Онтологические прогулки

( Из переписки с г. N._)

Наши представления о реальности, как известно, постоянно расширяются
и усложняются. Но при этом расширяется и круг неясного –
круг задаваемых вопросов. Именно поэтому и растет общая
неопределенность всей системы знаний, представленной в
совокупности понятийных моделей. Проявляется же эта неопределенность в
субъективных п р е д с т а в л е н и я х о состоянии системы
– в усиливающемся ощущении ее неустойчивости.

Простейшая модель, передающая соотношения знания и незнания, хорошо
известна – это обычная окружность. Увеличивается знание,
растет протяженность границы, отделяющей знание от незнания,
разрастается зона незнания, неопределенности – возрастающая
информация с неизбежностью генерирует ощущение беспомощности
этой информации. Или: чем больше, чем глубже знание о мире,
тем оно неустойчивее, тем выше его неопределенность.

Рост знания, положительный характер обратной связи в звене наука–
информация, стремительный рост информированности… Если такая
система не выходит на какой-либо реконструирующий ее
аттрактор (связанный с новейшими формами активизации коллективного
человеческого разума), то она может вплотную приблизиться к
точке обострения – может быть опрокинута в хаос мистики,
принципиально иррациональных схем, бессознательных предчувствий.
Информационный бум XX века, похоже, существенно приблизил
нас к такой точке...

Но эта модель (окружность, находящийся внутри неё круг) оказывается
слишком благополучной, если принять во внимание последствия
сгущения культурных инноваций – изменение восприятия
времени, или эффект «сокращения настоящего». Речь здесь идет об
«укорачивании протяженности временных интервалов, в которых мы
можем рассчитывать на определенное постоянство наших
жизненных отношений» _ ¹. По существу же, это означает расширение зоны
бесструктурности, хаоса в п р о ш л о м (в-прошлом-для-нас),
стремительное приближении границы этой зоны к живущему поколению...
Таким образом, достаточно уютный круг фактически утрачивает
свою середину – превращается в неудержимо утончающееся
кольцо: расширяющееся знание не только увеличивает область
незнания, но, поедая достигнутое знание, создает неопределенность
и в прошлом. И все это при абсолютном хаосе на фронтальной
границе кольца, представляющей, если изъясняться в
синергетических терминах, область тотальной неустойчивости, скопище
своего рода сверх-странных аттракторов, непредсказуемых
совершенно.

Собственно, об этом и идет речь в приводившемся суждении
М.Мамардашвили о невозможности научных экстраполяций – какая-то логика
в развитии знания обнаруживается лишь постфактум.
Получается, что знание не только увеличивает область неопределенности,
но и имеет совершенно непроницаемую для рационалистического
анализа кайму принципиального хаоса, бесструктурности,
которая не может быть освоена на основании прошлого опыта, а
только на опыте настоящем, связанном с беспомощным барахтаньем
в этой кайме.

Замершее на истончающемся кольце рационализма человечество...
Теряющее надежную опору в прошлом... Не видящее ее в будущем...
Причем не на кольце даже, а скорей на торе, когда и опереться,
порой, не на что…. На котором беспечная Аннушка уже разлила
свое масло…

Лучшим лекарством от подобного рода ощущений по-прежнему остается
классический рациональный детерминизм. Прежде всего,
детерминизм объективный, естественнонаучный с его бодрой уверенностью
в том, что рано или поздно соответствующие факты будут
обнаружены, адекватные им понятия выработаны (или
скорректированы существующие ), и человечество достойно ответит на все
вопросы, поставленные перед ним реальностью – система научного
знания с каждым шагом будет все полнее передавать сложность
мира и в следствие этого неизбежно будет возрастать ее
устойчивость. Однако, эта устойчивость иллюзорна и держится
исключительно на метафизической невинности, свойственной, как
правило, классическому детерминизму. Ощущения неустойчивости
снимаются здесь далеко не самым рациональным способом – они
попросту отбрасываются, игнорируются. Мышление же,
формирующееся в подобной тепличной обстановке, утрачивает всякий
иммунитет к иррациональному. Вот почему для последовательно
рационального мышления с его полной отвлеченностью от отвлеченных
понятий возрастает вероятность сокрушительных падений – в
мистику самого примитивного пошиба или в какой-нибудь
либертинаж.

