Онтологические прогулки

У М. Хайдеггера достаточно четко зафиксирован один примечательный переход, имевший место в истории развития отвлеченного мышления: система Ницше, со всеми ее претензиями на преодоление метафизики, увы, не двинулась дальше «поверхностности и туманности» его последователей. Но хайдеггеровский вопрос, отчего «ницшевская метафизика привела к пренебрежению мыслью при апелляции к «жизни»?» остался по существу без ответа. Вряд ли один только «ореол художественности», да шопенгауэровские насмешки спровоцировали эту переориентацию отвлеченного мышления на поверхностное проскальзывание, на туманное проборматывание…

Хайдеггер в оценке Ницше, похоже принимает во внимание лишь рациональную(хорошо тематизированную и проблематизированную ) составляющую его мышления, а в иррациональной( интуитивной, подсознательной ) составляющей готов видеть исключительно « литературный феномен». Но возможно, что именно двойственная природа ницшевского мышления (ореол рациональности в сочетании с исключительно выразительной, страстной – не философской, а литературной – формой представления) и обеспечила столь стремительное и устойчивое при-живание в европейском отвлеченном мышлении как «поверхностности», так и «туманности». Может быть, как раз рационализация иррационального (или иррационализация рационального ) и явилась тем экспериментом над истиной, которым Ницше, и не без надежды на грядущий успех, погрозил человечеству. («Мы проводим эксперимент над истиной! Возможно, человечество от этого погибнет! В добрый час! »)

Использование таких понятий как рациональное и иррациональное не делает здесь, конечно, ситуацию более ясной. Представление М. Мамардашвили о рациональности классической и неклассической несомненно будет вызывать меньшее раздражение, поскольку за этими, скажем так, эвфемизмами рационального и иррационального вместо достаточно туманных «хорошо проблематизированное» и «интуитивное», проступают уже конкретные системы мышления—последекартовская до-феноменологическая и феноменологическая. И Ницше предстает мыслителем пограничным, мыслителем распутья – уже расставшимся с классикой, но еще не ставшим неклассическим. Или: в полной мере ощутивший влияние субъективного мышления на его предмет (а значит на истину)– в этом неклассичность, «иррациональность»,– но не признающий объективного характера этого влияния.

Оправдывает подобный терминологический переход и то, что он снимает с иррационального неотступно следующее за ним подозрение в некачественности, суррогатности.

Но представление о классической и неклассической рациональности, видимо, требует иного представления и о рефлексии. Классическую рациональность вполне можно связать с рефлексией как отражением в плоском зеркале с его расположенным в бесконечности фокусом. Во всяком случае, отражение в таком зеркале совместимо и с «предельным пониманием», заключенным в законах( «лучи предельного понимания», о которых говорит М. Мамардашвили как раз и должны сходиться в бесконечности), и с «абсолютизацией наблюдения». Этот тип отражения обеспечивает соединение объективных законов и субъективного восприятия их действия, поскольку его можно рассматривать как предел, к которому постепенно сходится множество(последовательность) отражений в индивидуальных с конечным фокусом зеркалах– как результат их согласования. С отражением в таком зеркале можно совместить при желании и предустановленную гармонию, и принцип cogito. И наконец, отражение в нем ( зеркале предельной объективизации ) гарантирует и такие особенности классического рационализма как непрерывность и обратимость знания и наблюдения – то есть их полную, абсолютную независимость от субъекта.

В рамках неклассического рационализма для моделирования уже неклассической рефлексии от зеркала плоского приходится переходить к зеркалу с величиной фокуса конечной и индивидуальной для каждого субъекта. Эта конечность, связанная с ней индивидуальная искривленность, множественность зеркал рефлексии, как представляется, достаточно точно передают(моделируют) суть тех революционных сдвигов в учении о восприятии, которым положила начало феноменология. Результат восприятия в принципе индивидуален– индивидуальными окажутся и последующие за восприятием действия субъекта. Значит, можно говорить о своего рода эффективной деформации реальности индивидуальным восприятием ( она предстает каждому разной )и, следовательно, вести речь о «следах», оставляемых воспринимающим субъектом на реальности. Видимо, эффект подобного типа как раз и зафиксирован у М. Мамардашвили: «…в силу особого положения чувствующих и сознающих существ в системе природы, процессы наблюдения и знания обладают необратимостью такой, что мы не можем после того, как они совершились, вполне объективно, в смысле классического правила, извне наблюдать мир, в котором продействовали» …

То есть, не только измерение, но и восприятие (восприятие как бы отождествляется с измерением, оказывается формой измерения) мир изменяет, оставляет последствия, которые, с одной стороны, вроде бы нельзя не учитывать, а с другой – нельзя учесть, поскольку реальность в результате восприятия стала другой…

Все это можно понимать как своего рода обобщение принципа неопределенности, как его экстраполяцию в область отвлеченного мышления и наипервейших принципов. Причем следует это обобщение по существу уже из самого разделения явления и феномена. Точнее, и это разделение и сама феноменология с неизбежностью вытекают из обобщенного принципа неопределенности.

