграла не последнюю роль в том, что я стал дизайнером.
Теперь, при разработке фирменных знаков для различных компаний,
я продолжаю играть в придуманную кем-то игру – из
многочисленного набора символов того или иного бизнеса я отбираю
только несколько характерных черт и создаю из них единый
гармоничный образ.

Усложненные знаки я не люблю, стараюсь выразить идею минимумом линий
и пятен, а это непростая задача. Стоит поставить на бумаге
какую-нибудь закорючку, и любой из нас найдет десяток
конкретных ассоциаций с этим абстрактным образом. Задача дизайнера
– создать такой символ, чтобы он исключал все случайные
индивидуальные ассоциации и выражал только одну, понятную всем
идею.

В принципе, все, чем я занимаюсь всю свою сознательную жизнь –
живопись, графический дизайн – самое настоящее нейро-визуальное
программирование. Любой четкий зрительный образ – это мощная
бомба готовая мгновенно разорваться в нашем мозгу. Жаль, что
зачастую мы не слышим этих взрывов.

(Продолжение следует)