Надежной и по-прежнему очень эффективной формой защиты от хаоса
остается другой тип детерминизма, назовем его клерикальным.
Определенность, которую может почерпнуть в идее Бога
интеллектуал, углубившийся в загадки реальности, но не находящий всех
необходимых связей для полноты и завершенности картины,
сопоставима, наверное, с той успокоенностью, которая снисходит на
человека, обращающегося к Богу с молитвой и не помышляющего
не о каких иных, кроме библейской, картинах мира.

В последние времена достаточно популярным становится еще один тип
«детерминизма» – детерминизм субъективный, который и
представляет, судя по всему, г. N. Суть здесь сводится к полному
отказу от каких либо нечастных моделей, к идее существования
исключительно «своей тягой». Бог же – как некий центр мира,
удерживающий в равновесии и во «взаимодействии» (без-следном,
отвлеченном ) сонм приватных моделей и схем. Эта идеология,
конечно же, выстроена на развалинах метафизики (общих
понятийных моделей мира), которые оставил в своих оценках и
представлениях тот же Хайдеггер, на тех новообразованиях (в
основном, французского образца), которые разрослись на этих
обломках за ХХ век. Эта идеология, как всякая, принижающая общее
пред особенным, конечно же, хаотична.

Наряду с тремя детерминистскими (или работающими под оные)
«реакциями на ощущения неустойчивости мира можно допустить
существование и еще одной. Это – понимание неопределенности как с у щ
н о с т н о й особенности мира. Через эпистемологическое
обобщение гайзенберговского принципа. Через признание
неизбежности субъективных искажений в любом самом общем модельном
построении. Через понимание того, что в ХХ веке отвлеченное
мышление отнюдь не разрушало прежние детерминистские схемы, а
всего лишь вытесняло их детерминистскими же, но
субъективного, частного пользования – прививая в такой экзотической форме
первые навыки существования в условиях принципиально
неопределенной картины мира.

Если построить онтологию и гносеологию принципиально неопределенного
мира удастся, то все постепенно станет на свои места, и
обновленная форма неклассического рационализма (рационализма с
прививкой неопределенности ) превратиться в достаточно
универсальное средство защиты от хаоса. Защиты с помощью порядка.
Но мировоззренческий кризис, связанный с идеями
принципиального разупорядочивания, крайней субъективизации,
последовательного наступления на любые конструкции в общих понятиях,
по-видимому, еще не достиг своего пика, и ставка на особенное,
индивидуальное, свое популярности пока не теряет. Подобная
интеллектуальная практика еще остается, видимо, очень
эффективным транквилизатором и способна, как это ни странно,
создать иллюзию устойчивости существования и в предельно
хаотизированном мире… Проблема же «генерализации» доверительного
существования «я» наедине со своей собственной картиной мира
(неважно что схвачено в ней – важно как: индивидуально,
самостоятельно, целостно) решается с помощью идеи Бога. Но это не
всесильный и всеведующий Бог теизма, не индифферентный Бог
деизма, обнаруживающий себя лишь в критических точках
становления и развития бытия. Это Бог-Ничто – неясный,
непознаваемый, невыразимый Гарант локального порядка, осуществляющий
свои гарантии через просветление каждого «я» – через
одаривание его пониманием….

