Проза

1. Мы

В комнате в общежитии мы живём вдвоём: я и мой друг Виталик. Оба
мы учимся на втором курсе.

Днём мы уходим учиться в институт, а вечером сидим или в читальном
зале общежития, или играем в настольный теннис, или пьём пиво
у кого-нибудь в гостях. Наша комната находится на пятом этаже,
читальный зал на четвёртом, зал для настольного тенниса на седьмом,
а в гостях мы бываем на всех этажах, кроме первого, второго и
третьего (там находятся гостиницы, и живут не студенты, а какие-то
другие люди).

В день, когда по телевизору показывают футбол, вечером, мы никуда
не идём (даже если очень зовут), а наоборот, все приходят к нам,
и мы все вместе смотрим футбол и болеем за наших так громко, что
бывает слышно на первом этаже. Сегодня как раз должны показывать
футбол: «Спартак» против «Милана», играют в Москве (подумать только!
сам «Милан» в гостях, в Москве – давняя мечта всех поклонников
итальянского чемпионата). Поэтому мы сидим в нашей комнате.

Но никого, кроме нас двоих, в комнате больше нет. И футбола телевизор
не показывает – он сломался вчера вечером. Это очень старый телевизор,
ещё ламповый; видимо, придётся его выкинуть, потому что запчастей
для него уже не продают, да и денег, чтобы их купить, нет.

И вот я стою посреди комнаты с отвёрткой в руках перед разобранным
телевизором, пытаясь хоть как-нибудь наладить его работу, а Виталик
лежит на своей кровати и читает Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества».

2. В нашей комнате

Комната, в которой мы с Виталиком живём, не очень большая: примерно
три на четыре метра. Дома, в Саратовской области, я в такой жил
один, и мне и то иногда бывало тесно. В общежитии – другое дело,
здесь в такой комнате возможно ночевать и впятером (это когда
особенно весёлые вечеринки бывают, и не все могут разойтись по
своим комнатам самостоятельно; в самом деле, не нести же их на
себе – пусть ночуют, места на полу для всех хватит, и, благо,
запасных матрацев тоже).

Прямо посреди комнаты нами возможно случайно, возможно продуманно,
оставлен проход от двери до самого окна. По бокам этого прохода
возле самых стен стоят две кровати (одна напротив другой), два
стола – письменный и обеденный, пустой самодельный шкаф для книг
и неработающий холодильник. На стенах висит несколько полок.

На кроватях мы проводим большую часть времени. Столы нам тоже
нужны, особенно, обеденный – за ним мы едим. Письменный стол используется
нами не очень часто, так как читать и писать мы привыкли, лёжа
на кровати. (Говорят, это развивает лень; зато как приятно развивает).
Хотя письменный стол нам не особенно нужен, но, на всякий случай,
мы не стали его выкидывать: вынести мебель в коридор всегда легче,
чем потом её отыскать. Самодельный шкаф для книг мы решили оставить
по этой же причине, хотя не помню, что мы в нём храним – я уже
давно в него не заглядывал. На полках лежат наши учебники и книги,
оставшиеся от прежних хозяев комнаты. Среди этих книг есть особенно
редкие: например, «Диагностика кармы», «Моя встреча с инопланетным
разумом», «О четвёртом измерении», «Ранняя беременность». В неработающем
холодильнике мы храним всё, что нужно прятать от тараканов: в
основном, еду. Хотя я уже настолько привык использовать холодильник
не по его прямому назначению, что однажды, не задумываясь, поставил
в него свои туфли; на следующий день я долго не мог их найти.

Но самое главное в нашей комнате – это, конечно, телевизор. Нам
он тоже достался от прежних хозяев. Он очень большой и очень старый.
И ужасно тяжёлый. Видимо, сложив в уме все отрицательные черты
этой хреновины, прежние хозяева сочли за благо от него отказаться.
А может, в тот момент, когда они решали что с ним делать, он в
очередной раз сломался. Дело в том, что у этого телевизора есть
одна редкая особенность: время от времени он сам собой ломается
и потом, так же, сам собой чинится, так что никогда наверняка
не знаешь: посмотришь ты вечером «Убойный отдел» или нет. Ещё
вчера телевизор стоял на окне, точнее, на подоконнике, но теперь
он стоит в центре комнаты на самом крепком стуле, и с него снята
задняя чрезвычайно пыльная крышка.

