Проза

Внимание! В тексте присутствует ненормативная лексика!

 

 

I. Будни дурдома

Случилось это в 1976 году. Отправили меня в городскую психиатрическую больницу с диагнозом: неврастения. Я уже давно состоял на учёте у психиатра. Года четыре перед этим у меня были сильные приступы удушья на психической почве, так что первый камень был уже давно брошен. Зацепка откосить от армии была вполне реальной. Но для этого надо было: 1) сымитировать приступы удушья (как - объясню потом); 2) хотя бы немножко разбираться в психиатрии; 3) просто быть актёром.

Первое впечатление от больницы было весьма тягостным: огромная вонючая палата, в которой помещалось около ста человек: дегенератов, узбеков, алкашей и просто симулянтов.

- Так, бля! Кто сегодня первым вешаться пойдёт? - говорили трое призывников, поигрывая в карты.

 

Сымитировать повешение было просто. Связывалось несколько простыней, делалась петля, один конец закреплялся на трубе в сортире, в петлю пациент вставлял голову, издавая при этом усиленно хрипящие звуки. Акустика в старом здании дурдома была отменной. В сортире не было ни замков, ни шпингалетов, ни крючков. Зато была огромная дыра в двери, в которую просовывалась голова вечно пьяного санитара. Любые действия больных фиксировались в журнале. Свет не выключался даже глубокой ночью. Свинообразная медсестра периодически открывала зенки и зорко следила за больными. А пациенты жрали стёкла, голодали по нескольку недель, вешались в сортире и т.д.

У меня была задача посложнее: сымитировать приступ удушья, поднять артериальное давление и пульс хотя бы до 150. Никому из читателей не рекомендую делать это. Процесс заключается в следующем: я садился, закрывал глаза и повторял про себя одно и то же: я умираю, я умираю… Сердце начинало трепыхаться, как бешеное, давление подскакивало, в глазах начинало двоиться. В первый раз это прошло на ура. Ночные медработники сразу же обкололи меня кордиамином и прочей дрянью (кордиамин при тахикардии - убийство, но тогда я об этом не знал). Что касается второго раза, когда давление и пульс я повысил до самой рискованной отметки, я вдруг почувствовал, что никак не могу выйти из этого состояния. Я принялся мысленно себя успокаивать, но ничего не помогало. Благо, сердце было молодым, и я выжил. Повторять подобные эксперименты я не стал, сделанного было вполне достаточно.

Как я уже говорил ранее, пациентов в палате было настолько много, что некоторые спали на полу. Палата не проветривалась, страшно воняло. Я занимал привилегированное место - на койке: то ли пожалели меня, то ли…не знаю, впрочем, почему. Справа от меня помещался малокровный эпилептик, слева - Саша Курышников. Он постоянно смеялся.

По утрам в палате всегда происходило одно и то же: у малокровного эпилептика начинались сильные судороги, при этом он оглушительно орал, изо рта летела жёлтая пена, а слева раздавался гомерический хохот Саши Курышникова.

То ли скуки ради, то ли чтобы не сойти с ума, я решил почумиться над Сашей.

Его должны были вызвать к врачу, чтобы вынести окончательный диагноз. Мы стояли с ним в сортире и курили.

(Если мне не изменяет память, с двумя детьми в армию не берут).

И тут я понял, что сказал что-то совершенно ненужное. Лицо Курышникова позеленело, губы искривились, глаза, как бешеные, забегали по сторонам.

- Ну всё, блядь! - сказал он утробным голосом, - я в оружейке замок собью, возьму калаш, три обоймы в придачу. Приду я, блядь, к себе домой, вставлю обойму и как въебу по своей семье, так чтобы брызги полетели, потом вторую вставлю, третью… Всех распишу к ёбаной матери! Ну а Мишку, блядь, друга своего, я на пруду определю.

- На каком таком пруду? - с трепетом спросил я.

