Поэзия

*    *    *

Оставлю здесь, откуда я уеду,
Листок пустой на письменном столе –
Начало небожественной комедии,
Никем не читанной сто лет.

Не подчирикнул разве что ленивый
Чего-нибудь про перестук колёс.
Над августовской бесконечной нивой
Дорожный ветер облака разнёс.

Пейзаж нашинковало проводами.
Короткий миг попутчики молчат.
Всё больше расстоянье между нами.
Остыл уже мой подслащенный чай.

*    *    *

Главное достояние – ветер тихий
В зарослях камышовых на берегу.
Облако – по озеру – лебедихой.
Озеро – ни гу-гу.

Разве всё это не так до конца, навечно –
С плеском лохматые ивы полощут пряди
В млечной воде, продольной и поперечной,
Не нарушая глади.

Я не хотела забыть деревянную лодку,
Что на песке день-деньской лежит кверху брюхом.
Хочется жалобно петь
О жизни короткой.
Есть своя бедная прелесть 
В русской разрухе.

Всюду пищат и трепещут, скрипят и стрекочут.
Лодка годами тут будет лежать, как лежала.
Мельк стрекозиный в сиянии солнца игольчат.
Раньше здесь так не жужжало.

*    *    *

С цитатами из Феофана Затворника
Блокнот на пружинках,
                        А сам он, Затворник, где же?
В парках бродить заросших по дивным вторникам,
По воскресеньям – реже.

Надо прочесть ещё Иоанна Лествичника.
Может считаться законом
                              Всё, что от Бога.
Больше, чем сказано, нам и сказать-то нечего.
Разве ещё немного.

Как Златоуст изрек, мы всегда лепечем.
Но детским лепетом Бог говорит с тобой.
Больше, чем сказано, нам и сказать-то – 
Нечем.

Разве что жизнью самой…

*    *    *

Небо Киева вымощено каштанами,
Изузорено шестипалыми лапами.
Киев полнится неустанными
Парами, раззявами и растяпами.
Тротуары Киева вымощены
Раздавленными абрикосами.
И дома его увиты плющами,
И тминами
Пахнут девушек косы.
Киев – город пьяный и нежный,
Ждет, раскрыв свои рты, грозы.
Хорошо гулять по Киевской набережной
До утренней росы.
Киев – любитель кофе, модерна, рококо и барокко.
Мармеладное тянет винишко.
Мне здесь, разумеется, одиноко.
Но нет, не слишком.

*    *    *

Брат мой, брат. Мы такие большие.
Мы с тобою почти великаны.
Разделились и стали чужие
Наши некогда близкие страны.

Но, осколок дружбы народов, – 
Миру – мир, Риму – Рим, смех и грех, –
Вместо наших нелепейших Родин
Мы с тобой – дружелюбнее всех.

Ты агент по рекламе в конторе,
Продающей мобильную связь.
Брат мой, брат. Это что-то такое,
Что бы я объяснить не взялась.

Вертолетик спускается с липы,
Оборачиваясь вкруг оси.
Либо этот к подошве прилипнет, либо
Я другой увезу в Россию.

Мне похвастать и вовсе нечем.
Не снискала деньжат, наград.
Поздний поезд уже намечен.
Пресен соевый шоколад.

Ты недавно купил телевизор.
Плазменный. Супертринитрон.
Брат мой, брат. Дорогие ризы
Сентября понесут урон.

Старый пруд, червлёное блюдо,
А на блюде – жёлтые лилии.
Я тебя любить так и буду.
Сестры братьев так и любили.

*    *    *

Светлый Киев, забытый мной
Расстилается со смотровой,
И Владимир возносит крест
Над равниною этих мест.
И больших революций матрос
Автомат над рекою вознес,
А железная Родина-мать
Меч возносит, надо сказать.
Подношу я ко рту лимонад,
Оглянувшись назад –
Там ребята, партийцы «Поры»
Разожгли площадные костры,
И, оранжевый флаг вознося, –
Нет печали – купи порося –
Изукрасили весь переход:
«Украинцы! Украйна зовет!
Геть, москаль, и не будет проблем!..»
Лимонад здесь неплох, между тем.

*    *    *

Да что я все черте о чем, о каком-то безглузде.
Широкая воля Днепра у холмов темно-синих.
Когда-то здесь было то самое мощное устье,
Из коего вышла Россия.

