Онтологические прогулки

        У Ф.Ницше есть своего рода эсхатологическое пророчество – пророчество о «последнем человеке». «Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя. Смотрите! Я показываю вам последнего человека… Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. «Счастье найдено нами», - говорят последние люди и моргают».[1]Итак, «последний человек» – это тот, кто избрал счастье, - то есть сказал, что нет ничего превыше счастья. И вот сегодня мы констатируем рождение этого самого «последнего человека», который «нашел счастье». Он смотрит на нас с рекламных роликов, излучая счастье по поводу чипсов, шоколадок, нового тарифа мобильных переговоров и т.д. и т.п. В эпоху «последнего человека», по Ницше, остается только одно: «философствовать молотом».

        Созвучный мотив есть у Ж.Бодрийара. Бодрийар как-то заметил, что стратегией ХХ в. является  преобразование зла в несчастье. Иными словами, этически окрашенные понятия, - такие, как «добро» и «зло», - уходят в прошлое и преобразуются в этически нейтральные понятия, - «счастье» и «несчастье».Императив: «излучай счастье» может сравниться с «одиннадцатой заповедью», которую современный мир добавляет к десяти заповедям [2].

        М.Фуко также отмечает тенденцию преобразования этически окрашенных оценок (таких, как «зло», «грех», «вина») в наукообразные и этически нейтральные (такие, как «ненормальность» или «болезнь»). В работе «Ненормальные» он приводит примеры, которые в нашу эпоху могли бы расцениваться только в качестве этических курьезов. Если в средневековье человек рождался гермафродитом, то это рассматривали в терминах этической вины и судили как виновного в преступлении (как, равным образом, и петуха, снесшего яйцо). Таким образом, то, что мы считаем биологической аномалией («ненормальностью») в средневековье расценивалось как этическая вина и преступление: нарушение «закона», данного природе Богом. По мере десакрализации общества, возникает противоположная тенденция: преступника начинают  рассматривать как «ненормального» и «аномального» субъекта. Иными словами, совершается то «преобразование зла в несчастье», о котором шла речь. (Самое смешное, что карательные меры при этом не отменяются, только преподносятся они уже под вывеской «лечения». Как показывает М.Фуко, методы лечения современной медицины ассимилировали в себя и функции наказания, под видом лечения).

       Список примеров можно продолжить. Вспомним миф об Эдипе, который свидетельствует, что в древнегреческой культуре в терминах этической вины рассматривалось то, что нам показалось бы просто «несчастьем». Очередным примером этической маргиналии может быть понятие «непристойности», которое возникает в Новое время. В средневековье половая сфера рассматривалась как сфера греховного, но не как сфера «непристойного», - то есть чего-то такого, что нужно прятать от посторонних глаз. В культуре Нового времени традиционное понятие «грех» заменяется этической маргиналией «непристойного», - того, что делать можно, но нужно скрывать.

       Итак, стратегией десакрализованной культуры является преобразование этически окрашенных понятий в этически нейтральные. Постепенно это  перерастает в некую стратегию, которую можно назвать стратегией невменяемости. Сегодня, когда делается попытка возвращения к традиционным христианским ценностям, христианское сознание сталкивается с любопытным явлением: существует масса людей, которые как будто не подпадают под традиционные понятия «добра» и «зла», «греха» и «праведности». Масса людей и масса поступков сегодня попросту находятся вне этической вменяемости. То, что среди нас нет праведников – это понятно. Но самое интересное, что и полноценных, ярко выраженных «грешников» тоже не так-то много. Известный русский философ Г.П.Федотов отмечал такое главное качество советского (добавим, и постсоветского) поколения, как «никакойность». «Последние люди» Ницше – не злые; они – «никакие». Сделаем радикальное утверждение: главное зло современного мира предстает не в облике вины, а в обличье этической невменяемости.

       Можно выделить две разновидности этической невменяемости, экспансия которых наблюдается в современной культуре.

       Первая разновидность этической невменяемости – это та, которая находится как бы ниже этической вины, – то зло, которое «не дотягивает» до полноценного греха. Пример тому – огромная армия интеллигенции и служащих, которые занимаются главным образом тем, что производят информационный мусор. Можно ли это назвать «злом» в подлинном, - этическом смысле слова? Культура романтизма с характерной для нее романтизацией зла – уже в прошлом. На смену ей приходит культура информационного мусора, которая даже не дотягивает до греха и до этических категорий. Сошлемся в очередной раз на Ж.Бодрийара: главная проблема нашей цивилизации – это проблема мусора, в том числе и информационного. Совершается тотальное «замусоривание онтологии», где христианская демаркация между «добром и злом» разбиваются о культуру информационного мусора, которая, казалось бы, – вне этических категорий. Наиболее типичной фигурой для этой культуры становится персонаж, не предусмотренный в «десяти заповедях». Это – «пустой человек», или пошляк. И.Ильин замечает, что пошлость – это достаточно новый, с точки зрения традиционных ценностных демаркаций феномен, и «европейское человечество не осознало еще того религиозного бедствия, которым оно настигнуто, ибо бедствие это не нашло себе даже имени в его разуме и языке».[3]Иногда хочется поставить вопрос, - что хуже: мелкое зло пустоты и пошлости или зло «полноценного» откровенного греха? Вспомним: согласно Священному писанию, первым, кто вошел в рай, - был раскаявшийся разбойник (тот, который был распят по правую руку от Христа). Но трудно представить себе, что подобным образом может спастись раскаявшийся бюрократ, раскаявшийся трепач или раскаявшийся ведущий того или иного шоу.