Лицо Саши сделалось каменным. Смеха не было и в помине.

- А есть там прудок один, мы там с Минькой одеколон пьём. Позову я Миньку, возьму два пузырька одеколончика, а за пазуху топорик положу. Ну вот, сядем мы с ним, ёбнем одеколончику, я ему сзади по черепу и хуякну обушком, привяжу к рукам его два пустых пузырька и сброшу в омут. Пущай, подлюга, тонет. А пузырьки долго-долго будут булькать ещё.

- Курышникова к врачу! - раздался голос из коридора.

Некоторые больные, находящиеся вблизи кабинета врача, слышали следующий разговор:

Эту фразу он потом повторял всем. Его лицо при этом было, как у цепного пса, у которого отняли кость.

Время моё шло к выписке. Что касается Саши, его ожидали минимум шесть-семь месяцев заточения.

К слову будет сказано: зачастую шизофреник воспроизводит услышанные со стороны слова с точностью магнитофонной записи, поэтому к больным с симптомами болезни Блэйра нужно относиться с осторожностью. Так, например, строжайше запрещен гипноз.

Доктор Евгений Доронинов рассказывал мне следующее:

- Я лечил одну женщину с эндогенным заболеванием с помощью гипнотерапии. Она была поэтессой, носила всегда исключительно чёрное. Жила она в двухэтажном бревенчатом доме. Кто-то из жильцов повесился на чердаке, тело начало разлагаться. Больная поэтесса черпала вдохновение от трупного запаха висельника. «Как это замечательно! Этот необычный запах вкупе с цветущей сиренью!» - говорила она. После гипнотерапии она начала меня преследовать, объясняя это тем, что я ставлю ей на пути камни-булыжники.

Ещё один пример: профессор Кутанин проводил сеанс гипнотерапии с больным, страдающим раздвоением личности, в результате чего чуть не поплатился жизнью: пациент пырнул его ножом. К счастью, рядом находился кабинет хирургии…

Ну а теперь вернёмся в третье отделение городской психушки. Меня благополучно выписали с диагнозом: неврастения, статья 8"б". Армия была позади, настроение улучшилось. Но так уж заведено, что дурдом - это живой автономный организм, попав в который один раз, непременно окажешься там вновь, тебя непреодолимо влечёт туда какой-то мистической силой.

Прошло три или четыре года. Я уже жил со второй женой - Леной Верблюдом.

- Мися, Мися,- говорила мне Лена, - поля тебе вибивять глюппу!

Это были золотые восьмидесятые годы.

«Выбить» группу достаточно сложно. Для этого надо минимум три или четыре раза пролежать в стационаре, пройти море инфернальных испытаний. Ну а получишь ты потом инвалидность или нет - одному богу известно.

Вживаясь в состояние болезни, можно на самом деле потерять рассудок.

В приёмной меня выслушал врач-грузин.

- Пайдом, фантазор, ми тэба вилэчим.

Это была всё та же психиатрическая больница, в обиходе зовущаяся Алтынкой.

В четвёртом отделении, куда меня положили, атмосфера была почти такой же, как и в третьем. Я окинул взглядом гигантскую палату, по которой вышагивали всякие наркоманы, дегенераты и придурки.

- Эй, парень, ложись-ка сюда, - произнёс здоровенный детина. Лицо его было сонным, голос - успокаивающим.

- Ты, мужик, поменьше смотри на всё это, они же все больные люди. Поглядишь-поглядишь, и у самого башню снесёт.

«И верно», - подумалось мне.

Укладываясь на койку, я поблагодарил Бога за то, что рядом со мной такой уравновешенный, здравомыслящий сосед.

- А сам-то с чем лежишь? - спросил я у него.

Детина лениво вздохнул.

- Да ведь хуй их знает. Можно сказать, и ни за что. Я свою жену топором на кусочки порубал… А ты?

Мне стало не по себе. Вот уж влип так влип.