Покурим под этим вот камнем, и двинемся дальше.
Ты помнишь, как мы у воды города возводили?
Ты – стены крутые, я – ров крепостной или башни.
Но волны все смыли.

Не так ли, мой друг дорогой, наши взрослые замыслы
Когда-нибудь тоже осядут и лягут во прахе?
Останется в памяти берега детский наш замок,
Да образ веселого мальчика в белой рубахе.

*    *    *

Почему я не пишу акварелью?
Акварель бы здесь пригодилась.
Почему не научилась играть на свирели,
Скажи на милость?
Почему не ношу блузок с манжетами,
Отложными воротниками,
Юбок с воланами, платьев с корсетами,
Розами, васильками?
Почему не брожу, без повода рыдая,
Беспричинно смеясь?
Почему не с тобой, почему не твоя дорогая,
А если и твоя, то – не вся?..

1977 год

Юная девушка, молодой офицер.
Каштановый вальс.
Посмотри внимательнее, что на его лице?
Как зовут вас?
Дорогая подруженька, новые босоножки,
Пёстренький ситец.
Погляди на него подольше, ещё немножко.
Разрешите пригласить вас?
Тонкие перчатки, он русоволосый.
Белый китель.
Господи, с какого начать вопроса?
Пломбира – хотите?
Как-нибудь договоритесь, прошу вас очень
Из небытия.
И он решается. И вальс не кончится.
И буду я.

*    *    *

Подсолнухи отяжелели золотистые
И головы понаклоняли.
И кукурузы почернели кисточки,
И побледнели дали.

И скоро урожай, его по осени
Прилежно и внимательно считают.
Лопочет и хлопочет лето позднее.
И на глазах истает.

А тот рушник я помню – как зозуленька
Закуковала, знялась, полетiла.
Не зчулася чорнявая дiвчинонька,
Як швидко посывiла, постарiла…

*    *    *

Говорят, вообще ничто не закончится.
Не дерзаю спорить. Посмотрим.
Пёс дворовый понятливо морщится
И в колени мне тычет морду.

Рябь ярка, и рябины старой
Тень мила с того давнего лета,
Где дышали травой и паром
Круглым солнцем поля нагретые.

Ну, приветствую, поселяне
И подросшие поселянки!
Что-то сузилась эта поляна,
Огородные эти делянки.

Здесь, в деревне, другое, в общем-то.
Бабушка больше не держит худобы.
Говоришь, ничто не закончится?
Я не знаю. Попробуй.

*    *    *

Давай отложим на минутку книжку,
С плиты варенье снять давно пора бы...
В действительности нереально слишком.
А что, раз это всё – и впрямь по правде?

И провод лампочки, и старые газеты,
И ходики, стучащие над ухом.
Сомнений нет, реальность этим летом
Наполнена величественным духом.

И электрическая с трещиной розетка,
И газовая в копоти конфорка.
Реальность убедительно предметна,
И в ней на удивление комфортно.

А пена корочкой в тазу настыла,
Блюдя свою законную модальность.
Действительность бывает и настырной,
Но есть за ней еще одна реальность.

*    *    *

Я допишусь ли до тебя когда-нибудь,
Далекий друг, малознакомый и упрямый?
Бывало, собирала – дело давнее –
По целым дням какие-нибудь пряности.
Чтоб только опьяняющее выварить:
Коренья мандрагоры и так далее.
Но разве то, в чём – невозможность выбора,
Не чревато медленным раскаяньем?
Поэтому я не хочу поить
Тебя какой-нибудь отравой сладостной,
Хоть рыбы в жаркий день так просят пить,
Что в стельку напоить их будет в радость.
Но я не буду. Я жалею рыб,
Я птиц жалею, веришь ли, летающих.
Хоть жальче их – бессмысленный порыв
Бессвязных слов, ушей не достигающих.

*    *    *

Как утверждают некие сатрапы,
Ничто не вечно.
Ложь, конечно.
Сколько
Я наблюдала вечного – не равно,
Побольше, чем случайностей и сколов.

