Проза

Начало

Продолжение

Малышка

Читать неспешно

Господи, храни малышку.

Маленький белокурый ангел сидит у меня на коленях. Ей всего шесть
годиков, она такая кроха, но когда я говорю ей: « Ах ты, маленькая
моя! Тебе шесть лет», то ее лицо становится серьезным, она пристально
смотрит мне в глаза и строго спрашивает: «Шесть лет – это разве
маленькая?» Я теряюсь и мне нечего ей возразить – четыре года
куда меньше.

Боже, сохрани ее от невзгод! Сохрани от дурных советов и ложных
надежд, от злого языка и диких зверолюдей сохрани ее.

Малышка приходит ко мне, протягивает ручонку с конфетой и говорит:
«На».

Малышка извлекает остатки гнилого картофеля из кладовки и говорит:
«Фу-у!»

Она всегда чем-то занята: то кота нянчит, то ест мандарины, то
просто сидит на скамейке и болтает ножками. Она вся живая и теплая.

Пускай же она всегда остается такой же беззаботной и веселой!
Пусть скорби мира сего никогда не оставляют следов на этом милом
личике! Ведь жизнь так опасна и непредсказуема, жизнь похожа на
море с чудовищами. Но только не ей, только не ей!

Я смиренно съедаю предложенную конфету, и при этом чувствую, что
малышка меня тоже, в некотором смысле, нянчит, как кота, которого
она заворачивает в полотенце. Да, в самом деле, кто кого должен
воспитывать?

Малышка приходит и спрашивает: «Почему ты все время молчишь? Ты
что, задумчивый? Ты о чем-то думаешь?» «Да, –
отвечаю я, лихорадочно соображая, о чем же именно я думаю, – я
думаю о том, что прекрасно и что безобразно». «Ой, какой ты глупый,
дядя Володя!», – смеется малышка. «Во-он то дерево», – и она указывает
пальчиком на полусгнившую, поваленную грозой осину, – «оно безобразно,
оно просто уродливо». «А вот небо»,– и она блаженно задирает курносый
носик к беспредельным июльским небесам, – «оно прекрасно!»

Я вновь сконфужен. Рядом с ней я кажусь себе каким-то недоумком.
Похоже, она обладает чем-то вроде абсолютного знания.

Дети святы! Вот сущность христианства. «Истинно говорю вам, если
не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
Я на этом настаиваю.

Малышка приходит ко мне и говорит: «Дядя Володя, расскажи мне
сказку». И я начинаю рассказывать. Она слушает очень внимательно,
но потом, незаметно для себя самой, засыпает. Тогда я сижу, стараясь
громко не дышать и не шевелиться, и только молюсь про себя: «Боже!
Сделай ее путь ясным и прямым. Сделай так, чтобы ее сон всегда
был таким же безмятежным. Сделай так, чтобы ее щечки всегда были
такими же румяными. Храни ее, Господи Боже наш».

Очищение

Сегодня у меня выдался веселый денек. Сидя на кухне с ZZ мы выпили
бутылку абхазского полусладкого вина «Апсны». Пили из прозрачных
стеклянных бокалов, заедая свежим огурцом. Потом подумали немного,
и накрыли еще бутылочку «Кагора». Заедали прессованной копченой
рыбой. Неплохо. Набрались.

Вот, о чем я впоследствии пожалел, так это о Жигулевском. Мутная
янтарная жидкость в массивных пластиковых бутылках. Пена, хлещущая
за пределы человеческого разума. Сладкий дурман, влажным тяжелым
полотенцем ложащийся на лоб, темя, глаза, подбородок. Друзья!
Помните, что даже если до киоска с пивом рукой подать, мешать
разнородные горячительные напитки все равно не следует! Ни за
что.

А я преступил это taboo. Закинулся пивком, значит.