- А чего она, - продолжал детина, - говорила, говорила, ну и договорилась… А на больных не обращай внимания, давай спать.

На следующий день привезли двоих: маленького еврейчика и огромного верзилу, похожего на Кинг-Конга. Верзила всё напевал: «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня».

В психушке творился полный беспредел. Пьянчуги-санитары постоянно избивали кого-то. Мне и верзиле крупно повезло. К нему просто никто никогда не подходил, а я встретил в четвёртом отделении своих бывших друзей-наркоманов, а с ними лучше не связываться.

- Эй, парень, можно тебя на секундочку, разговор есть, - услышал я голос верзилы.

Раздвигая мощными плечами дегенератов, он повёл меня в сортир. «Ну, пиздец мне!» - подумал я.

- Есть разговор, - сказал верзила, наклоняясь ко мне, - я знаю, где спрятан ключ от Байконура. Мне нужны крепкие парни наподобие тебя. План - завоёвывание внеземных цивилизаций. Ты всё понял?

Крепкий парень, то есть я, с облегчением вздохнул и сказал верзиле:

- Я с тобой и мы с тобой.

- Война начинается! - завершил верзила.

Война началась на следующее утро. Гигантскиий завоеватель вселенной страдал клептоманией. В отделении стали пропадать вещи: носки, трусы, трико и прочая дрянь. Больной воин прятал всё это под своим матрасом. Он почти не вставал со своей койки и пел одну и ту же песенку: «Какое мне дело до всех до вас…».

- Ой, ебёна мать! - воскликнул один из моих приятелей-наркушников. - Где, блядь, мои трико?!! Мишка, Генка, Серёга! - орал наркоман. - Вяжи оружие!

Мы связали полотенца так, чтобы на конце был набалдашник. Больно и не оставляет синяков.

- Все встали!!!

Около сотни человек повскакивали с коек. Все, кроме верзилы, который сидел на своём драгоценном матрасе и пел старую песню.

Садисты-санитары тут же сделали вид, что ничего не видят и не слышат.

Мы вчетвером подошли к верзиле. В воздухе раздался свист, на великана обрушился град ударов, которые, наверно, показались ему укусами комара. Тем не менее, это произвело эффект.

- Помогите! - заорал бугай. - Наркоманы! Убивают!

Ломая койки, он, словно гризли, бросился в туалет прятаться.

Через несколько часов мы заварили чифирку, и один из наркушников попросил у меня почитать мои стихи. Разбирая моё творчество, мои дружки допытывались, под какой наркотой было написано то или другое стихотворение. И, не спрашивая меня, сами угадывали, от чего именно тащился я.

- Во чертоган, хороший стишок, это под этилом, смотрите, какие фиолетово-жёлтые оттенки, а вот это, бриг, что ли, точно под морфой, молодец, Мишка, молодец! Все великие люди на этой хуйне торчали. Был один американец, Эдгар По, что ли, он, говорят, даже аптекарей пиздил, когда ему в аптеке опиум не давали, не, правда, по еблу, по еблу! И сдох, как человек, от передозы. Настоящий человек!

На следующий день привезли мужичка, маленького, тощенького. Его бросили на койку и прификсировали скрученными простынями.

- Отпустите, сволочи, я же вас всех от гибели спас! - орал он. - Они ведь сейчас сюда могут явиться, помогите!

Выяснилось, что у мужика Delirium tremens. Произошло следующее: встал он с похмелья, взглянул в окно и увидел трёх мужиков с зелёными харями, которые дрожащими руками открывали бутылку портвейна.

- Ага, вот вы куда прилетели!

Мужичонка схватил ружьё, зарядил, взвёл курки. Трое алкоголиков показались ему монстрами внеземной цивилизации.