Такую (де) конструкцию вполне можно принять в качестве
потребительской (бытовой) версии (быта-версии)феноменологических
откровений 20 века, а точнее о-бытовленный. Феноменология прежде
физики задумалась о влиянии познающего субъекта на реальность,
представив тем самым субъективное (не-естественное,
иррациональное ) в качестве реальной ( и имманентной реальности)
стороны познания. Субъективное знание благодаря феноменологии
перестало быть частным пред-знанием, некачественным и
случайным, а объективизировалось – в том смысле, что узаконилось и
приобрело права неотъемлемой составляющей знания. С опорой
на это «преображение» субъективного, незаметно превращаемого
в единственное основание достоверности, и была развернута
беспрецедентная атака на рационализм, которому совершенно
бесцеремонно было инкриминировано то, что исподволь насаждалось
в новой форме рационализма. Под видом очищения знания от
стереотипов классического рационального пред-знания как раз и
усиливалась роль субъективного, но в иной, предельно
размытой, скрытой форме: вместо явного дуализма Декарта, у которого,
по крайней мере, не отрицалась возможность объективизации
начальных субъективных установок, предлагался скрытый полиизм
Гуссерля, где в механической смеси некоммутирующих и
непроницаемых друг для друга Я каждое Я имело уже объективную
возможность стать единственно законной опорой достоверности.

Увы, но что-то древнее, языческое проявилось в этом глобальном
переходе … ….

Столь изощренная форма реабилитации субъективного не могла не иметь
далеко идущих последствий – чисто психологически она не
просто подталкивала, а понуждала к крайностям – к абсолютизации
субъективного. К тому же довольно-таки скоро и физика в
таких своих разработках и идеях, как квантовая механика,
волновая функция, соотношение неопределенности, догнала философию –
превратила наблюдателя в неотъемлемую составляющую и
физического знания. Это существенно понизило статус
детерминистской картины мира – в значительной степени усилило ощущения его
хаотичности. Философское же (феноменологическое )
обоснование (особенно его крайние формы) прав субъективного стало
расхожей, ширпотребной защитой от такого хаоса.

Нет необходимости как-то особо подчеркивать ту роль, которую играет
во всех этих маневрах отвлеченного мышления идея Бога
– Пустоты – она очевидна.. Это воистину самая трансцендентная идея
о трансцендентальном: «Бог как абсолютный предел, но
выводимый к сознанию не через идею»… В данном, восходящем, скорей
всего, к Левинасу суждении г. N (одного из апологетов этой
идеи) заключена как бы последняя из возможных идей, своего
рода сверх-идея, ликвидирующая, раз и навсегда, саму
потребность в идеях как таковых. Это – очень неслабая мысль и,
несомненно, элегантнейшая попытка одним махом развязать серию
принципиальных узлов и, главное, скомпрометировать классический
рационализм. Ведь, абсолютное Ничто в этой концепции
призвано дезавуировать «Я как абсолютного субъекта, удостоверяющего
достоверность». Однако не следует упускать из виду, что
мысль о такой опоре на собственное Я была в процедурах
разоблачения классического рационализма всего лишь полемическим
упрощением, поскольку опорой на самом деле ( и в конце концов)
является бесконечное количество взаимосвязанных Я.
Индивидуальное стремление к истине (воля к истине) постоянно
корректируется этим коллективным полем. Именно благодаря ему вполне
приватное Я в действительности жестко ограничено и потому
обретает признаки того, что называют «абсолютным субъектом».

Потенциал этой « последней идеи» тем не менее достаточно велик. Она
определенно не из числа интеллектуальных побрякушек ¬– она,
несмотря на свое мрачное предназначение, способна быть
мощным генератором идей, смыслов и объяснений. С помощью нее
можно объяснять многое, например, устойчивость человечества.
«Человеческое держится в человеке в век тотальной автоматизации
психических функций именно как эта Сила, как абсолютное
ничто или абсолютно внешнее разрыва его сознания, бесконечно
более мощное, чем ничто ничтожествующей воли Я к власти ( и
истине)»… Но главное, она, действительно, оставляет без
средств к существованию наглое Я классического рационализма,
поскольку за ней «сознательный курс на постановку пределов
возможности сознания построить бесконечное поле своей мощи целиком
проглядывать поле наблюдения». Курс, провозглашаемый «не
ради утверждения воли субъекта к истине, а наоборот – для
позитивного утверждения. Ничто как основы этой воли. Ничто,
обращающего волю в дарение понимания «не от себя»… Здесь –
позитивное понимание нигилизма как высвобождение сознания от
идолов или идей, от активности «вижу»…Бог вообще не имеет идеи и
всякой идее противостоит. Идея – активность сознания,
своеволие Я, идол. Бог открывается только как дар, т.е.
пассивности утихомирившего свою гордыню сознания. Сознания,
расставшегося с цеплянием за идеи.»