Реальность вокруг меня вскипела и окрасилась в цвета RGB. Потолок
подозрительно накренился и календарь с голой бабой повис у меня
на ушах. ZZ по-товарищески оттащил меня в туалет – блевать, охлаждать
кипящую реальность.

Все это до дьявола напоминает «Мосву-Петушки», но я не загребаю
под Ерофеева, я просто рассказываю все, как было. Историческая
действительность, будучи втиснутой в формат печатной буквы, очень
часто напоминает банальное подражание литературным классикам.
Но вот блевал я как-то не классически.

Блевал я не едой, блевал я текстами. Теми, что прочел и, как говорится,
«усвоил», «впитал» за весь скудный век свой. Лучше бы уж простой
едой, а не пищей духовной. Ведь книги попадались и большие и с
твердой шершавой обложкой и с добротной плотной бумагой, и с глянцевыми
вклейками и т. д. Больно было их отвергать (или как бы это лучше
выразится? извергать). Больно было смотреть на то, как они, покрытые
рыжими комками кишечной слизи, исчезают в слепом черном глазу
белого коня, ничего, ничего не оставляя взамен. Меня тошнило кириллицей.

Не буду описывать всего, намечу лишь наиболее значимые вехи моего
такого своеобразного очищения.

Сначала я сблевал, естественно, «Евгения Онегина». Еще в школе
кормили! Ну ладно, пущай теперь поплескается.

Затем последовали «Капитанская дочка», «Маленькие трагедии», «Горе
от ума», «Мцыри», «Демон», «Ревизор», «Петербургские повести»,
«Тарас Бульба», «Фауст» (все две части), «Коринфская невеста»,
«Обломов», «Германия или зимняя сказка», «Отцы и дети», «Путешествие
из Петербурга в Москву», (мне крупно повезло, что я не читал «Войну
и мир»), «Как один мужик двух генералов прокормил», «Поручик Киже»,
«Другие берега», «Белая гвардия», «Марсианские хроники» и в довесок
к тому несколько выпусков «Нового литературного обозрения».

Тпру-у!! Прекращаю писать.. Что это за вздор? Из вышеизложенного
(вышеизвергнутого) можно извлечь следующую мораль: нажрись, как
свинья, забудь все на свете – и достигнешь просветления. Или:
очистись от всего демонического словесного знания, стань, как
пустая чашка, и в тебя Кто Положено нальет щекочущей благодати.
Забудь, дескать, стереотипы, будь самим собой. Не даром же «такое
своеобразное очищение» у меня упомянуто.

Интересно, а чем меня дальше будет тошнить, что я еще из себя
исторгну? Платона, Битова, Тютчева, Фаулза, Мандельштама, Экзюпери?..
Осю Бродского? Да не будет!

И «Горе от ума» и «Слово о полку Игореве» – да будут! Пусть снуют
по моим мясистым жизненосным канальцам, как маленькие золотистые
рыбки в живом человеческом аквариуме, я их люблю. Пусть плывут
по трубкам мучнистого зимнего тела стихи Ахматовой и Гумилева,
пусть они празднуют мистерию своего алхимического брака где-нибудь
в печени, засоряют организм суффиксами, префиксами и древними
индоевропейскими корнями. Не хочу очищения. Не хочу очищения.
Очищения не хочу.

А чего хочу?

Хочу революцию.

И еще «Апсны» (см. начало фрагмента).

Писатель

Молодой писатель Влася Раскатов пришел домой с работы и решил
что-нибудь написать. Раскатов работал охранником на складе демисезонной
одежды; питался он вареной колбасой, сухими корейскими макаронами
(«bomsh-packets») и чаем «принцесса Нури» в заварных пакетиках.
Курил Влася российские сигареты «Союз-Апполон», а когда водились
деньги – бело-голубой «Winston» с рельефом серебряного орленка.
Дежурил Влася сутки через трое, и посему, не особенно утомленный
трудовыми буднями, мог плодотворно использовать свой творческий
досуг – настолько плодотворно, насколько позволял гений. И вот
приходит Раскатов домой, включает оранжевый торшер на длинной
металлической ножке, и садится писать. Пишет: «Старая книга, хранящаяся
среди таких же старых книг». Написал и сам удивился: что бы это
могло значить? По какой-то неведомой никому причине ему захотелось
написать именно это предложение, а не какое-либо иное. Написал
он эту строчку и отстранился от бумаги: больше в голову ничего
нейдет.

