Проза

Я зачистил рельсы, собрал инструмент — две кувалды (маленькая — для
открывания люков, большая — для их закрывания), вилы и
скребок (весьма похожий на тяпку, которой дачники окучивают
картошку — ломик в летнее время обычно бывает не нужен, поэтому в
начале смены я его не взял) — и отнёс инструмент в
кладовку; возле неё уже стоял бригадир с ключом в руке, явно
поджидая меня.

— Что-то поздновато сегодня.

Я взглянул на часы, до конца смены оставалось ещё десять минут.

— Не хотелось расцеплять вагоны. Щепа хорошая, сама высыпается.
Жалко было оставлять.

— Много выгрузили?

— Двести восемь кубометров. Все шесть коробок.

Я кивнул в сторону цеха, где у входа стояли шесть пустых вагонов,
обшитых сверху досками для перевозки щепы. С дальней стороны
уже подъезжал мотовоз, чтобы забрать вагоны и отправить их на
сортировку.

Щепу поставили после обеда — до обеда работы не было. Шесть вагонов,
которые мы выгрузили, на зарплату почти не влияли, потому
что до нормы всё равно не хватало сотни с лишним кубометров,
следовательно, премию за выгрузку щепы мы не получим.

Основную зарплату мы получали от подачи древесины — и маленькую
добавку за щепу. Древесины в этот день подали, как обычно,
много, щепы, как всегда, мало.

Все знали, все понимали, какой это неблагодарный труд (пота на рубль
— зарплаты на копейку), поэтому никто, ни мастер, ни
бригадир подачи, с которым я разговаривал, не обиделись бы, если
бы мы не стали выгружать последний вагон, а отцепили его.
Единственное, что не позволило мне это сделать, была совесть: в
этот день, вместо того, чтобы подметать выгруженные
турникеты, я проспал с утра до обеда. Это была ошибка мастера или
ещё каких-то служб: все ждали, что состав со щепой придёт
прямо с утра, и его тут же поставят под выгрузку. Мы с
напарником отправились в цех выгрузки щепы, и в ожидании вагонов
легли в бытовке (не знаю, как напарник, а я в эту ночь не спал
и трёх часов, поэтому появившаяся возможность небольшого сна
была весьма кстати). Но состав не пришёл. В дневной суете
про нас забыли. Мы спокойно проспали до полудня, успели
пообедать, и только после этого увидели шесть вагонов, которые
спешно тащили мотовозом к нам в цех.

Дома я наскоро помылся, наскоро переоделся в домашнюю одежду,
наскоро наложил ужин в тарелку и пошёл в свою комнату. Перед тем,
как начать ужинать, я включил компьютер.

— Газета свежая пришла,— крикнула мне из соседней комнаты мать,— читать будешь?

— Позже.

— К тебе Вадим заходил. Сказал, позже ещё зайдёт.

— Хорошо.

Я смотрел, как стартует «Windows», и наскоро, обжигаясь, ел горячий ужин.

— Ну что,— сказал я сам себе, вынимая из заветной коробочки с
надписью «The Morrowind» уже не новый, местами поцарапанный диск,—
полчасика до утра?

До утра, то есть до семи часов, когда следовало проснуться и начать
собираться на работу, было, конечно, не «полчасика», а более
четырнадцати часов. Но каждый раз, когда я садился играть в
«Морровинд», я произносил для себя эти иронические слова, с
тем, чтобы напомнить, что время летит быстро, и не стоит
сильно увлекаться игрой. Помогало это не каждый раз (вот и
предыдущую ночь я просидел за компьютером до полчетвёртого), но
примерно через два раза на третий помогало.

Некоторое время спустя в прихожей слышится шум: кто-то пришёл.

— К тебе Вадим,— кричит из прихожей мать.

В комнату входит Вадим Говоров.

— Здорово, тёзка,— не отрываясь от компьютера, говорю я; в этот
момент я в десятый раз пытаюсь украсть ценный доспех у одного
торговца; краем глаза я вижу, что Вадим сел на диван и совсем
не заинтересован игрой — он смотрит на горшок с цветами,
который стоит в моей комнате с тех пор, как я себя помню.

— Чего-то ты припозднился сегодня,— произносит Вадим.

— Машинки на проходной починили, раньше времени теперь не уйдёшь.

— Бухать будем? — Вадим заранее знает ответ, но почти каждый раз
задаёт мне этот вопрос: это у него что-то вроде не то
риторического вопроса, не то приветствия.

— Не-а.

— Всё в Морровинде?.. А я классных тёлок нашёл, у нас в общаге
живут. Пойдём, познакомлю.

— Ты с ума сошёл? У меня сейчас важная миссия.

— Доспехи красть у тебя важная миссия?

Я с удивлением смотрю на него — как он заметил? — потом снова
приникаю к монитору.

Мы познакомились с Вадимом летом, когда оба поступали в
Педагогический университет. Я поступал на отделение филологии, а мой
тёзка на отделение социологии (почему-то пользующейся особенным
спросом), и, хотя знаний у Вадима меньше, чем у меня, он
поступил в институт, а я нет. Всё дело в том, что у Вадима
хорошо подвешен язык; даже когда он на самом деле не знает
ничего, он тысячью умело расставленных слов может создать у
слушателя ощущение, что что-то он всё-таки знает — надо быть
очень внимательным слушателем, чтобы вывести его на чистую
воду. В результате даже по предметам, которые всякий другой с
его знаниями провалил бы вчистую, он получил вполне приемлемые
оценки.