Нет слов, построение, действительно, виртуозное. Возможности
сознания ограничены, но ограничены сугубо рационально. Воля
субъекта к истине (та самая, что понуждала в Новое время к
классически рациональному постижению бытия) не дезавуирована
полностью, а получила право на существование в качестве дара
понимания от Ничто. Индивидуальное сознание освобождено от идолов
идей – стало наконец позитивно нигилистическим. Единичный
одновременно предельно ограничен и предельно раскрепощен. Эти
ограничения будут гнать его прочь от любых форм
рационального постижения. Раскрепощенность же будет влечь к самым
примитивным и вызывающе диким построениям. Идеальнейшие условия и
для роста популяции г.г. де Садов, для развития
обслуживающей их философии.

«Так ощущаемая Божественность» в представлениях г. Н является
«сердцевиной неклассической науки». Именно на этой основе, считает
он, «и будет происходить возврат обезумевшего
естествознания в пределы человеческого измерения – т.е. те пределы, где
оно находилось до реформ Декарта. Без этого нас всех очень
скоро ждет кердык от похоти невменяемого любопытства, которым
руководит уже не человек, но воля прибора.»

Но почему для возврата в докартезианский рай непременно требуется
именно такая основа – Ничто, дарующее понимание?.. Разве
ограничение через Ничто способно сделать осмотрительным
естественнонаучное любопытство?... Ведь столь отвлеченные ограничения
как раз и стимулирует особо невменяемые формы любопытства,
которыми руководит уже не человек, и даже не прибор, а
исключительно, как это продемонстрировал г. де Сад, железы
внутренней секреции….

Казалось бы, механизм воздействия так понимаемой Божественности на
человека и человечество хорошо определен и выглядит
психологически убедительным: «Если я рассматриваю как подарок – чудо
или благодать – все, что мне дано, начиная с моего тела –
то жизнь вообще больше не находится под ярмом идей. Вот
только тогда «мое» сознание перестает быть «моим» или вторым
желудком – и открывается место для сердца или Бесконечного… И
тогда нужно обдумать радикальное различие сингулярного от
единичного, т.е. мира негенерализируемых множественностей (…),
от мира отпущенного Всеобщим на свободу своей партикулярной
воли единичного (т.е. гегелевского мира и всех его гримас в
20 веке)» И, в принципе, в сугубо индивидуальном приложении
это, может быть, и срабатывает, но, наверняка, не чаще и не
лучше, чем в последекартовские времена срабатывала оплеванная
ныне со всех сторон идея гуманизма.

Очевидно и следующее. Безумство сознания, дерзнувшего строить модели
мира в идеях, понятиях, достигшего успехов в этом и
начавшего захлебываться своими достижениями, осуждено, казалось бы,
достаточно резко… . И в то же время, творится еще большее
безумство на той же основе (моделирование в понятиях), когда
под прикрытием дара от Ничто частное расщепляется на
сингулярное и единичное, а бытие соответственно, – на два не
коммутирующих друг с другом мира, один из которых не
генерализируем в принципе. Какое шикарное поле для произвола всех видов –
от физического до интеллектуального!…

Апрель – май 2006, г.Задонск

––––––––––––––––––––––-

Примечания

1. Люббе Г. В ногу со временем: О сокращении нашего
пребывания в настоящем// Вопросы философии. 1994. 4.