И тут случилось нечто неожиданное: написанная Власей фраза треснула.
Треснула, наподобие раздавленного тяжелой подметкой куска стеклотары
или как перезрелая дыня. Широкая черная трещина пролегла по середине
текста, или же чуть левее. Из глубины трещины зияло неведомое
пространство, манящее и отталкивающее, пугающее и завораживающее
в одно и то же время. Хотя, в принципе, это качество двойственности
характеризует все непознанные пространства на свете, так что,
можно было бы об этом и не писать.

Но что там может быть, в этом «неведомом пространстве»?

Да все, что угодно. На то оно и непознанное пространство, чтобы
в нем могло скрываться все, чем черт не шутит. Ну, предположим,
когда Влася туда пролезет (а он туда обязательно полезет или хотя
бы нос засунет, иначе, зачем и фрагмент было писать), он обнаружит
там нечто ужасное, иррациональное и потустороннее, нечто такое,
что превыше куцего человеческого умишки, а также нормального человеческого
языка. Найдет там какую-нибудь ворону с пятью лапами или облако
в штанах, или еще того похлеще, что-нибудь в стиле Николая Асеева
например, или пресловутый «Черный квадрат» (да не помяну всуе!),
чтоб не познать – не осознать было. Короче, авангард один сплошной
немыслимый. Сублиматизм и центрифугофутуризм. Звучит уже иррационально.

А может, наш несчастный писатель обнаружит там что-нибудь постмодернистское,
что-нибудь текстуальное и дискурсивное, да притом еще со смачными
описаниями экскрементов и трехэтажным русским матом? Ведь без
русского мата, как отметил популярный критик, дискурс текстуальным
уже не будет. Да и возможно ли, без брани-то, без матерной, полноценный
гипертекст построить, ведь невозможно сие. Увидит Влася в трещине
как кого-нибудь зверски насилуют, и что кругом летают люди-насекомые,
а мальчик-дебил знает только букву «ю», да так мозги вскипят от
обилия смыслов противоречивых, что произойдет с Власей Раскатовым,
полная, как говорится, инсталляция. Поймет он тогда что такое
«хэппенинг» и «рэди-мэйд пэйнтинг», бросит к чертовой бабушке
нерефлексивную прозу, и заделается в художники-концептуалисты,
пойдет по помойкам окурки искать, чтоб на выставках эти окурки
концептуально мыслящим людям демонстрировать.

Nein! Такое может произойти с кем угодно, но только не с моим
персонажем. Постмодернизму его не отдам. Пускай же он лучше попадет
в сети голливудского поп-маразма: из трещины на Власю выпрыгивают
отвратительные щупальца чернобыльского осьминога, или восставшие
из преисподней древние твари, «осквернившие своей жестокостью
само время», или вампиры-гомосексуалисты и т.п. и т.п. Сожрут
его вурдулаки, а в конце режиссер титры и покажет, дескать, в
роли Власи Раскатова снималась Николь Кидман. Или фэнтэзи-вариант:
залезает Влася в щель, а там… инопланетные драконы, орки, эльфы,
уроды, вообще другая реальность! И что он вовсе не рядовой трудящийся
Влася Раскатов, а незаконнорожденный сын Конана-варвара от короля
Артура, и что его миссия на земле – сопротивляться нашествию помидоров-убийц
(огурцов-насильников?) и т.д. и т.д.