И похоже, что принципиальная необратимость процессов наблюдения, связанная с ней принципиальная неопределенность знания, о которых в связи с парадигмой неклассической рациональности рассуждает М. Мамардашвили, вполне сносно согласуются с рассматриваемой моделью неклассической рефлексии ( зеркало с конечным фокусом)..

В классическом варианте рефлексия с ее «лучами предельного понимания» в явной форме не требует какой-то специальной процедуры установления достоверности. Принципиально же субъективная неклассическая рефлексия такую процедуру подразумевает и по сути своей она должна быть сведена, скорей всего, к «усреднению» результатов рефлексий по некоему виртуальному пространству. Ситуация здесь, в определенном смысле конечно, напоминает оную в квантовой механике: в силу воздействия прибора на микрочастицу мы не можем одновременно с одинаковой точностью определить ее координату и импульс, но имея волновую функцию частицы и проинтегрировав по всему пространству результат действия на нее оператора координаты или оператора импульса, мы можем получить некоторые средние значения того и другого.

Само же это «усреднение» можно представить, например, как некое самосогласование результатов рефлексии с реальностью, как постепенное (итерационное) приближение к истинной, достоверной картине реальности. Очевидно, что это приближение будет либо сходящимся, если конкретное индивидуальное восприятие и следующая из него начальная понятийная модель явления достаточно близки к истине. Или, наоборот, будет стремительно расходиться. И здесь, естественно, возникает вопрос о критерии сходимости– вопрос об основаниях, на которых можно отнести конкретный процесс восприятия, конкретную функцию восприятия(а теперь это именно функция – не одно точечное восприятие, а их последовательность ) к сходящимся или расходящимся.

При решении этой проблемы и обнаруживаются пределы единичного– в свои права вступает коллективное. В классическом рационализме это коллективное присутствует неявно – оно как бы вынесено за пределы реальности в бесконечность и сосредоточено в том самом фокусе плоского зеркала классической рефлексии. Или так: влияние воспринимающего субъекта на реальность отсутствует, процесс воспроизведения знания непрерывен и его воспроизведение в любой точке есть неявная, вырожденная форма его усреднения; плоское же зеркало классической рефлексии с ее критерием достоверности, вынесенным в бесконечность, есть знак этой формы.

Но воспроизведение знания прерывно и необратимо – после работы М. Мамардашвили о двух типах рациональности это уже невозможно отрицать. Но вывод из этого следует, видимо, делать значительно более осторожный, чем обычно делается – прерывность и необратимость превращают классическую рациональность вовсе не в иллюзию, а всего лишь в частный случай неклассической. Поэтому требуется просто раскрыть то, что в классике было неявным, то есть осмыслить процедуру перехода от результата индивидуальной и по определению неклассической рефлексии к коллективному результату – процедуру распрямления множества неплоских зеркал в единое почти плоское.

Неклассический рационализм, таким образом, требует явного коллективного, заключенного в самой реальности. Точнее, не требует, а допускает, поскольку и здесь основная проблема, то есть, проблема достоверности, может быть решена как бы извне, из бесконечности: через идею, например, «неизвестного бога– Бога, как безосновной основы мысли»( г.N). Он – как даритель мышления, истины мышления, как высший критерий достоверности. Если же ориентироваться на критерии достоверности, имманентные реальности, то связывать их придется( ничего другого просто не остается) с существующей теоретической базой конкретной науки, с текущим состоянием всей науки, с общим интеллектуальным состоянием всей цивилизации, наконец, то есть с суммарным опытом всех без исключения состоявшихся рефлексий, запечатленным в текущей понятийной модели бытия. Функция конкретных восприятий, (последовательность самосогласованных рефлексий) должна сойтись в том смысле, что должна вписаться в этот коллективный опыт —частично видоизменить его, частично переопределить в новых понятиях, но в целом вписаться. То есть, результат конкретного восприятия должен быть просуммирован по всему пространству конкретной науки, науки в целом – согласоваться с ним.

Апрель 2006 г.