3. День футбола

Днём во время большой перемены в институте мы, как обычно, играли
в футбол. Мы часто играем на нашем стадионе. Он находится внутри
института во дворе и отгорожен высокой металлической сеткой. Перед
футбольными матчами по телевизору мы всегда проводим свои, даже
если идёт дождь или снег. В такие дни, как сегодня, наши игры
получаются особенно эмоциональными. Видели бы вы, как мы носимся
по нашему небольшому стадиону! какие страсти тогда кипят. Совсем,
как в большом футболе. У меня тогда появляется ощущение, что где-то
среди нас бегает Рауль или Дель Пьеро. В такие минуты мне начинает
казаться, что меня зовут Роберто Карлос. И это у меня самый сильный
в мире удар по мячу, это у меня объём одного бедра шестьдесят
сантиметров – как у нормальной женщины в талии; это со мной заключаются
миллионные контракты на рекламу, это моё лицо на обложках всех
журналов; это я одним ударом могу выиграть чемпионат Испании.

Роберто Карлос – мой любимый футболист. Хотя и других я тоже люблю:
и Рональдо, и Зидана, и даже Марадону, несмотря на то, что он
играет всё хуже и хуже. Но всё-таки самим любимым моим футболистом
всегда будет Роберто Карлос.

Справедливости ради следует сказать, что один мяч сегодня всё-таки
я забил. Счёт у нас, конечно, не как в испанской премьер-лиге,
покрупнее будет. И один из этого десятка забитых мячей – мой.

Большая перемена пролетела в один момент. Если бы не замдекана,
чрезвычайно строгая дама, шедшая как раз в это время на обед,
мы бы играли всю третью пару (тем более, что там нас ждала контрольная
по практической грамматике).

Виталик тоже всю перемену играл с нами в футбол. Если бы вы видели
его днём, то ни за что не признали бы в нём того человека, который
теперь спокойно валяется на кровати с умным лицом и равномерно,
как автомат, раз в две минуты перелистывает страницу.

4. Про Виталика

То, что Виталик в такое время может валяться на кровати, спокойно
почитывая книжку, задевает меня. Я начинаю злиться, но вида не
показываю. Возможно, что он просто не хочет мне мешать; возможно,
что это так. Но всё же он мог бы не отстраняться от проблемы так
демонстративно, мог бы проявить участие; поддержка словом – немалая
штука. В конце концов, он мог бы просто пойти по этажам, узнать,
где ещё можно посмотреть футбол. Может, Филиппов вернулся, так
у него, или Матроскин починил свой, или у девок. В любом случае,
не так должен вести себя настоящий болельщик.

Вот, например, несколько месяцев назад с ним история была, разве
он вёл себя так апатично? Дело в том, что весной Виталик влюбился.
Причём, влюбился страстно, до умопомрачения. Девушка была действительно
очень красива, причём, красота Маши Одинцовой была настоящей,
от природы, и очень простой, располагающей. Ведь не всегда красота
притягивает к себе – бывает и наоборот.

Как описать то, как была красива Маша Одинцова? Можно, конечно,
сказать, что она была блондинка, что у неё были прекрасные роскошные
волосы, о каких мечтают многие девушки; что её идеальную фигуру
нельзя было скрыть никакой одеждой – она сразу угадывалась по
походке; что от простого взгляда её светящихся голубых глаз многих
парней бросало в дрожь. Но разве это говорит о том, какой красотой
была красива Маша? Есть много красивых девушек, даже и в нашем
институте, но их красота, без сомнения, никак не сопоставима с
той, которая была у Маши. Красота её была поистине страшной. Страшным
было то, что эта красота казалась доступна. Маша никогда не вела
себя высокомерно, никогда не злилась. Любого встречала весёлой
улыбкой радушной хозяйки. Она словно бы не осознавала, каким сокровищем
обладает, и, казалось, дарила его всем.