А что же еще помимо всего вышеперечисленного может содержать непознанное
пространство? Что оно может содержать вне рамок отдельно взятых
школ и течений? Известно, что. Какую-нибудь Incognito козу, или
Будду с белым лотосом, или таинственную никому непонятную надпись,
или столь же таинственный философски-патетический Голос… Или это
тоже рамки школ? Ох, устал я от перечислений. В этом тексте слишком
много союзов и/или. От них рябит в глазах. Предоставлю-ка я перечисления
многомудрому Гомеру, а сам буду думать, что делать дальше с лирическим
героем.

В своем фантазматическом уголке соединительных и разделительных
союзов я провел над юным писателем уже столько поистине бесчеловечных
опытов, так что, честно говоря, не хочется его снова терзать «непознанными
пространствами». Тем более что, похоже, их не познавал только
ленивый. Использую-ка я лучше избитый мною (да и кем только еще
не избитый) вульгарный литературный приемчик, и заставлю моего
персонажа проснуться – якобы, трещина на поверхности
бумаги был только снообразом усталого работяги. Охранять склад
– дело-то не шуточное. Да, так и поступим.

…

Влася Раскатов вскочил из-за стола. Оказывается, он заснул над
рукописью. Ему что-то снилось, но что? Он закрыл глаза и провел
ладонями по колючим щекам. Потом открыл глаза и посмотрел на оконную
занавеску. Некоторое время он проницал расширенными зрачками давно
знакомые ему вещи. Потом взгляд Раскатова полностью потонул в
расслабленности глазных яблок. Похоже, Влася сумел что-то вспомнить.
Что-то. Наконец он вздохнул и расслабился. «Приснится же такое,
тать»,– сказал себе Раскатов,– «не иначе, это пиво с тоником о
себе так знать дают, не иначе. Пора завязывать с пьянкой, пора».

И Раскатов пошел курить на балкон сигареты Winston (зарплату,
значит, выдали). Балкон был весь завален потемневшим от январских
снегопадов пенопластом и пустыми потрескавшимися банками из-под
маринованных помидоров. Отсюда открывался удивительный вид на
зеленый парк, окольцованный серой асфальтовой дорожкой, а также
на автобусную остановку с прозрачными ребристыми стенами и каменной
скамейкой. Влася стоял на балконе и спокойно дышал табачным дымком.
А начатую было историю про старую книгу, он так и не дописал.
Вернее, дописал, но не он.

Биология

Рассказано специалистом в области естествознания

Тогда, помнится, я гулял по лесной поляне, где росли цветы зла.
Я и раньше много слышал о цветах зла, видел их на фотографиях
и в кино, но никогда до этого не соприкасался с ними так сказать
«вживую», без посредства литературного языка, живописи или черной
коробки телевизора.

В каком-то смысле, я могу говорить, что разбираюсь в цветах зла;
некогда я увлекался различного рода текстами о них (научных и
псевдонаучных), и прочел на эту тему довольно много, действуя,
разумеется, из чисто теоретических соображений. Я знаю, в какой
климатической зоне они произрастают, на какой почве, в каком месяце
цветут и т. п.; сколько им нужно воды, сколько минеральных удобрений,
чтобы вырасти именно цветами зла, а не одуванчиками или подсолнухами.
Но одно дело текст, а другое дело – жизнь. Или наоборот?

В принципе, я человек чуждый ботанике и садоводству, хотя и живу
в довольно-таки озелененной местности, и даже раз или два навещал
цветочный магазин; где-то в самой глубине моей души есть некая
холодность ко всему красивому и приятно пахнущему. Вот, например,
незадолго до встречи с цветами зла я нашел в лесу очень красивый
цветок, феноменально красивый. Но, как только я нагнулся, чтобы
просто прикоснуться к нему, этот шедевр природы уколол меня, да
так, что на моей руке до сих пор остается белесый рваный шрам,
который вряд ли когда-нибудь затянется полностью. По ночам шрам
ноет и мешает уснуть, а по утрам отдает невралгической болью в
грудную клетку. В общем, я с недоверием отношусь к цветам; млекопитающие
и рептилии вызывают у меня гораздо больше симпатии.