Кровать железная у бабушки в деревне.
Стол круглый, двери белые и шторы.
И вышивка: цветы, плоды, деревья,
Олени, лебеди, орнаменты, повторы…

А под окном – шелковица, черешня,
И тени знойные, дырявые, живые,
И девушка в зелёном ходит между,
И пяльцы в пальцах держит дождевые.

Нетленное, родное, дорогое.
Всё было правдой, подлинным законом.
А вышивка на чердаке в рулонах –
Цыганки, лилии, павлины и пионы.

Всё было вечным.
Просто закруглилось
Само собой, таинственно и плавно.
А если бы оно ещё продлилось,
То было бы уже не главным.

*    *    *

Августовский дом, деревенский альбом,
Поголубевшая синь.
Упрямым глазом и крупным лбом –
В солдатах дядя Василь.

Летний мой сад, ароматных груш
Сень дружественного плена.
Петро безусый смешлив и дюж.
В девицах тетка Олена.

Открытка с розами, открытка с ирисом,
А сами цветы не принято – не дарили.
Авдотья с дочерью. Ирина с сыном.
Беременная Мария.

Фотографии пожелтевшие, листья осенние.
Если и живём, бабушка говорит – однова.
Она до сих пор управляется серпиком.
Умер дед Иван, и, похоже, она права…

И я из этого теста, из этой замеси.
Во всяком случае, так мне кажется.
Но говорят с упреком и легкой завистью –
Ты не меняешься, всё такая же…

Августовский дом.
Деревенский альбом.

Н.Д.

1.

Налей и мне. Я тоже здесь чужая.
Ты плачешь, отставляя свой стакан.
Но ты ещё такая молодая,
Что этот плач по меньшей мере странен.

Послушай, рассказать ли постепенно,
Прищурившись хитро,
Про замкнутые линии и стены
Московского метро?

Про что-нибудь, чего ты не видала –
Про телебашню, или, например…
Но ты налей, пожалуйста, сначала,
И что-нибудь нарежь.

На светлой тесной кухне будет ужин,
Нет, будет пир, но только не рыдать.
А здесь у вас, поверь, ничем не хуже.
Да здесь у вас, по сути, благодать!

Послушай, я про львов – они такие,
Взъерошенные под дождем слегка.
А небеса повсюду голубые
И одинаковые облака.

Я тоже львов не видела, и что же?
Зато читала – лапы, шерсть и пасть.
Да ну их всех, плевать на них, продолжим.
Подумаешь, напасть!

2. 

Сохла, и кофе пила, принималась плакать.
В зеркальце хмурилась, вовсе не улыбалась.
Била посуду, швыряла помады, лаки.
В монастырь собиралась.

Ну и дела! Говорят тебе, успокойся.
Быстренько в руки возьми, приведи в порядок,
Ну-ка, тебе говорят, это вон из ряда –
Прекрати и умойся.

Всё это, милая, от безысходной дури.
Нет, неужели нельзя как-нибудь иначе?
Так, отдала сигарету – сидит и курит!
Или вместе поплачем?

*    *    *

На подоконнике посидеть закатном,
Любимом, белом.

Во ржи полежать с весёлыми васильками
В блаженном безмыслии.

Встретить ежа на пути, перекинуться
Парой незначащих фраз.

*    *    *

Ну, куда мне теперь податься?
Как посмотришь, и никуда.
Город – Киев, а месяц – август.
День недели – среда.

Постоишь у Днепра, у края,
Поглазеешь на пароход.
Я уже никого не ругаю!
Наоборот…

Нетяжёлую беру ношу.
Белый камень оставлю тут,
Не возьму себе – в речку брошу.
Сизифов труд.

Подхватила рюкзак, и в гору.
Жёлтый на деревьях лишайник.
Я уже ни с кем и не спорю –
Соглашаюсь.

Под ногами струится камень,
Драгоценная здесь вода.
Вот и кинутый тоже – канул.
Всё, действительно, навсегда.

*    *    *

Все представления: что – можно, что – не надо,
Я выкопала из дурацких книжек,
В которых непреложность ада
Не подвергается сомнениям излишним.

И как же быть? В одном большом недоуменье
Перебираю тусклыми ногами.
Смешны стенанья, вопли, пенье,
Ворчанье, жалобы – среди мирского гама.

Другие вон, смотри, у них большие губы,
И ногти выкрашены красным, белым.
Приемы их довольно грубы.
А я, как тот пингвин, нашла себе проблемы!

