Онтологические прогулки

Фомин Олег Валерьевич (род. 1976) – современный русский философ, издатель, композитор, писатель, художник, поэт, переводчик. Ученик В. Б. Микушевича, Е. В. Головина и Ю. Н. Стефанова. В 2005 году закончил аспирантуру Российского института культурологии. Тема диссертации: «Мифологические экспликации дописьменной истории на материале междуречья Оки и Волги». Читает лекции по герметике, истории традиционализма, сакральной лингвистике и сакральной географии в Школе молодого традиционалиста. Автор двух книг: монография «Священная Артания» (М., 2005) и сборник «Сакральная триада» (М., 2005). Также двух поэтических сборников: «Лунный календарь» (Красногорск, 1999) и «Карпограф» (Красногорск, 2001), последний в соавторстве с В. И. Карпцом и О. Ю. Грановским. С 1993 по 2006 годы выпустил 24 номера альманаха «Бронзовый Век», посвящённого различным аспектам традиционализма и мистической поэзии. Печатался в различных журналах и научных сборниках как культурфилософ, теоретик литературы, поэт и прозаик: «Журнал ПОэтов», «История», «Литературная газета», «Литературное обозрение», «Наша школа», «Первое сентября», «Планета Internet», «Россия и гнозис», «Элементы», «Языки культуры: взаимодействия». Наша беседа с Олегом Валерьевичем состоялась в рамках проекта «Современная русская философия».

– Олег Валерьевич, вы известны прежде всего как одна из ключевых
фигур современного российского традиционализма. Расскажите, пожалуйста,
каков ваш путь в философии?

– Как философ я сложился на стыке неоплатоники, герметической
философии, а также традиционализма геноновской формации. Современный
российский традиционализм я пытаюсь примирить с античной и средневековой
философией (что для последовательного традиционализма представляется
возможным лишь относительно новоевропейской интеллектуальной техники
и языка). С моей точки зрения, конфликтность различных философских
систем, начиная досократиками и заканчивая Хайдеггером, является
мнимой, будучи обусловленной, с одной стороны, «позицией наблюдателя»,
а с другой, «меонизацией логосов». Таким образом, множественность
форм философских систем обнаруживает себя как продукт «порчи языка».
При таком взгляде метаязык традиционализма (по определению А.
Г. Дугина) представляется наиболее адекватным для описания бытия,
поскольку, основываясь на изначальной нечеловеческого происхождения
истине Традиции, учитывает помянутую «меонизацию логосов» и привлекает
различного рода философские системы как окказионально оперативные.

В своих работах я предпринимаю «возврат к бытию», к онтологии,
утверждая, что последняя не только изоморфна гносеологии, но в
конечном счёте с нею совпадает, так же, как бытие совпадает с
сознанием. Онтологический взгляд на мир может считаться более
предпочтительным лишь в силу того, что он в большей степени коррелирует
с традиционными воззрениями. Отсюда проистекает возможность онтологической
редукции понятий, заимствованных из гносеологии. В частности,
кантовская «вещь-в-себе» может быть опознана как чистая субстанция,
меон. А фихтеанская «точка равнодушия» как единство предела и
беспредельного.

– Что представляет собой ваша философская система?

– Моя философская система большей частью наследует Плотину, александрийской
герметике, Дионисию Ареопагиту, Василию Валентину, Фулканелли.
Базовые начала этой онтологии: сущность (душа,
сульфур), субстанция (дух, меркурий) и форма
(тело, соль). Становление представляет собой сверхэротизм
этих начал, обеспеченный беспрерывным актом абсолютной
субстанции (дух, материя, хаос, меон). В этом акте
беспредельное (апейрон) или полюс растворения
(меон) как первая субстанция и множественное
приходит во взаимодействие с пределом (перас)
или чисто потенциальным полюсом сгущения, каковой
можно поименовать первой сущностью и Единым.
Их совокупление порождает мысль первой сущности о
себе самой, что можно именовать первой формой или
Сыном, нусом. Но акт меона непрерывен
и он с неизбежностью ведёт к «философскому инцесту»,
порождая бесчисленные формы или «цепь миров».
Такая последовательная и непрерывная «множественность состояний
бытия», где определённость последних для интеллигибельного
взора искателя обеспечена лишь их происхождением от великого
предела, предполагает субординацию форм,
при которой всякое «верхнее» может быть представлено как сущность,
«нижнее» как субстанция, а то, что «между ними»
– как форма. Поскольку же всё в своём основании
беспредельно, то можно сказать, что каждая из
форм проницает все прочие («всё едино» или «всё
во всём» – Εν παν <греч>pan).
Причём каждое из состояний бытия относительно прочих обнаруживается
и как сущность, и как субстанция,
и как форма. Что же касается Единого и меона,
то они «с обратной стороны бытия» «выворачиваются» в «точке равнодушия»,
каковую предпочтительно полагать Великим Единством.
Таким образом, схематически всё сущее и не-сущее следовало бы
изображать как сомкнутое кольцо, разумеется, учитывая то обстоятельство,
что «на самом деле» «там» протяженность, а следовательно,
и возможность какого-либо геометрического расположения или того
или иного точного соответствия имеет место лишь на сравнительно
«небольшом» «отрезке» «цепи миров».

