Проза

На вокзале, как всегда, было шумно и суетливо. Мне сразу стало
ещё хуже: передо мной вдруг со всей неотвратимостью встала реальность
отъезда (я уезжал домой на два месяца, хотя мне этого совсем не
хотелось).

Мой друг Денис, который вызвался проводить меня, махнул рукой
в сторону платформ, где останавливались поезда дальнего следования.

– Вон твой стоит.

Мы подошли к тринадцатому вагону. Я поискал глазами проводницу,
но не найдя её, стал смотреть на высокого грузина на соседней
платформе, который искал что-то в огромной пластиковой сумке.

– Отдай девушке билет, – сказал, словно из другого мира, Денис.

Я оглянулся. Возле входа в вагон стояла невысокая девочка в синей
униформе; под мышкой у неё были два свёрнутых флажка. Девочка
смотрела на меня удивлёнными глазами взрослого человека. Я разглядел
в них обиду и злость.

– Побыстрее, не задерживайтесь, – сказала она строго, – поезд
через десять минут отходит, – после этих слов она минуты две не
отдавала паспорт и билет, упорно в них что-то разглядывая.

Я забросил сумки на багажную полку, и мы с Денисом сели.

– Много зачётов не сдал?

– Три.

– К пересдаче-то допустят?

– Ну а куда денутся?.. Блин!

Денис достал сигареты, затем засунул их обратно в карман.

– Что, трудно тебе уезжать?

Я махнул рукой и вздохнул.

– Ничего, летом время быстро идёт: каникулы пройдут – глазом моргнуть
не успеешь.

– Слушай, если она появится, отправь мне телеграмму.

– Хорошо, – Денис с интересом разглядывает вагон, как будто никогда
не ездил в плацкартном.

– Что хорошо-то?.. Давай записную книжку, я тебе свой адрес напишу.
Куда будешь телеграмму высылать?

Денис нехотя достаёт из нагрудного кармана пиджака красную записную
книжку, я вытаскиваю ручку. Осторожно, разборчивым почерком школьной
отличницы, я пишу адрес и после него, уже более неровно, приписываю:
«Попробуй не отправить телеграмму! вернусь – откушу глаз».

Денис с неудовольствием берёт блокнот.

– Вот ты представь, каким идиотом я буду выглядеть на почте. «Антон
она здесь тэчэка срочно возвращайся…»

– Ничего, один раз ради друга можно пострадать.

– Ладно уж, – он запихивает записную книжку обратно в нагрудный
карман. – Слушай, а разве Воркута в Архангельской области?

– Нет, это ещё сутки на север.

– Как же там люди живут?

– Живут, как везде, нормально.

Ехали уже часов пять-шесть. Туалеты уже давно были открыты; все,
кто хотел, переоделись, почти по-домашнему. Многие поужинали,
выпили чай. Спать было ещё рано, но некоторые уже спали.

После ужина меня сильно клонило в сон, но я не ложился. Я знал,
что если сейчас лягу, то просплю самое большее часа два-три, а
ночью уже не усну и весь завтрашний день буду разбитым. Так, борясь
со сном, я и ехал в ожидании, когда же погасят свет, и зевая над
страницами какого-то романа.

Мне совсем не читалось, тем более что я часто отвлекался, наблюдая
возню двух ребятишек, ехавших на нижних полках. С ними ещё ехала
их мать; сейчас она сидела внизу и разгадывала сканворд. Время
от времени она утихомиривала детей, не давая им особенно шуметь.

– Мам, а мам!

– Ну, что ещё тебе? Сиди смирно, как другие дети. Смотри, вон,
девочка рисует.

– А почему по вечерам темно?

– Потому что солнце скрывается.

– А куда оно скрывается?

– Куда надо, туда и скрывается. Большой вырастешь – узнаешь.

– А солнце оно большое-пребольшое?

– Да, большое-пребольшое.

– И очень-очень горячее?

– Да, горячее.

– А почему же тогда в космосе холодно?

– Почему-почему, покочену!

Я вдруг подумал, что «покочену» – это самый лучший ответ на все
вопросы вроде: почему зимой холодно и зачем летом жарко? Почему
Танька Лебедева меня не любит, хотя я от неё без ума? Почему одни
люди, как я двоечники (сколько ни учи – толку мало), а другие,
как Денис, никогда ничего не учат и всё сдают на четыре-пять?
Почему одни, как я, спотыкаются на каждом камешке, а другие скользят
по жизни уверенно, так, словно и не бывает у них никаких трудностей?
Единственный возможный ответ: покочену.

К тридцати годам осознаёшь это более ясно, чем в пятнадцать или
даже в двадцать лет. Просто с этим начинаешь жить, как живут с
женой, с родинками на самом видном месте или с некрасивым лицом.
Живёшь не так, как тебе хотелось когда-то, и не по привычке, и
даже не так, как умеешь, – а так, как получается. Ведь в тридцать
лет уже странно задавать себе вопросы, на которые – давно известно
– нет и не может быть ответа.