Лично я старался не глядеть в её сторону, и никогда не смотрел
ей в глаза, хотя очень хотелось. Девки завидовали ей чёрной завистью,
хотя вида старались не показывать. Она многим нравилась, многие
были в неё влюблены. Но ни у кого не было такого сильного чувства,
как у Виталика. У него просто сорвало башню. Чего он только не
делал для неё! какие букеты ей дарил (хотя сам до этого заявлял,
что дарить цветы – глупость), какие стихи ей писал; случалось,
что, напившись в стельку, ночевал под дверями её комнаты. Я, как
сосед, своими глазами переживал всю эту драму. Дело кончилось
внезапно. Наша красавица обрилась налысо, навесила на лицо какие-то
железки и сделала несколько татуировок на самых видных местах.
Как потом выяснилось на это она пошла из-за одного непутёвого
парня с нашего курса. Более бестолкового человека, чем он, трудно
представить. Но дело не в этом, а в том, что стало ясно: природная
естественная красота Маши Одинцовой утрачена навсегда. Теперь
я иногда слышу, как разные люди спрашивают, куда подевалась такая-то,
имея в виду Машу. Одному парню, который так спросил, указали на
проходившую как раз в тот момент рядом Одинцову; видели бы вы
его лицо! В общем, так окончилась большая любовь моего друга Виталика.

А теперь он совершенно спокойно читает книгу, как будто бы ничего
не происходит, и совсем не помышляет о том, что всего через полчаса
начнётся матч века.

5. Конец эпохи ламповых телевизоров

В другое время я не рискнул бы трогать телевизор. Но когда я знаю,
что через полчаса начнётся «матч века» (как его назвали в «Спорт-экспрессе»),
мне становится всё нипочём. «Доламывать так уж до конца»,– про
себя решаю я.

Я стою возле разобранного телевизора. Из него в разные стороны
опасно торчат какие-то проводки; холодные лампы блестят неживым
блеском. «Что же здесь могло поломаться?»

– Думаешь, получится? – С кровати интересуется Виталик. – Вряд
ли эта штука ещё когда-нибудь заработает.

– Всё равно попробовать стоит. Ты не знаешь, что в таких случаях
в первую очередь ломается?

– Когда у нас был ламповый телевизор, я помню, что отец частенько
менял в нём именно лампы. Советую тебе включить эту хреновину
и посмотреть: может, какая из них не горит.

Я включаю телевизор, растерянно гляжу на множество горящих маленьких
огоньков – попробуй, отыщи среди них один негорящий. Деревянной
линейкой я осторожно трогаю разные проводки и ещё какие-то небольшие
разноцветные штучки, которые называются то ли резисторы, то ли
транзисторы.

– Ты что делаешь? – Спрашивает Виталик.

– Контакты проверяю.

– А-а-а. Сходил бы лучше к девкам: может, сегодня нет сериала.

– Сам сходи, ты с Каляминой лучше знаком. – Я с любопытством рассматриваю
лампы. Одни из них побольше, другие поменьше. Каждая лампа сидит
в гнезде на металлических штырьках и для надёжности ещё прижимается
железной скобой, от которой по бокам лампы идут к её основанию
две пружинки. Чтобы снять лампу, надо оттянуть скобу с пружинами
и осторожно, стараясь не поломать металлические штырьки в основании
лампы, вытянуть лампу из гнезда. На одной из ламп я различаю надпись:
6Ф5П.

Как давно это было, и как всё это до сих пор странным образом
живо в памяти: красные галстуки, единая для всех школьная форма,
домашние задания, художественные фильмы перед программой «Время»,
которые смотрели по ламповым «Рубинам». Отцу тогда часто приходилось
ковыряться в нашем чёрно-белом.

– Виталик, ты помнишь, как назывались лампы для телевизоров? Лет
через десять, поди, никто уж и не вспомнит, что 6Ф5П – это лампа.
Так кончаются великие эпохи.

Мне вдруг приходит на ум, что у всех великих эпох есть какие-нибудь
символы. Если советское время для меня прочно ассоциируется с
полётами в космос, с балетами, с ламповыми телевизорами, то сегодняшнее
время трудно увязать с телевизором, или балетом, или космосом
(хотя и сегодня летают не меньше, и так же не исчез никуда балет).
С чем же будет ассоциироваться сегодняшнее время? с компьютером?
Но ни у кого из нас его нет. Я слышал, что компьютеры завоёвывают
всё большее значение в жизни человека, но на практике я этого
не вижу.

– Виталик, как ты думаешь, что будут вспоминать о нашем времени?

– Будут вспоминать, как мы не посмотрели матч века, как ты его
называешь.

– Нет, я серьёзно. Вот, говорят, недавно произошло историческое
событие: «Пентиум» разогнали до частоты тысяча мегагерц. Но ни
у тебя, ни у меня нет компьютера. Выходит, мы с тобой не попадаем
в историю?

– Не знаю, как ты, а у меня скоро будет. – Он указывает рукой
на телевизор. – У тебя вон та лампа сгорела.

(Продолжение следует)