Литературная критика

(З. Прилепин «Санькя», М.:Ad Marginem, 2006)

Костенко, отголосок одноименного русского комбата, погибшего в
Приднестровье – лидер молодежной радикальной партии «Союз созидающих».
Сокращенно «СС». Пока он сидит в тюрьме, его юные соратники времени
не теряют. Они устраивают погром на митинге бархатной оппозиции,
захватывают рижскую телебашню, готовят покушение на латвийского
судью, организуют мини-переворот в небольшом городе. Обо всем
этом впопыхах писали газеты, и все это быстро, очень быстро растворилось
в прошлом.

Но книги, в отличие от газетного тлена, все-таки оседают в голове
и сердце немногих. Те, коим выпало прочитать этот роман (тираж 4100), естественно его запомнят. Случайные люди, кстати, эту книгу
о «фашиствующих молодчиках» в руки не возьмут. И замечательно!

Между тем, автор, филолог-омоновец, бьет по самому больному месту,
показывает то, что у серьезного человека вызывает оторопь. Он
пишет о поколении, ясно осознавшем конец истории…

Ось романа – сопоставление трех миров. Первый мир доживающий свой
век в опустевшей деревне дед, второй его погибшие сыновья, и третий
Санькя Тишин (Санькя – отживший очень яркий диалектизм), внук,
последний представитель этого обычного русского рода. Деду повезло,
он лишь на смертном одре разглядел свой проигрыш. Его сыновья
смутно догадывались о надвигающейся катастрофе, но так ее и не
увидели – убили себя пьяным угаром и мотоциклетными гонками, а
вот внук…Ему выпало жить в тот момент, когда дальше жить невозможно
никак.

Уступить подлости, придушить свою совесть Саша не может, и в тоже
время радикально выступить, пролить кровь, без которой революция
невозможна, тоже не решается. Ему и его друзьям остается лишь
швырять помидорами в дорогие костюмы правителей. Но истошный голос
героя generation no future озвучен не мастерски описанными сценами
уличных побоищ, не занудливым застольным бубнежем, коим изобилует
книга и не банальной love story, а сценой похорон его отца.

Саша, его мать и коллега отца везут гроб в гробоподобной же равалюхе-автобусе
по зимнему бездорожью. Везут на дальнее деревенское кладбище.
Исчерпав свое терпение, водитель отказывается ехать дальше. И
тогда Саша решает волочь гроб прямо по снежным завалам. Когда
ящик вытаскивают из автобуса, тело отца едва не падает на снег.
А потом они втроем, упрямо, на зло подлейшему миру, толкают гроб
по равнодушной зимней пустоши. Очень платоновская сцена как-бы
спрашивает читателя: «А как бы ты поступил? Выполнил бы свой долг?
Дотащил бы отцовский гроб до родового погоста или бросил бы на
полдороге? Наплевал бы на память? Предал бы?» По сути, этот эпизод
и есть суть-душа романа. Ложка меда в бочке дегтя…А деготь – это,
собственно, все остальное.

Скучна череда персонажей, в которых читатель должен узнавать известные
в широких и узких кругах личности. Этот фокус замусолен до блеска.
Документальная хроника НБП была бы интереснее и честнее.

Занудное обсуждение «проклятых вопросов» многословная тянучка.
Саша несколько страниц диспутирует с философом Безлетовым, тем
самым человеком, что помогал тащить гроб в зимнем лесу. Ученный
пессимистически заявляет: «Вы, нацболы, не имеете никакого отношение
к родине. А родина к вам. И родины уже нет. Все, рассосалась.
Тем более не стоит никого провоцировать на все эти ваши мерзости
с битьем стекол, морд, и чего вы там еще бьете?». Выход по Безлетову
таков: «Не надо ничего делать. Потому что пока рас-се-яне тихо
пьют и кладут на все с прибором, все идет своим чередом. Водка
остывает, картошечка жарится. А как только рас-се-яне вспомнят
о своем завалившемся за лавку величии, о судьбе «Родины» тогда
начнут пускать себе кровя». Заключает философ свою тираду такими
словами: «Россия должна уйти в ментальное измерение». Типаж понятен.
Он предлагает один из неприемлемых для Саши компромиссов. Но зачем
столько слов-то? Зачем восемь страниц толочь воду в ступе?

Следующая остановка по маршруту поиска правды – безрукий инвалид-афганец.
Он готов ринуться в битву, но только всем миром, в толпе. Этот
воин, в отличие от сорвиголов из союза созидающих, в поле один
не выйдет. Афганец смотрит на ребят снисходительно, как матерый
волчище на щенков, не видя в их делах боевого мужества. Но своими
аргументами «союзники» красиво кладут его на лопатки. Ну и что?
Еще четыре страницы тягомотины. Далее – еврей Лева, сосед по больничной
палате. Он проповедует Россию «футуристически-антропологическую».
Лева настаивает на предоставлении власти самостийному «новейшему
хорошо забытому старому» народу. Тем, «что мирно пашут и всех
видели в гробу и «почвенников» и «космополитов». Саша спорит,
непонятно чего доказывая. Их длиннющий разговор почти вызывает
головную боль. И в финале дискуссии забывается, с чего она началась
и в чем ее проблема.

