Онтологические прогулки

Дмитрию Юрьевичу Кралечкину

Помнится, вопрос о философском оптимуме был поставлен
в качестве основного – предшествующего самой философии, – с точки
зрения тех условий, в которых она могла возникнуть, но так и не
возникла, а возникнув исторически – стала развёртываться к собственному
концу, – никогда не умирая как вечная философия, но всегда растворяясь
в духе времени, – в фазе философии смерти философии, – в процессии
постоянных похорон, – в оправдании философического метемпсихоза
– перерождение философии в мизософию, а не наоборот, – либо –
в позе псевдоистории философии, которая так ещё и не начиналась
(в том числе и как псевдоистория философии), а следовательно –
никогда не вымирала, – по-прежнему выжидает начало своего рождения,
– с таким апломбом, который не опровергает её к смерти, – не неволит
к бессмертию, – не низводит к атеистической панике, – лингвоэскапизму,
– или – погребальному аккорду политики, а выкраивает бесконечное
плетение перформативных парадоксов, – переводит на язык бытия,
– отвлекает от цепочки отождествлений с истиной, чья философская
составляющая многими воспринимается сквозь розовую оправу без
стёкол – раз не удалась утопия, так пускай удастся двойные философские
стандарты, центральным среди которых можно назвать стандарт о
медиа-капиталистическом сутяжничестве философии перед современностью,
– о соответствии философских предложений философскому менеджменту,
– о вечной философии на потребу хронологии упущенных возможностей,
– о заштатной институциализации философских идей, которые могут
пребывать в безвестности тысячи лет и не становиться оттого менее
актуальными, – о контрабандной скупке профессиональной философии
под залог народного философствования, под маской которого нередко
скрывается культуртрегерское рабство в тени общей неконкурентноспособности,
– как только поставлен вопрос о философском оптимуме
(наиболее благоприятные условия философствования) – сразу же начинается
возня вокруг его универсализации, – одному нравится пребывать
в безвестности (о чём мода на безвестность и влечение к несчастью),
– другому – растрачивать себя на социализацию и пропаганду своего
авторского права на истину, – третьему – плевать на двух последних
и стравливать между собой тех, кто начинает руководствоваться
его примером, – но почти никто не готов предстать перед карикатурой
собственного эгоизма – картиной без желания сделать копию, – то,
почему коммерциализация философии никогда не удостоится по-настоящему
философского вопрошания, является не вопросом или ответом, а нечто
средним между обоими, – безответственностью перед энтелехией рынка,
на котором философу может быть отведена лишь роль запасного раба,
покупающего себе господина, – когда философия теряет свою надтекстуальную,
контекстуальную и подтекстуальную чистоплотность, превращаясь
в оголённую смертность – подсказку для некроложных графоманов,
тогда наступает время для философской гобсековщины,
– механизмы внедрения на философский рынок одиознее самой философии
– потребитель негодует на недооценку в нём элитарного ценителя,
поскольку большинство философских произведений пишется для философских
предков – в диалоговом амплуа с теми именами, которые прочитаны
на дне души сквозь шелест страниц и хруст книжного переплёта,
– если рынок и существует, то предпочтительно в виде антикварного,
а по сути – букинистического, отчасти – чёрного (кто-то забывается,
кто-то рождается дважды или трижды, кто-то по-прежнему неизвестен,
а кто-то вообще навсегда вычеркнут из философии в её истории –
в отличие от истории философии и её философии), лишь иногда –
легального, – по большому же счёту – философ пишет для себя, чтобы
остаться в истории без наличия в ней философии истории и даже
философии как таковой, – пока философ – сам себе философ, а философия
– сама себе философия, никто не сможет сослаться на философию
авторитетов, – важно не то, что история сама всё расставляет по
своим местам, а то, что само существование истории – философское
мнение, транслитерируемое на языке истины, которая вовсе не нуждается
в истории своего кладоискательства, – с другой стороны, раз признав