- Ни одна тварь не ушла, - захлёбываясь, рассказывал он, - стал я им в бошки хуярить, мозги полетели. Один, вот падла, в подворотне скрылся. Я перезарядил ружьё, пальнул ещё разик. «Не уйдёшь, милый!» - подумалось мне. Никто не ушёл! Всех расхуярил нахуй! Эх, родненькие мои, ведь я вас всех от смерти спас!!!

Через некоторое время пришли менты из пятого следственного отделения и уволокли героя на долгое изнурительное лечение.

Через неделю меня по блату перевели в диспансер. Решёток на окнах там не было. Медперсонал относился к больным вполне сносно. В основном там лечили неврастеников и психопатов. Медики по-прежнему сомневались в моём диагнозе, который я пытался им навязать. Тогда-то я и застал амитало-кофеиновые растормозки. Амитал - это барбитурат. Барбитураты когда-то применялись академиком Павловым. Посредством ступенчатого увеличения дозировки пациента погружали в наркотический сон. Медики считали, что таким образом мозг пациента, отдыхая во сне, освобождается от фобий и депрессий. В наше время наркотерапия применяется с целью разоблачения пациентов, которые или симулируют заболевание, или хотят что-то скрыть от врача. Пациенту кололи внутримышечно три кубика кофеина и три кубика амитала, после чего у больного (или симулянта) наступала эйфория. В этом состоянии пациенту хотелось кому-то что-то рассказать, поделиться своими горестями и радостями с кем бы то ни было. Этим-то и пользовались медики. Если пациент симулировал, психиатр тут же выявлял симуляцию и посылал человека куда подальше. Но до сих пор в мире не изобретён детектор лжи, который был бы эффективен на 100%. Также и в амитало-кофеиновых растормозках не было большого толка. Если пациент слышал хотя бы краем уха, что именно ему вкалывают и в каких целях, он вполне был способен во время «беседы» с врачом петь песни, читать стихи, но о главном умалчивал без особых усилий. Говорю это с уверенностью, поскольку сам длительное время сидел на барбитуратах и знаю спектр их действия.

По диспансеру бродил один совершенно безумный старик. Он был очень аккуратен, опрятен, всегда поддерживал одежду в безукоризненной чистоте, особенно тапочки. А ещё он постоянно ругался с кем придётся: с людьми, с тумбочками, с собаками и т.д.

- Скорпионы ебучие, бляди, дайте мне лекарство, суки ебучие, почему на моём костюме пыль? Почему в кране вместо горячей воды идёт холодная?

Как-то раз я взял листок бумаги и написал: «Мы устали». Рано утром я пристроил листок на его тапочки, аккуратно стоящие у тумбочки. Когда злой старик глянул, во что превратились его любимые тапочки, он разразился бранью:

- О, блядь, они устали, блядь, а я не устал, блядь? Скорпионы, падлы ебучие!

Монолог этот длился ни много ни мало несколько дней. После чего жёлчного старика отправили в более строгое отделение.

Время шло. У меня уже стоял диагноз «психопатия» (аномалия развития характера). Моя жена Лена Верблюд всё не унималась:

- Фаньтязилюй, дюмай, дюмай, тебе нузьна шизуха…

И вот настал ключевой момент: я решил воплотить одну из своих фантазий в жестокую реальность. К тому же в диспансер приехал доцент Аранович, и пора было открыть карты. Сонный еврейский оракул безучастно взирал на меня. Взгляд его сделался пристальнее, когда я поведал ему о материализации мыслей в пространстве.

- Это что же такое? - с интересом спросил он. - Расскажите поподробнее.

- Всё очень просто, доктор, - ответил я, - как вам известно, существуют мысли как плохие, так и хорошие. А плохих мыслей гораздо больше, чем хороших. Эти самые плохие мысли всегда материализуются в пространстве.

- Так-так-так, - сказал доцент, - и что же из этого следует?

- Ну, например, идёте вы по улице, а у вас в голове мысль нехорошая возникла, что, не приведи Господи, вас грузовик собьёт на повороте. Ваша материализовавшаяся мысль автоматически передаётся шофёру и… бах… вас сбивает. Ещё раз простите. Так же и с убийцами, кошками и собачками, между прочим.