Последний пункт путешествия – былинный дедушка-почвенник, «прямо
лесовичок какой-то», разговаривающий сусальным книжным манером:
«Думают сейчас, что Русь непомерна во временах, вечно была и всегда
будет. А Русь, если поделить всю ее на мной прожитый срок, всего-то
семнадцать сроков наберет. На семнадцать стариков вся Русь делится.
Первый родился при хазарине еще. Умирая – порвал пуповину второму,
что родился семь десятилетий. Третий Святослава помнил…Пятый в
усобицу попал, шестой татарина застал…» и так далее. «Бог-то уже
совсем к нам свесился, в лицо заглядывает, а мы все никак его
не разглядим». Старик еще долго пророчит гибель от умствования
и оторванности от земли.

Саша всех внимательно слушает и гонит в ответ еще более высокопарную
пургу, укрепляясь в своей правоте. А зачем? Зачем повторять то,
чем озолотилась русская литература XIX века? Уж не ради ли объема
книги? Ведь эти взгляды, кстати, не самые яркие можно обозначить
двумя-тремя мастерскими штрихами, а не разводить пространные ток-шоу.

Продираться сквозь эти муторные беседы трудновато. Автора явно
заносит – персонажи разговаривают неестественно, по-книжному.
Обсуждаемые проблемы, хоть и остры, но от подобных бесед буквально
вянут на глазах. Вероятно, добрая часть читателей просто проглядывает
эти страницы, срубившись на третьем абзаце.

Другое дело – описание пыток и погромов. Здесь чувствуется рука
специалиста. Короткие, хлесткие фразы экстремальных сцен заставляют
невольно дергаться, уворачиваясь от воображаемых ударов палками
и кулаками: «Туда! Скорей! Стоять! Там космонавты»; «Давай… Куда-нибудь
надо…У нас еще минуты две…Тачку подожгли!»

И самый мощный кадр: убегающих погромщиков настигает милиция и,
разумеется, берется наказывать по всем правилам, круша челюсти
и отбивая почки:

« Ах, ты, услышал Саша голос милиционера, и, поняв, что сейчас
Веню ударят, снова покосился. Длинная, как шланг, дубинка гулко
обрушилась на спину товарища.

– А? – выкрикивал милиционер, по-прежнему тяжело дыша, еще? А?
Нет, ты отвечай? Еще?

Позабавься, ответил Веня громко, и это звучало не как «да, еще»,
но как – «давай-давай, потом время придет, посмотрим…»

Дремучее «позабавься» не оставляет сомнений в реальности жестокого
возмездия. За этой сдавленной репликой проглядывает жуть революции.

Однако мощные профессиональные детали экстрима все же выпадают
из общего пазла романа. Ну не вяжутся они с душой книги.

А добивают весь замысел, реально пронзительный замысел – эротические
этюды, невесть каким образом влезшие в организм произведения.
Как начитавшийся фривольных романов гусар, сочинитель выдает такие
антраша, что начинаешь чувствовать себя собирателем пикантных
открыток начала прошлого столетия.

«Он гладил Яну, она была тонкая, вся тоненькая, и еще немного
сырая после душа, холодной слабой влагой – и лишь в одном месте
влага оказалась очень горячей и неожиданно обильной: он почувствовал
пальцами» «Нет, напротв, грудки ее колыхались молочно, малые,
по-детски мягкие и почти без сосков – только с розоватыми полукружиями».

«Саша улыбнулся. Яна, кажется, даже не проснувшись, тщетно отвернулась
к стене, оттопырив задок»

Задок! Каково? Эти самые безобидные эпизоды интимной сцены не
выдраны из контекста. Дальше столбец пошлости выскакивает за предел
самой высокой отметки. Образованный автор, будто забыл, что порнография
в романтических кружевах – эталон безвкусия. Но он приготовил
для читателя и «…собственный вкус на ее губах» и «нет-нет, не
так. Не…сюда. Попробуй чуть выше…»

Надо полагать, вернее, хочется верить, что клубничка включена
в текст по заданию коммерческого издателя. Хотя даже с рыночной
точки зрения сочетание милых эротических вензелей с живым душевным
надрывом – нерентабельно.

Но, тем не менее, – номинация на «Национальный бестселлер». И,
в общем, заслужено. Книга, несмотря ни на что, важный документ,
свидетельство, пускай и сырое о наличии среди общества трупов,
живой тоненькой струи. Да, Саша, совмещающий стойкость и достоинство
Олега Кошевого и хулиганский честный кураж Алекса из «Clockwork
Orange» Берджесса – герой нашего времени. И хоть надуманно и местами
пошло идет о нем речь, и хоть образ его трафаретен, трагический
финал его похождений предсказуем, и хоть автор мечется, стараясь
угодить слишком многим, книга выстрелила и попала в цель. Жаль
только, что яблочко у этой мишени микроскопическое.