Но тогда все было иначе. Я совершенно случайно шел через поляну
цветов зла, и думать не думал, что их внимание может привлечь
человек, тем более, такой человек, как я.

Помнится, я уже покидал территорию леса, и собирался идти гулять
дальше, когда издалека до меня донеслись цветочные голоса: «Эй,
человек! Иди к нам, мы хотим с тобой поговорить».

Я остановился в нерешительности и уставился в направлении голосов.
Голоса принадлежали двум прекрасным цветкам – Красному и Желтому,
типичным цветам зла, как будто сошедшим со станиц учебника по
биологии пятого класса. Я надел как можно более непринужденную
физиономию и неспешно подошел к ним.

«Привет», – сказал я как-то уж чересчур индифферентно, пожирая
глазами цветы зла, и пытаясь сбросить с себя липкое смущение.
Что-то было в этих цветах зла, что щекотало нервы. Мне немного
стыдно писать об этом.

С минуту цветы пристально изучали меня. Вдруг Желтый цветок заговорил:
«Человек, мы хотим, чтобы ты сорвал нас».

«Как, вот так сразу?», – растерялся я.

«Да»,– произнес Желтый цветок, в то время как Красный прибывал
в молчании.

«Мне кажется, что вы обознались, или что-то перепутали, я не тот
человек, который ходит, и срывает цветы зла», – произнес я, заталкивая
клубок противоречивых эмоций как можно дальше вглубь головного
мозга.

«А нам кажется, что именно тот», – сказал Красный цветок. Его
голос еще больше отличался от человеческого, чем голос Желтого
цветка, был более цветочным, если можно так выразится, и поэтому
мне стоило некоторого труда воспринимать, или, если так можно
выразиться, осознавать его речь.

«На самом деле нам, цветам зла», – продолжал Красный цветок, томно
растягивая гласные, – «бывает довольно одиноко без людей. Мы растем
среди таких же цветов, как и мы сами, вдыхаем пыльцу друг друга,
ласкаем друг друга, а по ночам спим обнявшись, и позволяем прозрачным
каплям росы покрывать наши гибкие тела. Но когда нам становиться
скучно, нам хочется чего-то нового, нам хочется чем-то разнообразить
свою монотонную жизнь, увидеть другие страны, реки, города. Да,
мы цветы зла, и растем из земли, но, как и все живое, мы стремимся
к переменам, а нежное прикосновение рук человека – лучшая возможность
измениться навсегда... или никогда не изменятся».

Желтый цветок согласно покачивал венчиком, и я понял, что меня
уже выбрали, вне зависимости от моего собственного согласия или
несогласия.

«Между прочим, я достаточно много знаю о цветах зла», – вырвалась
у меня совершенно некстати.

Оба цветка весело рассмеялись: «Да что ты можешь знать о цветах
зла, ты, человек!»

«Я не просто человек, я – биолог; я исследую жизнь», – сказал
я с достоинством, предчувствуя, что факт моей эрудиции в данной
области будет подвергается серьезному сомнению.

Но цветы престали смеяться. «Да, биология – это очень интересно»,
– сказал Красный цветок.

«Тем более сорви нас, ты будешь рассказывать нам о нас, и мы больше
узнаем о самих себе!», – сказал Желтый цветок, и обвил листьями
тонкий стебель Красного.

«Сорви нас!», – хором потребовали цветы зла, и я почувствовал
себя без алкоголя пьяным, глядя на них. Они были хороши.

«Ну, я, наверное, Маленький принц, или Алиса в Зазеркалье, раз
стою здесь и разговариваю с цветами», – продышал я.

«Да, ты точно Маленький принц, сорви нас, сорви, мы хотим!», –
почти закричали цветы зла.

И я сорвал их. Что мне оставалось делать? Ведь цветов добра не
существует.

(Окончание следует)