за философией институциональную маску, остаётся признать то, что
философия больше не нуждается в своём приватном суверенитете –
признать за philosophia perennis автореферентный язык, а всецело
отдана на поруки духу времени и атмосфере историцизма, – пока
мы берёмся за философию-с-самого-начала, не находя в её истории
даже намёка на такой гинекологический прецедент (древнегреческая
генеалогия не в счёт), мы по-прежнему обращены к собственным антропогенетическим
корням – к припоминанию в животном человека (а не наоборот – к
забвению в себе животного), вследствие которого удаётся примирить
атеистическую и теистическую призмы на происхождение человека,
– но как только нами вновь овладевает желание отнестись к результатам
философствования как к чему-то опосредованному, а не опосредующему,
сразу же возникает соблазн присвоить себе ложь в последней
инстанции, чтобы никто не смог предупредить в вас нефилософа,
минуя как народную философию, так и народную мизософию, – вот
почему философ не должен поверять себя институциональной
мерой – по преимуществу нефилософским благом, которое
судит о философии с позиции не моно-, а полиатеизма, – если философ
отказывает себе в поиске новых интерпретаций, посвящаясь в жрецы
истины, то у него остаётся лишь одно преимущество перед нефилософом
– право на забвение в авторском праве самой истины, – практическое
резюме философских идей раздражает своей теоретической вакантностью
– отрадно, что почти никто из философов не стремится получить
патент на них, ведь иначе пришлось бы вообще отказать философам
в философии (на примерку философов без философии), – философские
идеи не нуждаются в нефилософской популяризации, поскольку на
философском рынке торгуют не философы, а философские торгаши,
– концептуальные барыги, зарабатывающие свой капитал с позиции
философии без философов – поскольку никто из философов не имеет
абсолютного права на истину, постольку философствующие барыги
(тот же Подорога) рассчитывают на присвоение не столько соответствующего
права, сколько на присвоение его презумпции перформативного парадокса,
а также абсолютного толкования о самих философах, у которых по
определению не было никакой автономности (интерперсонализм),
– философский рынок кишит такой всеядностью, что никто не предлагает
ничего своего – да и как торгаш может что-то предложить, если
философ вынужден сгнивать на корню, тогда как посредники (они
же культуртрегеры) скупают всё нефилософские, увешивая свою грудь
правами на эксклюзивные интерпретации, – рыночные отношения в
философии отрицают экономию внутри самой философии – избыток продаётся
как ущерб, а недостаток – как излишек, – нередко удаётся избежать
столь самоочевидного ханжества – блюсти чистоту истины на фоне
грязного белья философствующих, однако ничего, кроме точки опоры,
с помощью которой невозможно обогнать горизонт, нам не остаётся
– наедине с философией одиночество пребывает у себя дома, – расточительность
философии сродни природе – ни та, ни другая не нуждаются в окультуривании,
– пока философия предохраняет человека от культурного нароста
– её предназначение отвечает на любое вопрошание, в том числе
и риторическое, – тот, кто меньше всего заинтересован в своём
философском реноме, вынужден полагаться на исторический категорический
императив – например, на совесть историка философии, который
сделает всю черновую работу, – если философ отчуждает себя в культуру
и при этом не отказывается от своего исторического гипотетического
императива – например, от нарицательного самопоименования
(Подорога – подорогавщина), то тогда может возникнуть
опасность отождествления философа и мизософа, рациональное оправдание
последнего из которых противопоказано на языке самой философии
– чтобы не попадать в двойной капкан (невозможность мизософской
апологии философии, сущность которой – именно мизософия, а отнюдь
не философская апология мизософии), приходится погнаться сразу
за двумя зайцами – безбилетными философскими пассажирами, чья
аллегоричность под стать вечному антропоморфизму философии, преодолеть
который сможет лишь настоящее философского животное
– человек в шкуре буриданова осла.