     Случайно ли, в некоторых течениях религиозного экстремизма  сегодня утверждается парадоксальная мысль: в наше время для того, чтобы быть спасенным, - сначала нужно дорасти до полноценного греха, чтобы хотя бы так выйти из состояния невменяемости. Это – так называемые стратегии путей «левой руки». Термин идет от индуизма и буддизма (тантрическая йога; ваджраяна). В доктринах «левой руки» считается, что быстрее всего избавиться от греха можно, если совершишь его. Некоторые исследователи (Р.Генон, А.Дугин) считают, что путь «левой руки», – это единственное, что остается современному человеку. Для «последних людей», – тех, кто живет фазе цикла, называемой в индуизме «Калиюгой», - «вертикальное измерение» перекрывается, и только путь «левой руки» еще не закрыт. Таким образом, два полюса дополняют друг друга: «последний человек», который «избрал счастье», – с одной стороны, – и религиозный экстремизмg, – с  другой.

     Но вернемся к стратегиям невменяемости. Мы рассмотрели ту разновидность этической невменяемости, которая стоит ниже этических оценок и как бы не дотягивает до греха. Теперь рассмотрим другую разновидность этической невменяемости, - которая пытается поставить себя выше этики и стать «по ту сторону добра и зла». Здесь уже можно вести речь о невменяемости как о сознательно избранной стратегии.

     В философии это – стратегии деконструкции, которые становятся главными стратегиями современной культуры. Стратегии деконструкции возникли в философии постструктурализма с целью преодоления традиционных схем мышления (прежде всего, метафизики). В рамках этих же стратегий совершается и разрушение традиционных ценностей. Причем деконструкция ценностей – это отнюдь не то же самое, что отрицание таковых. В истории существовали различные стратегии разрушения. Деконструкция – это разновидность разрушительных стратегий, которые можно сравнить со стратегией сознательно избираемой невменяемости. Методы деконструкции – это, прежде всего, игра на маргиналиях,­ то есть на тех границах, которые проходят между основными понятиями. Например, граница между добром и злом не принадлежит ни к добру, ни к злу. Деконструкция – это стратегия бесконечного дробления промежутков и бесконечного растягивания границ. Стратегии деконструкции пришли на смену логике противоположностей в сфере теоретического мышления и стратегиям бунта в сфере социальной. Логическое мышление, как и стратегии борьбы, действует по логике противоположностей. Но, как известно, любая противоположность – это всегда «свое иное». Равным образом, и любой бунтарь, в конечном счете, ассимилируется системой. Когда мы боремся против чего-либо, то парадоксальным образом начинаем утверждать то, против чего мы боремся. Поэтому всякая противоборствующая сила конструктивна: это – «свое иное», как говорил Гегель. И вот на смену «бунтующему человеку» экзистенциализма приходит невменяемый персонаж деконструкции. Наличие в системе невменяемых персонажей намного более разрушительно, чем наличие в ней бунтующих персонажей.

     Ликвидация ценностей в современной философии и культуре может совершаться также по методу «ликвидации посредством переизбытка» (по выражению Ж.Бодрийара). Создавать переизбыток ценностей, когда, по словам Ж.Бодрийара, «ценности распространяются без какой-либо логики, во всех направлениях, присутствуя в каждой скважине и щели» – это также весьма эффективный способ уничтожения ценностей, – причем более радикальный, чем бунт против них.

     К сознательно избираемым стратегиям невменяемости можно, наряду с философской деконструкцией, отнести некоторые неомистические и неооккультные учения. Рассмотрим, например, кредо модных ныне восточных или псевдовосточных школ. Все люди делятся не на праведников и грешников, а на «пробужденных» и «спящих». Категория «спящих» ставится ниже этической вменяемости, а категория «пробужденных» ставит себя выше таковой. Таково, например, состояние сатори в дзэн буддизме. Учения этого типа можно сравнить не с борьбой, а, опять же, с деконструкцией традиционных сакральных доктрин, что, как уже было замечено,  гораздо более разрушительно, чем откровенная борьба.      