– Каков ваш основной философский метод?

– Из вышеуказанных онтологических оснований органически вызревают
разрабатываемые мною философия языка, философия пространства и
герметическая философия, занимаясь которыми я применяю метод так
называемого гностического структурализма.

Следуя за В. Б. Микушевичем, я говорю о сущностном единстве всех
языков, составляющих на самом деле один язык, доступный различным
народам лишь в частях своих только потому, что формы языка
(собственно языки) постоянно меонизируются, являясь
более или менее устойчивыми в своём первичном логосном проявлении
(особенно это касается парадигм, вообще системы
флексий и т. д.). Всем явлениям в мире находятся
не только эйдетические, но и логосные
соответствия, причём не номинальные, а реальные.
Эманируя в меон (на самом деле было бы правильно
сказать, что «снизу вверх» эманирует сам меон), логосы
«обжигают» его именами, как бы оставляя в материи
отпечатки, которые впоследствии под воздействием «нижних вод»
меона деформируются (время). Отсюда возникает
и особая философия пространства. Пространство содержит в себе
выпуклости и вогнутости, сверхэротически
тяготеющие друг ко другу (метафора как тождество разного)
и друг от друга отталкивающиеся (повтор как разность тождественного).
Отсюда возникают виды и роды,
формы, подобные друг другу, но друг от друга
отличные (например, деревья в лесу или вообще
растения, столь различные в своих видах и родах, но единые по
сущности как растения). То же самое можно сказать и относительно
гносеологии. Сознание (эйдетический мир) и бытие
(проекция эйдосов на материю) не параллельны друг другу,
это фактически одно и то же. Никакого «умножения сущностей» здесь
нет и умножать сущности действительно не стоит. Речь всегда идёт
об одном, только на разных стадиях проявления. Что же касается
собственно языка-как-языка, то здесь мы имеем дело с акустическими
(фонемы) и символическими (знаки) формами,
не просто изоморфными логосам-именам, формирующим
пространство, а едиными с последними в своём эйдетическом истоке.
Язык устный предшествует языку письменному (из Традиции хорошо
известно, что звук более первичен, а значит, и более сущностен,
чем образ), поэтому, разыскивая эйдетический исток имен,
предпочтительнее обращаться к фонемам. Из компаративной и не только
компаративной лингвистики хорошо известно такое явление, как редукция,
когда окказионально, находясь в определённом фонетическом контексте,
одна фонема может «перетекать» в другую (например, t – th – s).
В повседневной практике используются фонемы, имеющие чётко очерченные
характеристики, что является залогом понимания. Незначительные
акустические отклонения в речи допустимы, но чем они сильнее,
тем затруднительнее понимание. Однако в конечном счёте различение
фонем становится возможным лишь благодаря фонетическому контексту.
Сами же по себе отклонения от нормы таковы, что все фонемы фактически
выстраиваются в субординативную цепочку форм,
различаемых лишь по степени тех или иных параметров
(глухость, твердость и т. д.). Эта цепочка представляема как круг,
являющийся как минимум схематическим и формальным
отображением всего сущего и не-сущего. Соответственно, проводя
условную дистинкцию устойчивых звуковых паттернов (например, *tr
– *rt, *pls) и зная всё поле их применения относительно тех или
иных объектов и явлений, возможно нащупать семантический ореол
каждого из них. Эта сакрально-фонетическая процедура не имеет
никакого отношения к исторической лингвистике (если угодно, лингвистике
горизонтальной, «синтагмати¬ческой»), обнаруживающей, да и то
в лучшем случае, не более чем продукт мифопоэтического творчества
древних (бывших на самом-то деле проводниками объективно существующих
форм). Напротив, здесь открывается объективная парадигма сакральных
корней, представляющая собой также кольцевую систему. Эти корни
формируют пространство, определяют объекты и явления. Одно и то
же сочетание консонантов, обнаруживаемое в различных корнях, позволяет
говорить об эйдетической общности обозначаемых ими объектов и
явлений. Впрочем, не следует забывать о первичном («вавилонское
смешение») и вторичном (время) воздействиях меона. Учитывая только
что сказанное, следует крайне критически подходить к паронимическим
аттрактантам, понимая, что актуальная «корнесловная» связь может
оказаться всего лишь мимолётным, по сути меоническим и ризоматическим
переходом от одной формы к другой.

– Что такое ваша философия пространства?