- Вас это сильно мучает? - озадаченно спросил Аранович.

Ответ последовал незамедлительно:

- Естественно, поскольку я в этом сильно уверен.

Каждая фантазия имеет под собой реальное основание. Помню, мне было 8-9 лет, я со своими сверстниками играл во что-то возле посадок в районе СХИ. Нас было около 15 человек. Внезапно мной овладел безотчётный страх. Мне вдруг представилось, что нечто огромное, покрытое свалявшей белой шерстью, идёт к нам через посадки. И тотчас последовал сильный треск ломаемых кустов. Такой шум мог издать только медведь-кодьяк, который в нашей местности не водится, или каток, мчащийся на огромной скорости. Наши лица побелели. Все бросились врассыпную. Что это было, не знаю. Вот что меня натолкнуло на мысль об инфернальных образах, материализующихся в пространстве.

На следующий день мне прописали галоперидол, циклодол и ещё какую-то гадость.

Лена-Верблюд была в восторге:

- Ню воть няконеть, облязюмилисьь! Тепель тебя вилетять и глюппу узь тётьно дядють!

До группы было эх как далеко! А лечить начали уже на следующий день. Буквально на четвёртые сутки у меня от нейролептиков случилось несколько судорожных приступов. Меня обкололи магнезией и заменили дьявольский галоперидол на трифтазин.

В отделении лежала одна женщина. У ней была деперсонализация, сопровождающаяся постоянной сильной тревогой. Она ни с кем не разговаривала, я посочувствовал ей и однажды на прогулке прочитал ей вслух стихотворение Фернандо Пессоа:

…На рассвете холодном и грустном

безнадёжней становится путь,

и реальность бесформенным грузом

вырастает и давит на грудь…

По лицу женщины потекли слёзы.

- Господи, что это такое?

Я назвал имя поэта, сказал, что он жил в Португалии.

- Как же он мог прочувствовать моё состояние? Ведь он жил так давно и так далеко!

Главврач диспансера вызвал меня и сказал, что меня выписывают, и что я должен лечь в клинику Гамбурга, поскольку заболевание у меня серьёзное.

Ожидая свою супругу Лену, я сидел на скамейке и курил. Ко мне подсел юноша с низким лбом и попросил сигареточку.

- Во, суки, заебли!

- Чего так? - осведомился я.

- Да комиссия хуева, всё спрашивают, спрашивают… Будет война, блядь, не будет войны, блядь, а я почём знаю.

- Тебя опять вызовут? - ласково спросил я.

- Ага, - сказал дегенерат.

- Слушай и запоминай… Война - будет. Эта война будет происходить на астральном уровне, война добра и зла, и называться эта война будет Армагеддоном.

Моего собеседника вызвали в кабинет. Когда вопрос о войне был задан снова, умственно отсталый больной с точностью воспроизвёл мои слова. Я находился рядом с кабинетом и всё слышал. После слов об Армагеддоне последовала длительная давящая тишина. К месту будет сказано, немаловажным для психиатров являются определенные, достаточно примитивные тесты: например - чем отличается птица от самолета, дерево от телеграфного столба и прочее. Если Вы отвечаете быстро и лаконично, что эти предметы одушевленные или неодушевленные, у вас меньше шансов откосить от армейской службы. Больные шизофренией зачастую начинают долго и нудно рассуждать на тему заданных вопросов: у самолета обтекаемость такая-то, механика сякая-то, оперение у птицы такое-то и т.д. Есть тесты и посложнее, например: что общего между ветром и стеной. Один мой знакомый на этот тест ответил не задумываясь: как первое, так и второе составляет сопротивление движению. Такой ответ тоже насторожил психиатров, поскольку они сами не смогли бы дать более адекватную формулировку.

(Продолжение следует).