Литературная критика

(Г. Чхартишвили «Писатель и самоубийство», М.: Захаров, 2006)

Григорий Чхартишвили, главный энтомолог России, японовед, переводчик
и сиамский близнец Б. Акунина, в конце прошлого века создал
нечто странное. Он подарил читателям труд, совмещающий
остроумие, исследовательскую серьезность и воздушное изложение…
Продукт на сегодняшний день весьма редкий. Ручная работа,
так сказать. Рассчитав этот non fiction, вы начнете листать
его страницы, со скоростью машинки для счета банкнот. И дело
здесь не только в том, что книга естественно притягивает
своей страшной запредельной тематикой. Скорее главное ее
достоинство заключается в естественности и искренности автора.
Читая труд, ощущаешь, что разговариваешь с одним из приятелей,
который без напрягов решил доверить тебе некоторые свои
наболевшие размышления.

Беседа начинается с преувлекательной суицидологической экскурсии в
античность, средневековье и новое время. Через отношение к
самоубийству запечатлены искривления религиозных, этических и
эстетических убеждений человечества: от христианских
страстотерпцев до европейских королей, искореняющих суицид.

Интересен и прогноз будущего, когда, возможно, единственным
достойным финалом существования станет «хорошая смерть» – эвтаназия.
Здесь Чхартишвили рассматривает один из самых острых
нравственных вопросов – насколько приемлем «медицид» –
добровольный, безболезненный уход из жизни.

На примере Эрнеста Хемингуэя и Ромена Гари, автор демонстрирует свое
неприятие к выводам вульгарных фрейдистов. Только к концу
главы начинаешь понимать, что «типичные завуалированные
эдиповы комплексы», якобы доведшие великих писателей до
самоубийства, вызывают у автора ироническую усмешку, а не
профессиональный интерес.

Особо склонными к суициду автор считает три нации: русских, немцев и
японцев. Вероятно в силу своей отличной осведомленности о
культуре и истории этих народов. Вообще, книга еще хороша
тем, что она, посредством исследования феномена самоубийства,
позволяет заглянуть в самые интересные, заветные уголки
художественной сферы человечества. Читая работу, нащупываешь
тонкие нити паутины, связывающей
талант-помешательство-историию-географию-психологию-самоубийство, а заодно освежаешь в
памяти имена творцов и их творений.

Но почему Чхартишвили выбрал для своей двухтомной штудии в качестве
исследуемого материала именно литераторов? «…литературицид,
– объясняет автор, – занимает меня не сам по себе, а как
частный случай феномена человеческого самоубийства. Просто
литераторы, как дрозофилы, наиболее удобны для исследования:
писатель, во-первых, – представитель человеческой породы par
excellence, а во-вторых, эта людская разновидность склонна к
душевному эксгибиционизму и, к тому же, наделена даром слова.
Литератор сам рассказывает нам всей своей жизнью и
творчеством, почему с ним это произошло».

Собственно, самоубийствам писателей, представителям «опасной
профессии», посвящена вторая, меньшая часть первого тома. Второй
том – это всего лишь незатейливый сборник биографических
справок писателей и поэтов, наложивших на себя руки. Но зато
фактически ни один из чхартишвиливских опытов не обходится без
пристального наблюдения за «дрозофилами» всех национальностей
и мастей.

Конечно, для чтения подобного исследования требуется некоторая
психологическая устойчивость. Несмотря на легкий, порой шутейный
слог, доверительность и располагающий тон писателя, все-таки
можно испытать легкий мандраж при чтении, скажем, главы
«Как это делается» с красочным и подробным описанием харакири.
Но! Между тем, книга вполне может стать антисуицидальной и
антидепрессивной вакциной. Важно лишь не переборщить с
дозировкой.