Поскольку Вадим не местный (приехал из Нижнего Новгорода, а родился
и вырос вообще где-то в Татарстане), он живёт в общежитии. Я
был у него один раз, мне это страшно не понравилось
(вообще, на мой взгляд, жизнь в общежитии подобна жизни в пещере:
постоянно на виду, все всё про всех знают, то же отсутствие
комфорта и вечные сквозняки). Закончилось всё большой
пьянкой. Пили традиционные студенческие напитки: портвейн и пиво.
На следующий день у меня страшно болела голова, и я с трудом
вспомнил окончание вечера.

Я смотрю на Вадима, мне хочется хоть перед кем-нибудь похвастаться
своим новым приобретением в Морровинде:

— Смотри, какой у меня доспех! «Шкура Спасителя». Отражение магии
шестьдесят процентов — постоянный эффект. Уровень защиты
двести сорок пятый!

При словах «Шкура Спасителя» Вадим недовольно морщится. Несмотря на
всю свою внешнюю показную грубость, он убеждённый
христианин, православный, поэтому использование библеизмов не в целях
проповеди своей религии он считает если уж не богохульством,
то прямым оскорблением себя. Но поскольку отношения у нас с
ним на удивление хорошие, он мне многое прощает.

— Ну что, пойдём, что ли?

— Опять к тебе, в общагу?

— Хочешь, пошли в парк...

— Нет, спасибо, там комары.

— Какие комары? Сентябрь на дворе.

— Значит, мокрые скамейки.

— Что тебя всё нужно уламывать-то? Пойдём! Выпьем, с девчонками познакомимся.

— Ну ты что, не видишь, я играю! Не хочу я никуда идти!

Вадим не уходит, продолжает сидеть.

— Это чего у тебя в снаряжении, лук-костегрыз?

— Да, он самый: лук-костегрыз Сул-Сенипула!

— Нашёл всё-таки?

— Давно уже.

Каким-то образом Вадим умудряется запоминать этапы моей игры, и
время от времени спрашивает, как у меня дела с прохождением того
или иного этапа.

— А сейчас чего делаешь?

— Пришёл вот к одному типу, хочу, чтобы он снял с меня проклятие:
излечил от неизлечимой болезни; меня же прокляли.

— А потом?

— Тёмная история: вроде бы должны послать за каким-то кольцом, но ещё не ясно.

— Когда мир-то спасать будешь?

— Скоро. Не мешай.

Видя, как и вчера, что я крепко засел, и меня не оторвать, Вадим
собирается уходить. Встаёт.

— Хоть бы он у тебя повис что ли...,— на прощание говорит он.

— Ну тебя нафиг!..— Я тут же делаю сейв.— Ты давай, иди, а то там
вино прокиснет. И девочки разбегутся.

— Не боись, не разбегутся.

Вадим уходит.

Некоторое время играю спокойно. Потом приходит мать. Она говорит,
что уже ночь, пора спать, что мне завтра на работу. Я
соглашаюсь и желаю ей спокойной ночи.

Я продолжаю играть. Я захожу в какие-то пещеры, где живут бандиты, в
гробницы, населённые всякой нечистью, сражаюсь и с теми, и
с другими. На меня нападают с воздуха, из воды, атакуют на
земле какие-то агрессивные твари; я не могу спокойно пройти
через развалины древнего города — там водятся монстры,
владеющие магией. Прорубая себе дорогу в этом злобном мире, я даже
во сне не могу найти себе покой. Я захожу в один город,
чтобы купить себе лечебных снадобий. Там же я чиню свои доспехи
и продаю богатые трофеи. Затем на жуке еду в другой город —
доложить о выполнении приказов и получить после повышения
новые. Моя популярность в Морровинде растёт. На улицах
городов меня уже узнают местные жители. А в столице городская
охрана организовала против меня заговор.

За окном заметно светлеет, но я говорю себе: ещё немного поиграю,
пусть я сегодня посплю меньше, чем вчера, но нельзя же бросать
игру в самом интересном месте.

Вдруг я что-то почувствовал. Я отдёрнул занавеску с окна, хотя это
уже было и не нужно. В комнате было светло. Я посмотрел на
часы: семь пятнадцать.

Я наскоро запихиваю себе в рот какой-то бутерброд, запиваю холодным
чаем, бросаю в сумку что-нибудь, чем можно позавтракать и
пообедать на рабочем месте, и бегу в гараж. Из велосипеда я
выжимаю всё, что можно («только бы не сломался»). В один миг я
доезжаю до проходной и где-то без пяти восемь проезжаю её.
«Успел,— думаю я и чувствую удовольствие, что успел.— Сейчас
бы ещё поспать. Как вчера. Хоть бы опять щепы до обеда не
было. Или вовсе не было. Или выгрузить одну коробку и лечь
спать. На пару часиков».

Но моё хорошее настроение быстро исчезает. Тропинка, ведущая к цеху,
сворачивает к главной ветке железной дороги и идёт вдоль
неё. На ней стоит только что пришедшая передача, в конце
которой я сразу же замечаю вагоны со щепой. Их не просто много,
их слишком много. После пятнадцати я перестаю считать: больше
пятнадцати мы ни разу не выгружали. Их здесь на весь день,
и ещё останется.

Я ставлю велосипед в цех, иду на подачу к уже открытой кладовке.
Надо взять инструмент: две кувалды (маленькую и большую), вилы
и скребок.