Литературная критика

(Е. Гришковец «Реки», М.: Махаон, 2006)

Тем, кто ложится спать – спокойного сна…

Петр Вайль высказал интересную мысль, что «Гришковец» – это не
фамилия писателя, а название жанра. «Гришковец», – пишет
исследователь, – всякий раз другой: и в его писательском смысле, и в
нашем, читательском». Напрашивается продолжение: сей жанр
представляет некий короткий лирический рассказик-зарисовку,
или цепочку зарисовок на житейскую тематику. На самом деле
все гораздо обширнее. «Гришковец» – это не жанр, это – тип
человека.

«Гришковцы» обитают в мегаполисах, в основном в Москве. Их можно
встретить в офисах разнообразных компаний, среди работников
среднего звена. В меру эрудированные, в меру обеспеченные, в
меру отзывчивые, полностью управляемые, заурядные ребята. И
девчата, в какой-то степени. Простота, демократичность и
теплый оптимизм не без некоторой сентиментальной задумчивости, –
это их состав. Узнаете? Загляните-ка в пятницу в
какой-нибудь умеренно дорогой сетевой ресторанчик – там гудят,
улыбаясь, «гришковцы». Отдыхают после своей коммерческой пятидневки.
Они любят трехдневную щетину, свободные футболки и джинсы,
потому, что они – «не такие». То есть, вкалывая в банках,
«гришковцы», все же считают себя неформалами. Только их
устраивает софт-протест, без отказа от удобств и статусов.
Симпатичные ребята, одним словом.

Культурная жизнь «гришковцов» многопланова и разнообразна.
Единственно, что связывает их увлечения – отсутствие «напряжности».
Им по нраву «ненапряжная» литература. «Грузиться» «гришковцы»
не любят. Поэтому читают компактные стильные томики,
наполненные мягкой житейской лирикой – о том, о сем.

По сути, «гришковецкая литература» – продолжение того подросткового
общения, которое не требует качества. Это – разговор «по
душам» не важно о чем, лишь бы только не молчать. И вот льются
со страниц незатейливые, непретенциозные байки о детстве, о
жизни, о Сибири. Слова бегут, бегут, что-то происходит,
кто-то копошится, чего-то рассказывает…Уютно. Но попытайтесь
вспомнить, о чем эти «телеги». Ничего не выйдет. Написаны
«Реки» так, что испаряются быстро и бесследно. Потому что в них
нет соли – один пар, да туман. Потому что в Интернете – реки
подобной воды. Потому что, корректные, милые творения
Гришковца не заставляют вздрогнуть или хотя бы недоуменно
приподнять бровь. Это обыденное бисквитное яканье получило такое
широкое признание среди инертных «гришковцов», только из-за
супер-медийности автора, проникшего во все информационные щели
и профессионализма его раскрутчиков. А так…Жизнь многих из
нас гораздо драматичнее и насыщенней, чем сравнения дремучей
бесконечной однообразной Сибири с солнечной, пестрой
Италией. Но, раз принято, раз сказано в глянцевых журналах –
«Гришковец», значит, так тому и быть.

«Рассказы эти, – признается Ян Шенкман, – лучшая терапия для
человека, задерганного будничной гонкой и забывающего смотреться в
зеркало. Посмотришь и, кажется, что жизнь твоя не так уж и
бессмысленна. Её есть за что полюбить». Вот как! Не так уж и
бессмысленна…Какой-то проблеск смысла есть, но и на том
спасибо. Отдохнули, отвлеклись, вздохнули – ну и ладушки. Можно
продолжать любить себя и свою жизнь.