– Что касается философии пространства, то помимо сказанного следует
обратить внимание также на мою теорию зон, согласно
которой любую географическую протяжённость можно представить как
схематический условный круг с полюсами солнцестояния
(север и юг) и равноденствия (запад и восток).
Также очевидным образом обнаруживаются центр
и периферия. Основные 9 зон (центр, север, северо-запад,
запад, юго-запад, юг, юго-восток, восток, северо-восток) могут
быть дополнены промежуточными по отношению к центру и периферии
(всего 17 зон). Зная из компаративной Традиции символизм географических
направлений, центра и периферии, можно создать идеально-качественную
карту пространственной протяжённости, которая, будучи наложенной
на карту актуальную, – с учётом ландшафта (включая продукты человеческой
деятельности), топонимики, легенд, истории – даст возможность
«читать пространство» как связный мифологический текст. На «круг
земной» возможно спроецировать и другие универсальные формы –
сущности, формы и субстанции, фонемы, зодиак, рунический круг,
герметические начала, что также даёт дополнительные возможности
для «чтения». Вся земная поверхность может быть представлена как
круг, содержащий в себе бесконечное множество кругов (подобно
иезекиилевскому «колесу в колесе»), что создаёт бесконечное множество
пересечений, «размываемых» к тому же непрерывным воздействием
вод меона. Однако система не обрушивается в абсолютную энтропию,
поскольку остаётся более сильное эйдетическое воздействие «основных»
полюсов земной поверхности, а также того, что в интегральном традиционализме
принято именовать «духовными центрами». «Совместить» малые круги
с большим кругом позволяет общая теория геодетерминизма (от Гиппократа
до Карла Шмитта), сакральная география (Николя Лангле-Дюфренуа,
Рене Бюшер, Гастон Жоржель), геополитика (в особенности её общетеоретическая
часть в том виде, как она содержится, например, в приложениях
к «Основам геополитики» А. Г. Дугина).

– Актуальна ли сейчас герметическая философия? Продолжается
ли алхимическая традиция поиска философского камня?

– Особенности моего исследовательского подхода к герметической
философии напрямую связаны с описанной выше методологией. Философский
субъект алхимии рассматривается как «чудо Единого», в
каковом континуально соединены сульфур, соль
и меркурий, соответствующие сущности,
форме и субстанции. Алхимия
– наука традиционная, сложная для понимания, по словам Фулканелли,
только потому, что она есть «наука сокровенная». В алхимии не
может быть «прогресса открытий». Суть работы герметического философа
заключается, с одной стороны, в открытии уже известных
Адептам, во-первых, философского субъекта,
во-вторых, режимов для себя самого. А с другой
стороны, в открытии того и другого для прочих искателей, но только
в таком виде, чтобы запутать празднолюбопытствующих и злонамеренных
и увести их от истинного знания. Алхимия – наука «онтологическая»,
наука о бытии, чьей оперативной задачей является повторение в
микрокосме большого шестоднева божественной креации. Поэтому следует
отвергнуть как спиритуалистическую («внутренняя духовная работа»
над собой), так и материалистическую трактовку алхимии (спагирическая
хризопея, получение золота). В этом отношении мои герметические
взгляды по большей части наследуют основные положения французской
алхимии XX в. – Фулканелли – Эжен Канселье – Клод д`Иже. Оригинальным
в своей герметической философии я считаю лишь привлекаемый материал,
а именно: русские изразцы, барельефы белокаменных церквей, некоторые
иконы, русская топонимика, русские легенды.

– Кроме ваших философских произведений вы популярны как музыкант.
Расскажите о вашем музыкальном творчестве.

– В 2001 году я основал музыкальный проект «Злыдота». Я обращаюсь
к протославянской музыкальной эстетике (гусли, лютня, колесная
лира, жалейка), определяя стиль «Злыдоты» как «гетику». Исследуя
добаховскую музыкальную традицию, я вскрыл целый ряд ладовых,
мелодических и гармонических принципов, которые и были применены
в «Злыдоте». Результатом стал сплав плясовых скоморошин, гуслярских
попевок, античных мелосов, средневековой православной церковной
музыки и хлыстовско-скопческих «розпевцев». Осенью 2004 года коллекционным
тиражом был издан первый промо-альбом «Злыдоты».

– Чем вы занимаетесь в настоящее время?

– В настоящее время я веду в издательстве «Энигма» алхимическую
серию «Алый Лев», где под моей научной редакцией и с моими комментариями
уже вышли: «Алхимия» Эжена Канселье, «Философские
обители» Фулканелли, «Убегающая Аталанта»
Михаила Майера. Готовятся к печати «Новая Ассамблея химических
Философов» Клода д`Иже и «Тайна соборов» Фулканелли.
Кроме этого готовлю 25-й номер альманаха «Бронзовый век», который
будет посвящён гностицизму.