Подумаешь, товарищ Бэкон ляпнул
О призраках ума!
Он не подумал.
Уныло поправляю лямки –
Тяжёл багаж, рюкзак спине моей сутулой.

А между прочим, разве это не соблазны –
Вот экскурсанты, баловни досуга,
Везде на палубы вылазят
И отчебучивают бойко буги-вуги.

Горят во тьме огней рассыпанные бусы –
На набережной вечером красиво…
А что ни парни – уси-пуси:
Фисташки лущат, громко ржут и хлещут пиво.

А что ни парочка – то щебет: шуры-муры.
Средь этого всего великолепья –
Как байроническая дура
В начале самом позапрошлого столетья.

А хорошо, должно быть, вволю от нахала
Послушать бред старинного обмана…
Но лишь мрачнею, усмехаясь,
И даже рук не вынимаю из карманов.

*    *    *

Значительная часть того,
Что мы когда-нибудь напишем,
Сойдет под таянье снегов
И облетит цветами вишен.

Но если вечной мерзлоты
На карте области рисуют –
Края, где вечные цветы,
Наверно, тоже существуют.

Но, откровенно говоря,
Круг замкнутый, почти полярный:
Экспресс бесплатный в те края
Идёт весьма нерегулярно…

Песня

Уж куда, куда сиротушке податься,
Ой ни матушки, ни батюшки, ни братца,
Как ни братца удалого, ни сестрицы,
Уж во что, во что ей нарядиться.

Уж ты будь ей батюшкой, дубочек,
Уж ты будь ей матушкою, птица,
Уж ты будь ей братцем, василечек,
Ты, река холодная, сестрицей.

Как плели ветра русые косы,
Платьица её гроза стирала,
Самоцветами горели росы,
А покров ткала земля сырая.

Припевка

Зеленой платок узорчатый,
Расшитый васильком,
Как о миленьком молодчике
Я думаю одном.

За рекой рожок запевчатый
Заплакал, застонал.
Чем завлек меня ты, девочку,
Не ведаю сама.

Как широкими плечами ли,
Губами – маков цвет.
Я росла и не печалилась,
Не плакала, мой свет.

Пожалей меня, молоденьку –
Не нравится никто.
Я платок надену лёгонький,
Расшитый васильком.

За рекой рожок запевчатый
Заплакал, застонал.
Как меня, младую девочку,
Никто не целовал.

*    *    *

Колокольчики полевые – 
Королевский венок вязать.
Строчки тонкие дождевые.
Нелинованная тетрадь.

Ой, пойду ль я во поле чисто,
В самой белой из всех рубах,
Красной юбке, златом монисто,
Да в сапожках на каблуках.

Где искать ещё себе доли?
Серебристая стрекоза…
Как пойду ль я во чисто поле,
Никому ничего не сказав.

*    *    *

Не всё, что женщине пристало молодой,
Есть у меня. Ни платьев модных,
Ни аромата роз, ни ленточки какой,
Ни блеска яркого камней неблагородных –
Ничто вас не порадует во мне.
Сижу себе в своем углу, надувшись.
Но мне другое ведомо вполне –
Блесна любви и ненадежность дружбы.

*    *    *

Как вы меня заколебали,
Тоска, сомненья и печали!
Едва ли не от колыбели
Вы человечество заели,

И в том числе меня. Над книгой
Давно умершего поэта
Я провожу, короче мига,
Свое очередное лето.

Санкт-Петербургская Мадонна
Меж бельведерских Аполлонов,
Иезуитов балахоны
И мандаринов балдахины,

Венецианская гондола
И погребальные кареты –
Всему вниманье и раздолье
В великолепной книге этой.

В ней мрачный демон легкокрылый
Над ангелом кружит, как ястреб,
А о материях унылых
Написано свежо и ясно.

Он был таков уже измлада,
От первых строчек, изначала.
И мне в нём сладкая отрада,
И в нём забвение печалей.

А он любил весёлых женщин,
Знал толк в вине и нежной дружбе –
Но ничего, чем был увенчан,
Не сослужило доброй службы.

Давно его истлели кости,
Давно земля в его глазницах,
И некуда звонить, и в гости
К нему уже не напроситься.

(Продолжение следует)