Почему произведения Евгения Гришковца не трогают? Ведь он играет на
самых тонких и чувствительных струнах души: время,
воспоминания, прошлое, смерть. Однако все мимо сада. Он разыгрывает
перед читателем трагикомическое шоу, искренне выставляя свои
поверхностные суетливые впечатления от жизни. Сочинитель
словно говорит: «Вот посмотрите, каков я! Неуклюжий, немного
застенчивый, не без слабостей, звезд с неба не хватаю. Живу
потихоньку, и умру когда-нибудь, и забудут меня, словно и не
было такого человека. А что? Я такой же, как все!». Это –
гвоздь программы гришковец-шоу. Побывав на представлении,
читатель вздохнет, захлопнет томик, погасит лампу-торшер, сложит
ладошки под подушкой и сладко заснет. Но почему не
будоражит-то? Потому что Гришковец желает обыденное слить с
исключительным и… топит читателя в рутинной, зевотной скукотище.
Чтобы бытописание получилось исключительным, надо иметь, как
говорится, «открытый нерв», собственный голос и свою философию,
а не быть «одним из», той самой известной рыбой, которая
плывет всегда по течению. Денис Яцутко и Олег Зайончковский,
авторы разных поколений тоже занимаются бытописанием, но
картины, которые рождаются их пером – это заявка, точка зрения,
вызов, неповторимая палитра, насыщенность переживаниями.
Даже знаменитый рассказ Драгунского про Дениса Кораблева «Чего
я люблю и чего я не люблю», с которым у повести «Реки» много
общего, и то более трогателен, чем проза Гришковца. А разве
можно задеть за живое подобным признанием: «На этих скалах
есть древние рисунки. Их там много, ученые подробно их
изучили, эти скалы стали теперь заповедником, и десятка два
людей, кто безбедно живет, а кто просто кормится за счет древних
художников, которые зачем-то давно нарисовали корявых лосей
с большими рогами и так же коряво изобразили себя с копьями
в руках. А рисунки-то некрасивые, но хоть убейте меня,
некрасивые». Дыхание времен не ощущается гришковцами. Их
рецепторы сакральности притуплены. Но они этого и не скрывают.
Наоборот честно и иронично информируют всех вокруг о своей
ущербности: «Мне необходимо чувствовать особенность моего родного
края. И не горсть мелких, едва различимых особенностей, а
какую-то существенную, выпуклую, пусть даже режуще острую, но
особенность. Где-то должно быть то, что наглядно ясно,
как-то, что наверняка ясно швейцарцу, который пересекает
швейцарцско-итальянскую границу». И это – не вызов традиции, не
камень в огород священных зубров сибирской монументальной
литературы, а честное признание сибиряка, не ощущающего своей
родины.

«Я пробовал ездить на машине. Я надеялся почувствовать простор и
испытать мощь сибирского размаха, но выяснил, что если ехать на
машине, то между городами лежит только усталость».

«А что это – Тайга?! Я только однажды, совсем неглубоко и совсем
ненадолго вошел в таежный массив, был искусан комарами, что-то
унюхал, что-то увидел, ничего не понял и…вернулся в город. А
что я мог там понять? И что я там должен был понять? Это
все равно, что попытаться полюбить море, зайдя в него по
щиколотку, да к тому же когда вода холодная. Но море все-таки
полюбить легче, чем тайгу…А тайга?..»

Обиженный гришковец будто не понимает, что бесконечная, как
Вселенная Сибирь, хаотичная, дикая и непредсказуемая, дарит человеку
одиночество Робинзона, то чувство, которое помогает
человеку остаться один на один с вечностью. Но жаркий копошащийся
муравейник Италии ему ближе. Каждому – свое.

Не интересно искреннее (искренность – самое восхваляемое качество
Гришковца) признание автора в своем непонимании духовных
стереотипов. Сам он не ищет и не может предложить ничего своего:
«Нет у меня ничего. И только, кажется, что теплый пепел
высыпается между пальцев и летит, превращаясь в невесомую белую
пыль. Посмотришь, а это даже не пепел, не было ничего в
руках. Руки сами по себе теплые и беспомощные». Теплота и
беспомощность – вот главное качество поколения Г. А где
беспомощность, там неустойчивость, постоянные опасения и недовольство,
которые они не скрывают.

И это заметка – упрек, собственно, не Гришковцу, а тем самым
гришковцам, о которых шла речь в начале. Ведь, атрофия нерва
восприятия удивительного, того нерва, что делает жизнь осмысленной
– тоже достойная тема. Другое дело, что огромная масса
равнодушных, спокойных, инфантильных молодых карьеристов,
преступно неинтересных людей, в этих книгах находит прекрасное
оправдание своему существованию.