     На фоне всеобщей этической невменяемости начинает импонировать позиция, которую вообще-то следует рассматривать в качестве своеобразного этического экстремизма. Это – позиция Ж.П.Сартра, которую можно охарактеризовать как позицию абсолютной вменяемости. Можно ли вменять в вину то зло, которое человек совершил «невольно», - т.е. по глупости, по неведению или в силу обстоятельств, - вопрошает Ж.П.Сартр. Не только можно, - отвечает он, - но и нужно, причем спрашивать вдвойне. Во-первых, спрашивать за содеянное и, во-вторых, плюс к этому, спрашивать еще и за лицемерие. Поскольку, по мнению Ж.П.Сартра, всякий вид «невменяемости», - всякого рода «непреднамеренные», «невольные» действия, – это на самом деле лицемерно скрываемые преднамеренные акты. Например, кто-либо, руководствуясь лучшими побуждениями, в итоге невольно «подставил» товарища (по принципу «хотел как лучше, а получилось как всегда»). Это, если следовать логике Сартра, может произойти только потому, что уже изначально была скрываемая, пусть даже от самого себя, готовность к предательству. «Непреднамеренность» совершаемого зла с этой точки зрения рассматривается лишь в качестве маски, прикрывающей злую волю. При всем максимализме этой позиции, нельзя не заметить, что она вполне согласуется с таким вполне объективным исследованием, как «Психопатология обыденной жизни» З.Фрейда. На основе анализа обширного эмпирического материала Фрейд показывает, что большая часть из того, что мы склонны считать «случайностями» (оговорки, опечатки, провалы в памяти, ошибочные действия и т.д.), - на самом деле далеко не случайны, а возникают как результат вторжения скрытых намерений, идущих вразрез с осознаваемыми намерениями.  На наш взгляд, нельзя согласиться только с излишней категоричностью позиции Сартра: существует масса случаев, когда человека нужно лишь пожалеть, и ничего более. Но, как бы то ни было, все же есть глубокая истина в том, что под этической «невменяемостью» нередко скрывается замаскированная злая воля, и тот, кто творит зло по глупости или по слабости – хуже того, кто творит его на основании осознанного выбора. Мои жизненные наблюдения: за таким качеством, как тупость, обычно скрывается не несовершенство ума и не недостаток умственных способностей, а некий полуосознанный выбор. Иными словами, тупость – это чаще всего не отсутствие ума, а жизненная позиция. Здесь можно вспомнить также мысль Н.Бердяева о том, что «есть воля к гениальности» и есть «воля к бездарности».  

     Если перевести проблему в плоскость отвлеченной философии, то в истории философии отслеживаются две полярно различные точки зрения на соотношение этической категории «зло» с нейтрально-безличным понятием «несовершенство». Одна точка зрения в истории европейской философии берет, по-видимому, свое начало от Сократа. Здесь этическое зло рассматривается в качестве следствия и проявления того или иного несовершенства: либо несовершенства разума, либо несовершенства воли. Но существует и противоположная позиция, в которой все несовершенства мира рассматриваются не как причина, а как следствие этического выбора, предшествующего появлению сущего. Крайнее выражение этой позиции можно видеть в философии Ж.П.Сартра, на которого мы ссылались выше. Истоки же ее – в христианском понимании онтологии, поскольку, как это ни парадоксально, Ж.П. Сартр, при своем оголтелом атеизме, является все же христианским мыслителем.  В этическом максимализме Ж.П.Сартра можно увидеть некий гротескный образ христианского миропонимания. Согласно христианской мифологии, несовершенство телесного «субстрата», на которое нередко ссылаются в качестве оправдания, возникло не как причина, а как следствие этической вины, – грехопадения. Согрешившая душа была одета Богом в «кожаные ризы», чтобы прикрыть невыносимое для нее чувство греха и вины. Под этими «кожаными ризами», очевидно, и понимается то физическое тело, в котором мы существуем сейчас.  По словам Препод. Максима Исповедника, эти «кожаные ризы» обусловили «немочь естества»: страдательность, грубость, смертность, а также рождение по образу «скотов бессловесных».[4]Интересно, что данный мифологический сюжет может быть интерпретирован вполне достоверно с даже психологической точки зрения. Вспомним, опять же, психоанализ: наши «несовершенства» служат лишь прикрытием и маскировкой состояния той перманентной виновности, которую ощущает каждый цивилизованный человек.

    Не углубляясь в детальное рассмотрение этой этико-онтологической дилеммы, все же в итоге поставим вопрос. Является ли повсеместно констатируемая невменяемость причиной или, наоборот, следствием зла как некоего изначального выбора? Что представляет собой тот «последний человек», о котором пророчествовал Ницше, - тот «невменяемый» персонаж, появление которого констатируем сегодня? Является ли он результатом естественных энтропийных процессов инволюции культуры или это – результат действия некоей злой воли и преднамеренной стратегии по оглуплению и самооглуплению населения?